Привычка выживать

Уважаемые читатели, при нахождении ошибки/опечатки/не там и не так поставленной запятой, пожалуйста, используйте публичную бету.       Сначала электричество начинает поступать в Президентский Дворец, а затем и в Тренажерный Центр. Поэтому Энорабия, воспользовавшись служебной машиной министра связи, оказывается на месте к самому открытию. Каролина спит, положив голову на колени своей няньки. Сам министр связи молча наблюдает за тем, как водитель машины помогает выйти из машины Энорабии с Каролиной; та не просыпается. С Плутархом Энорабия вместо прощания обменивается дежурными фразами, и министр связи, криво улыбаясь, спрашивает, как Энорабии вообще удается находить полезные занятия, чтобы скоротать время, которое Каролина проводит в кабинете министра. Энорабия загадочно улыбается. - Обычно я разоружаю вашу личную охрану, - отвечает вторая. – Это забавное времяпрепровождение, правда-правда. Кривая усмешка так и остается на губах министра. Он не верит в то, что у Энорабии есть чувство юмора. Или же имеющееся чувство юмора на корню губят перенасыщенные цинизмом смешные фразы. Центр освещен, но пуст. Энорабия относит спящую девчонку спать, и никакие силовые тренировки не позволяют ей полностью исключить мысль о том, что двенадцатилетняя спящая красавица могла бы иметь совесть и проснуться. Но Каролина не просыпается; сон сморил ее так быстро из-за усталости, для которой нет особых причин. Накрыв подопечную одеялом, вторая принимается искать Бити, но не находит. Спускается в подвал, в котором еще горит аварийный свет, и наблюдает занятную картину спора двух непримиримых противников в лице Джоанны Мейсон и Гейла Хоторна. Доказательная часть спора пройдена, и сейчас противники, не проникнувшись доводами друг друга, и не идущие на компромисс, желают применить для отстаивания своей точки зрения грубую физическую силу. - Полегче, тигры, - фыркает вторая и щелкает выключатель. Аварийный свет дважды мигает, где-то перестает шуметь запасной генератор. Внезапно становится тихо; слышно, как эти двое, держащиеся за выбранные оружия, тяжело дышат. Не найдя привычных глазков работающих камер, Энорабия даже присвистывает от удивления. Все-таки продуктивный получился день. Хотя и продуктивность эта направлена вовсе не в то русло. Но говорить об этом вслух все равно, что просто сотрясать воздух. Никакие слова здесь не возымеют действия, потому что те, с кем она намеревается поговорить, упрямы донельзя. Впрочем, ей не Джоанна нужна. Джоанна чаще всего идет бесплатным приложением к тем особям мужского пола, которые в силу разных причин необходимы Энорабии в данный конкретный момент времени. - Я в твоей команде, пересмешник, - говорит Энорабия, и бросает Гейлу пузырек без надписей. В пузырьке гремят маленькие желтые таблетки. - Что это? – Гейл отвинчивает крышку, но взгляд его не проясняется от узнавания. Энорабия морщится и спрашивает, на что это похоже. Гейл, не скрывая своего раздражения, вертит коробку в руках. - В этом чертовом городе все что только не употребляют. Я что, по запаху должен определить, кому этот пузырек принадлежал? Вторая фыркает, но с доводом соглашается. Хотя она не отказалась бы посмотреть, как именно Гейл будет угадывать владельца всех попавших к нему в руки вещей. - Пэйлор подсунули эти таблетки вместо таблеток от головной боли. Аврелий предположил, что это слабый наркотик, расстраивающий внимание. То, что нужно было Плутарху для ее полного контроля. Остается лишь надеяться, что она быстро придет в себя после ломок и ей не дадут новую дозу чего-то более сильного. Гейл подбрасывает пузырек, и одобрительно кивает. – А что ты оставила взамен? - Аврелий прописал ей витамины, - быстрая улыбка. Джоанна молча пытается сообразить, что к чему, но для конечного результата у нее слишком мало информации. Гейл прячет пузырек в нагрудном кармане. - Чего ты хочешь? – спрашивает у второй почти грозно, как на допросе. - Бити сказал, что это один из способов попасть в твою команду, - Энорабия подходит ближе к стенду с ножами. – Хотя, конечно, это тебе нужен пропуск для того, чтобы я соблаговолила быть в твоей команде, - и задумчиво очерчивает ногтем лезвие одного из ножей. Гейлу не нужны даже показательные выступления. Ему приходилось видеть Энорабию в действии. Но он не спешит избавиться от грозного вида. - Мне не нужны в команде дети, старики и капитолийские переродки, - заявляет с некоторыми пафосом. Затем усмехается. – Но ты не под одну из категорий не подходишь, поэтому, добро пожаловать в семью. - К черту такую семью, - фыркает Джоанна, которая ради места в «семье» не так давно хотела убить главного. - Мои приказы исполнять неукоснительно, - вещает Гейл, хотя его никто уже не слушает. Джоанна прищуривается, и поедает взглядом статную фигуру. - Красавчик, да? – спрашивает у Энорабии, которая, впрочем, не отрицает очевидного. Как и не соглашается с Джоанной вслух. Вдвоем они разворачиваются к выходу, Джоанна убирает топор туда, откуда взяла, Энорабия просто идет прогулочным шагом, Гейл, изумленно разведя руки в стороны, стоит на месте. Нужно будет обязательно добавить в список неудобных кадров графу «сумасшедшие» и «Энорабия». И вообще, неплохо было бы проводить более продуманные собеседования для допуска в «семью». Но об этом он подумает чуть позже. После того, как более-менее выспится. Какое-то время Джоанна тратит на то, чтобы повоевать со второй. Энорабия не разговорчива, на вопросы отвечает односложно, а некоторые вообще игнорирует. В рекордно короткие сроки Энорабии надоедают попытки Джоанны узнать что-нибудь стоящее про способы попасть в команду Гейла, поэтому вторая щелкает зубами и удаляется, оставляя Мейсон наедине с догадками и сомнениями. Конечно, Джоанна не может так быстро смириться с текущим положением дел, но закусывает губу, чтобы не ломануться вслед за спорным и опасным источником информации, и тратит почти весь заряд силы воли на неделю вперед, чтобы подняться на собственный этаж. И оказывается в одиночестве. Пит приходит часа в три ночи, трезвый и уставший. Джоанне не спится; она слишком быстро привыкла засыпать, чувствуя рядом тепло человеческого тела, ей сложно отвыкнуть. Поэтому она вяжет и развязывает узлы на многострадальной веревке, когда-то принадлежавшей Финнику. Пит, зайдя в темную комнату, сперва не замечает ее, а когда замечает, не включает свет. Джоанна качает головой, не задавая вопросов. Питу кажется это странным, и он почему-то начинает объяснять причины своего отсутствия. Джоанна закатывает глаза и цокает языком. - Ты вернулся трезвым от Хеймитча. И Хеймитч, готова поспорить, остался трезвым. Что вы творите? Вы нас всех таким разгильдяйством подведете под монастырь, - и охватывает смеющимся взглядом комнату. Пит рассказывает о том, где был, когда выключился свет. Рассказывает о том, с кем был. Джоанна не задает вопросов. Она вяжет узлы и развязывает их, кажется непривычно молчаливой, как после убойной дозы наркотика. Пит спрашивает, все ли с ней хорошо, хотя подозревает, что этот вопрос не стоит задавать сейчас. Джоанна морщится, качает головой и убирает веревку: - Как не закручивай, ее все равно не хватит на петлю. Слезы сквозь смех. Ее мучают мысли, к которым у Пита, к счастью, нет доступа. Но подобное положение дел ему не нравится, он пытается разрядить обстановку. – Хеймитч уверен в том, что ты выиграешь в вашем споре, - неловко льстит, будто никогда в своей жизни не льстил. В этот момент, в этой комнате, в этой темноте и с этой женщиной он почему-то забывает о том, что умеет пользоваться словами. Должно быть, Джоанна слишком долго находилась рядом с ним; у нее успел выработаться иммунитет к его лести, злости, обаянию и доброжелательности. - А ты? – спрашивает Джоанна. – Ты уверен в том, что выиграю я? – спрашивает тихо. Она спрашивает о чем-то другом. Она не дожидается поспешных уверений в том, кому будет принадлежать победа. Она улыбается, почти не чувствуя боли. Рассеянно думает о том, что время неизменно разрушает всех и все, а еще о том, что из нее никогда не получилась бы достойная спутница. Подумать только – могла бы она представить, что ей придется жалеть об этом? Никогда прежде рядом с ней не было никого, кому нужно было соответствовать. Она ссылается на головную боль и уходит спать в другую спальню, чтобы утром проснуться в еще более гадком, разрушенном состоянии, проснуться в тишине и одиночестве, опять не отреагировав на звонок будильника. Ей приходится завтракать вместе с Китнисс, которую временно освободили от всяких нагрузок по причине плохого самочувствия. Сперва Джоанна, развязывая разговор, замечает, что зря Китнисс вообще спускалась к столу. Еду можно было бы попросить принести в постель, пользуясь тем же самым плохим самочувствием. Китнисс качает головой; бледность все еще искажает и заостряет черты ее лица. Невольно Джоанна завидует тому, что рядом с Китнисс всегда находятся люди, которым не все равно, что с ней происходит. Конечно, Эвердин не пользуется сполна необходимой ей близостью, но это лишь потому, что она всегда либо долго соображает, либо долго взвешивает все «за» и «против», чтобы просто наслаждаться моментом. Джоанна не может заставить себя заткнуться, и переводит свой монолог, изредка разбавляемый неоднозначными звуками со стороны Китнисс, на встречу с Гейлом. - Ты ведь давно его не видела, так? – спрашивает, с ненавистью рассматривая листы салата на своей тарелке. – Столько воспоминаний, должно быть, нахлынуло… - делает паузу и с неудовольствием видит, как искажается лицо двенадцатой. – Ведь были между вами и хорошие воспоминания, так? – спрашивает едва ли не со злостью, пытаясь изгнать из памяти страшный момент смерти маленькой Прим в огне. Этот момент видел весь Капитолий, благодаря Плутарху, и Джоанна даже сейчас может понять, что невольно поддела Китнисс сильнее, чем хотела. Китнисс поднимает голову от тарелки, над которой склонилась, и смотрит на Джоанну чуть пристальнее. Кивает, неуверенно, но кивает, продолжая хранить подозрительное молчание, в котором несвойственное Эвердин любопытство граничит с желанием поскорее убраться отсюда. - Хочешь, я помогу тебе? – внезапно спрашивает Джоанна, приняв для себя поспешное и безрассудное решение. Китнисс не спрашивает, в чем, только терпеливо ждет продолжения. – Ну, отобью у тебя еще и Гейла. У меня будет полный комплект твоих поклонников, но не будет твоих мук совести, - и нагло подмигивает. Китнисс с трудом удерживается от того, чтобы покрутить пальцем у виска. Или от того, чтобы проткнуть глаз собеседницы той вилкой, которую держит в руках. - Хотя, конечно, свой выбор я сделала, - внезапно перестает быть смеющейся Джоанна, и пододвигается ближе к слушательнице, игнорируя явное желание той отодвинуться, а то и вовсе сбежать от дальнейших признаний. Седьмая, ко всему прочему, понижает голос до шепота. – Я сперва думала, что мы будем испытывать неудобства с Питом… - замолкает, будто сконфуженно, - все-таки его нога, понимаешь… Китнисс краснеет. Сжимает зубы и осторожно кладет столовые приборы рядом с тарелкой, еще почти полной. Джоанна наблюдает за ней с интересом, в чем-то даже садистском. Но больше ничего не говорит, а после поспешного ухода Китнисс тоже бросает недоеденной свою порцию, и сидит какое-то время, массируя пальцами виски. - Объем твоего мозга после массажа не увеличится, - фыркает Хеймитч, появляясь в дверях столовой. Джоанна фыркает, но свое занятие не бросает. – Я видел Китнисс, которая вылетела отсюда пулей, - переходит к сути Эбернети. – Что ты на этот раз натворила? - Я сказала правду, - вяло защищается Джоанна. - От твоей правды никому еще не становилось легче, - парирует бывший ментор двенадцатого дистрикта, и отодвигает ближний к Джоанне стул. Только сейчас Джоанна обращает внимание на то, что Хеймитч выглядит вполне себе ухоженным мужчиной. На нем новый костюм, свежая рубашка и даже подобранный к ней как полагается по цветам галстук. Волосы не свисают паклями, а аккуратно расчесаны и даже уложены – так, чтобы укладки почти не было видно. Джоанна выпрямляется на стуле, оправляет свою одежду и призывно подмигивает старому знакомому. - К чему же ты приготовился, Эбернети? – спрашивает сладким голосом, сладким, как мед, и очень даже соблазнительным. - К интервью, - отвечает вместо него Эффи, быстро преодолевая разделяющее ее от Хеймитча расстояние, и заставляя его подняться одним лишь взглядом. Она осматривает облик своего подопечного, едва ли не придираясь к каждому сантиметру. И, судя по всему, остается довольна увиденным. - Я еще потягаюсь с тобой, солнышко, - развязно резюмирует Хеймитч, улыбаясь не так, как привык улыбаться. Джоанна едва ли не открывает от удивления рот. Ай да Хеймитч, ай да сукин сын! - Ты помогаешь ему? – спрашивает у Эффи мрачно. - Я помогаю всем, кто просит моей помощи, - отрезает Эффи невозмутимо. – Мне безразличен ваш спор, более того, я считаю его совершенно дурацким. Надеюсь, в глубине души вы со мной согласны, - когда двое спорщиков, не сговариваясь, начинают кивать, Эффи чувствует подвох, но не заостряет на нем внимания. Едва она покидает столовую, спорщики обмениваются презрительными взглядами. - Ты никогда не выиграешь, - заявляет Джоанна. – Мы выбрали судьей этого неправильного капитолийца-ведущего, который ни в коем случае не будет превозносить тебя. Объект ее слов заходит в комнату, уткнувшись в планшет. Краем глаза он умудряется распознать присутствующих, и начинает говорить Хеймитчу о том, что на интервью тому запрещается приходить в нетрезвом виде, в несвежей одежде, с перегаром или явным похмельем. Один пьяный интервью уже давал, поэтому его вакансия занята. По-прежнему не обращая внимания на произошедшие с Хеймитчем перемены, Том предлагает интервью перенести, потому что зрители, Хеймитч, жаждут увидеть свободного от оков Сноу тебя, а не тебя, опять падающего с помоста на Жатве. Хеймитч поднимается с места, и только тогда Том соблаговоляет изучить его сегодняшний вид. Джоанна закатывает глаза и зло надувает губы. Потому что Том, растерявшись, пялится в сторону непривычно безупречного Эбернети, а затем расплывается в признательной улыбке. - Это шоу перевернет представление Панема обо всех вас. И едва не хлопает в ладоши. Хеймитч снисходительно трепет Мейсон по плечу: - Напомни, на что мы все спорили? Если не ошибаюсь, на желания. Так вот, солнышко, будь готова к тому, что тебе не придется увидеть меня без бровей, потому что без бровей будешь ты сама. Когда Эбернети уходит вслед за Томом, Джоанна тяжело вздыхает. Ей нечем заняться. Для того чтобы как-то убить время она идет на тренировку, хотя тренироваться в последнее время никто никого не заставляет. Помимо нее в секциях занимается еще два человека – Китнисс и Каролина. Джоанна вертит головой по сторонам, ища зубастую, но не находит. Скорей всего, зубастая куда-то делась вместе с Гейлом; чужие тайны, о существовании которых ей недвусмысленно дали понять, сильно нервируют. К тому же, здесь речь идет не о тайне, а о каком-то замысле, в который ее не посвящают, но в котором она жаждет принять участие, хотя бы из чувства противоречия. Размышляя о том, что в действительности может задумать нынешний представитель Второго Дистрикта и уроженка этого дистрикта, Джоанна изучает имеющиеся режимы для сражения, и почти не вслушивается в разговор двух своих коллег по несчастью, которые, похоже, о ее присутствии даже не подозревают. - Мне не нравится Гейл, - отвечает Каролина сурово. – Разве он должен жить здесь? Он даже не родственник тебе, - здесь дыхание ее сбивается из-за осторожной подсечки Эвердин. Внучка президента падает на мат, в очередной, должно быть, раз. – Ты все еще любишь его? – спрашивает девчонка, неловко поднимаясь. Судя по всему, Китнисс привыкла к вопросам подобного рода, и, хотя сегодня она не такая отстраненная и мрачная, как обычно, отвечает едва ли не со смешком: - Я не говорила, что любила его. - Об этом не обязательно говорить вслух, - отвечает Каролина буднично. – Мой дед никогда не говорил, что любит меня. Но я знаю, что только он и любил меня. Китнисс молчит какое-то время; молчание сопровождается почти полной тишиной, будто они вдвоем просто стоят друг напротив друга, не шевелясь и даже не дыша. Джоанна, почему-то не рискующая обнаружить свое присутствие, хотя и не желающая слушать разговоры о тиранах и деспотах, медлит и тоже не двигается. Ей кажется, что это молчание, эта нервная и какая-то неловкая пауза – следствие того, что маленькая Сноу впервые в диалоге с двенадцатой упомянула своего кровожадного родственника. Джоанна угадывает это кожей. - И я любила его, - говорит Каролина тихо, но с явным вызовом. – Для меня он был не тем, кем он был для всех вас. Поэтому все удивляются тому, как ты общаешься со мной. Удивляются тому, что ты вообще общаешься со мной. Как будто ты забыла, - здесь девчонка голос повышает, и Джоанна видит Китнисс, выходящую из секции. Кулаки двенадцатой сжаты, а плечи напряжены. – Он был монстром, я знаю. Но он был монстром, который защищал меня! – уже почти кричит Каролина. Кажется, она вот-вот заплачет, но этого не случается. Девчонка двенадцати лет делает два глубоких вздоха и мгновенно успокаивается – не в пример огромному количеству взрослых. – И он сказал мне, что я могу тебе верить. Джоанна окончательно теряет дар речи. Она умеет передвигаться бесшумно, и, пока Китнисс вообще ничего не видит из-за чувств, переполняющих ее, своим навыком успешно пользуется. Эхо последних слов Каролины звучит в ее голове, как заевшая пластинка. Отголоски тайн мертвых людей бередят старые раны. Джоанна на мгновение-другое останавливается перед дверью в подвал, и почти передумывает спускаться вниз. Но Джоанна не пасует перед трудностями. И специально задевает один из стендов по возвращении, желая, чтобы на нее обратили внимание. Глаза Китнисс красны от непролитых слез. Каролина, с завязанными в косичку волосами, стоит рядом и гладит ее по плечу. Китнисс мрачно смотрит в пустоту. Почти ненависть появляется в ее взгляде, когда она видит Джоанну. Джоанна улыбается и подходит ближе. - Спорим, ты не победишь меня в честном бою? – спрашивает язвительно. - Никаких драк, - заявляет Каролина и подходит к Джоанне ближе таким решительным шагом, что Джоанна впервые корит себя за упрямство и хочет раствориться в пространстве. – Пока я не сделаю никаких успехов в метании ножей. - Деспот, - шипит на нее Джоанна, но отчего-то подчиняется. С почти удовольствием седьмая смотрит на то, как девчонка выходит из себя, не попадая в мишени, затем расслабляется, и почти любуется этой еще не сформировавшейся фигуркой, светлыми волосами, бледной кожей, всеми выражениями лиц, которыми Каролина может похвастаться. Из нее наверняка вырастет прекрасная девушка. Прекрасная внешне, и уродливая изнутри; иначе не может быть. Теперь Джоанна сидит рядом с Китнисс, специально доставляя той неудобства. Говоря с Каролиной, седьмая размахивает руками, задевая Эвердин и ожидая того, что Эвердин сдастся и отсядет. Но Китнисс такая же упрямая. Краем глаза Джоанна наблюдает за ней, и с любопытством замечает, что Китнисс не ведет себя так, как вела с самого начала. Едва сдерживается от того, чтобы не отомстить Джоанне, и не ведет себя, как Снежная Королева. За короткий отрезок времени она показывает такое количество эмоций, которые не обнаруживала в себе за время, прошедшее с воскрешения. - Она совсем не похожа на деда, - начинает Джоанна размышлять вслух. – Ты видела когда-нибудь ее родителей? – Китнисс, поджимая губы, качает головой. Джоанна не отстает. – Но мне она кого-то все-таки очень сильно напоминает, - седьмая едва ли не кусает ногти на руках, которые ей совсем недавно нарастили. – И я не была знакома с Прим, чтобы она напоминала мне Прим. - Зачем ты говоришь со мной? – вспыхивает Китнисс. – Мы не подруги, нам необязательно говорить друг с другом. - Ты мало с кем говоришь здесь, - замечает Джоанна, рассматривая покрасневшую собеседницу. – Почему? – Китнисс не отвечает, только сильнее сжимает кулаки. – Ты ото всех закрылась. Мы с тобой не подруги, - соглашается с покорностью и легкомыслием одновременно, - но ты избегаешь Хеймитча. Того же Гейла (кстати, не расскажешь, зачем ты кинула в него вазу? Ты даже не попала!). Ты слишком много времени проводишь в одиночестве, а еще с ней, - бросает быстрый взгляд в сторону Каролины, которая и не думает делать вид, что не прислушивается к каждому слову. – Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашивает Джоанна с прежней порцией яда в голосе. - Я умерла, - отвечает Китнисс, вставая. – Я умерла и воскресла, чтобы вернуться к предателям, к капитолийским переродкам, чтобы участвовать в шоу, чтобы опять играть ту версию себя, которой я никогда не была! Джоанна тоже встает и потягивается. - Может, тебе лучше научиться стрелять из лука? – спрашивает у Каролины, но маленькая тиранка пожимает плечами, и подбрасывает в руке нож; а затем в первый раз попадает не мимо мишени, и подпрыгивает на месте от радости. Только при взгляде на нее Китнисс чуть улыбается, и Джоанна хватает ее за запястье – настолько неожиданно, что Китнисс теряется. – Она не твоя сестра, - говорит Джоанна шипящим шепотом. – Она может быть немного на нее похожа, но она никогда не станет твоей сестрой. Китнисс вырывает руку. - Я знаю, - в голосе ее много блаженного, почти наркотического спокойствия. И Джоанна вообще перестает что-либо понимать в происходящем. После переодевания и душа они втроем собираются на крыше, потому что Китнисс, еще будучи мертвой для всего мира, позволяется лишь на крыше дышать свежим воздухом. На самом деле, Джоанну с собой не зовут, и Джоанна и не ждет приглашений, а просто приходит, и первым делом спрашивает у Каролины, куда делась ее нянька. Каролина пожимает плечом и говорит, что у Энорабии есть какие-то дела за пределами центра. - Уж не с Гейлом ли? – мрачно уточняет седьмая, и злится, когда Каролина фыркает. - У тебя нет никаких причин их двоих друг к другу ревновать. Или есть? Все-таки идея провести время в этой компании изначально была плохой. Чтобы не переживать особенно, Джоанна спрашивает, куда делись все остальные. Китнисс, все это время рассматривающая город, проявляет внимание к ним двоим лишь тогда, когда речь заходит о Пите. - У них с Эффи опять какие-то секреты, - внучка Сноу вздыхает. – Он должен мне сегодня урок рисования, а вместо этого он уезжает куда-то с Эффи. Они вдвоем часто шушукаются, как тайные агенты, - фыркает. – Ты будешь сок? – спрашивает у Китнисс, и та отказывается. - Значит, тебя оставили на Пита, а не на Китнисс, - седьмая с удовольствием пьет сок, который ей даже не был предложен, и расслабленно думает о том, что Энорабия все-таки не так безнадежно глупа, как казалось изначально. Каролина опять пожимает плечом, и решает не устраивать истерик по поводу стакана сока, хотя и одаривает Джоанну не самым добрым взглядом. К таким взглядам Джоанна привыкла с детства. - Меня вечно на кого-то оставляют, - говорит с досадой. – На тебя, например. Эта мелкая бывает порой невыносимой, хотя и умудряется выглядеть невинным ангелом, когда спит, положив ладошку под щеку. Джоанна едва удерживается от того, чтобы не погладить ее по светлым волосам, и останавливается, когда Китнисс смотрит в ее сторону. Приходится неловко улыбнуться. - Мне нравится, как ты плетешь косички. Еще седьмая представляет, как будет выглядеть с косичкой сама и едва не начинает хохотать в голос. Через какое-то время долгого молчания, Китнисс раскрывает над спящей Каролиной зонт от яркого солнца, а сама забирается на стул с ногами и опять продолжает молчать. Джоанна почему-то чувствует за собой вину; и прогоняет это чувство так, как может. - И все-таки, не расскажешь мне, как ты сумела отвадить от себя Хеймитча? Он так за тебя переживал, так рвался к тебе, когда узнал, что ты жива. Не в его правилах быстро сдаваться. Но он сдался, знаешь? – седьмая немного приукрашивает действительность, чтобы вовлечь Китнисс в разговор. - Он предал меня, - почему-то все же отвечает Китнисс. – Он предал меня, а затем оставил меня именно тогда, когда мне нужна была помощь. Перед тем как я покончила жизнь самоубийством, он оставил меня наедине с собой. Непростительная ошибка с его стороны. Джоанна фыркает. - Вообще-то его не пускали к тебе. К тебе никого не пускали, огненная девочка, даже тех, кто горел желанием тебе помочь. А теперь ты сама никого не пускаешь к себе, - Джоанна качает головой. – Будто вокруг тебя шипы, Эвердин. Убери их, иначе ты никогда не исправишь ошибок, из-за которых тебе пришлось вернуться с того света. Китнисс рассеянно думает о том, что не возвращалась с того света. Иногда ей кажется, что даже если само возращение имело место быть, вернулась не вполне она. Какая-то часть ее, очень важная часть, часть, бывшая ее сутью, была утеряна. Но она слушает Джоанну; изнутри ее бьет странная дрожь, смесь страха и отчаяния, которого она давно не чувствовала. Но вслух она не говорит ничего.

...

Хеймитч, устроившись в кресле, говорит о собственной жизни. Много шутит, очень остроумно. Вспоминает досадные интересные мелочи, касающиеся Игр и его жизни после Игр. С горечью утраты вспоминает Рубаку, и других победителей, с которыми успел подружиться и которых успел потерять. О потерях, превративших его жизнь в бесконечную череду быстро пустеющих бутылок, он говорит меньше, но очень убедительно. Не опускается до уровня Джоанны, не ударяется в слезы, и уж точно не говорит, что смирился со всем происходящим. Еще Хеймитч много говорит о Китнисс, и взгляд его смягчается. Он выражает осторожную надежду на то, что все еще не совсем потеряно, что потери – только шаги на тяжелом пути становления. Из Хеймитча получается неплохой оратор, Том слушает его с открытым ртом, и не сразу замечает, что Хеймитч ломанулся совсем не в ту степь. Неизбежными кажутся вопросы о том, как Хеймитч относится к нынешней власти, и вновь следует осторожное выражение надежды на светлое будущее. У Хеймитча сводит зубы от собственного вранья, но он все еще улыбается – чуть виновато и по-отечески, выглядя, как вернувшийся на путь исправления человек. Обходится даже не без упоминания старых скандалов, уже с истекшим сроком давности, и Том расстается с Хеймитчем, едва ли не сияя от восторга, хотя и подозревает, что Хеймитч выпьет, едва дойдя до своего бара. Впрочем, его не особенно сильно заботит то, что не будет показано в прямом эфире. Хеймитч не поступает так, как ему полагается поступать по статусу местного пьянчужки. Вернувшись, и избавившись от излишней, на его взгляд, безупречности, он возвращается к планшету, и перечитывает все, что выделил для себя в статьях по охмору. Ко всему этому он добавляет все, что ему вчера рассказал Пит, и долго сидит в кресле, пытаясь понять, что именно так сильно мучает его, что буквально не дает спать по ночам. Белые таблетки, не имеющие никаких отличительных черт, о которых неохотно ему рассказала Эффи. Стакан с водой, который он конфисковал из спальни Китнисс. Огромное количество не состыковывающихся между собой деталей, вроде нечеловеческого спокойствия Пита и несвойственной Китнисс рациональности. От размышлений вскоре начинает болеть голова, и Хеймитч с ненавистью вспоминает о том, что от головной боли могут помочь таблетки. Он спускается вниз, и застает там вялую после солнца Джоанну, которая приглашает его поужинать, а во время ужина выпытывает у него подробности его собственного интервью, и с презрительной миной соглашается, что сценарий «возвращения блудного сына» действительно может сработать. Позже к ним присоединятся Вольт, уставший и засыпающий прямо на ходу. Они сообщают ему о выключении электричества, и Вольт только пожимает плечом, оставляет свою порцию недоеденной и плетется на свой этаж, потому что сон – единственное, о чем он в настоящий момент мечтает. Джоанна поспешно складывает 2+2. - Спорим, он это электричество и вырубил, - говорит Хеймитчу на ухо. Тот в ответ бормочет что-то неубедительное, а потом оставляет Джоанну в одиночестве, и врывается на этаж еще не успевшего даже переодеться гения. - Ты знаешь, кто блокирует этаж Китнисс? – спрашивает свистящим шепотом. Вольт качает головой и несет какую-то околесицу о том, что во время отключения света умудрился найти какое-то белое пятно в своем доскональном знании Капитолия. Хеймитч весь подбирается, как учуявший запах крови хищник, и превращается в слух. Вольт говорит о том, что отключения энергии по всему городу, к которым он первоначально не имел никакого отношения – всего лишь следствие того, что где-то потребление энергии в разы возросло. - Я чувствую себя обманутым, - каким-то сдавленным голосом говорит Вольт и выпроваживает своего нежданного посетителя со своего этажа. Хеймитч медлит в лифте, затем выбирает своим местом назначения двенадцатый этаж, но не находит на нем Китнисс. Китнисс обнаруживается на втором, и этот факт удивляет как Хеймитча, так и вернувшуюся в гордом одиночестве Энорабию. - Разве я не оставляла тебя на Мелларка? – спрашивает зубастая грозно у Каролины, но самого Мелларка в радиусе действия своего убийственного взгляда не находит. Еще больше она свирепеет, когда узнает, что Мелларк отбыл в неизвестном направлении еще утром, и Каролине пришлось довольствоваться обществом Китнисс, а затем терпеть возле себя еще и Джоанну. - Бедный ребенок, - не удерживается от сарказма Хеймитч, и обращает внимание на слишком бледную Китнисс. – Эй, солнышко? – рискует спросить он, и подходит ближе. Китнисс не реагирует, остекленевший взгляд ее останавливается на точке, в которой нет ничего интересного. - Китнисс? – Каролина тоже чувствует неладное, и берет Китнисс за руку. На голос внучки Сноу Эвердин реагирует, но очень вяло. - И как давно это с ней? – спрашивает Энорабия у Каролины. - Временами. Но только сегодня, - Каролина тормошит Китнисс, щипает, но не получает желаемого результата. Китнисс почти теряет сознание, когда в поле зрения ее появляется Гейл. Увидев мутный взгляд своей мнимой родственницы, Гейл преграждает им путь. Глаза у него делаются серьезными, голос он снижает до шепота, и всеми силами старается не размахивать кулаками перед носом бывшего ментора Двенадцатого Дистрикта. Их диалог кажется едва ли не подозрительным со стороны; они привлекают внимание слишком сильно, и Хеймитчу, скрипя зубами, приходится положиться на новоиспеченного военного Капитолия, осторожно предупредив его, что на Двенадцатом этаже Китнисс делать нечего. Гейл сдержанно кивает и подхватывает засыпающую или теряющую сознание Китнисс. И обещает побыть с ней на одиннадцатом этаже до возвращения Эбернети. Сам Эбернети, спускаясь на первый этаж и стараясь не бежать во весь дух, разыскивая Бряк, пытается представить, как выгонит Гейла из спальни девушки, когда вернется. Наверное, стоило все-таки посещать тренировки. Тогда бы Хеймитч, по крайней мере, мог бы красиво стать в позу или даже нанести первый удар. Ему не удается обнаружить Эффи, и для видимости он прогуливается до кухни, чтобы захватить кувшин с водой и несколько стаканов. Все-таки в постоянном нахождении здесь обслуживающего персонала было много плюсов. Достаточно было нажать кнопку на определенной панели, как все выбранное оказывалось уже на подносе. Теперь приходится делать немало лишних действий. В спальне Хеймитча Китнисс дрожит от холода, закутавшись в несколько одеял. Мрачный Гейл ходит кругами по спальне. Когда Хеймитч ставит кувшин с водой на прикроватную тумбочку, бывший шахтер присаживается на край кровати, у ног Китнисс, и сжимает кулаки, наблюдая за ней. Китнисс не спит. Лежит с открытыми глазами, которые будто ничего не видят, вся в испарине. Ее бьет дрожь, хотя на ощупь она будто раскалена. - Рассказывай, - почти приказным тоном просит его Гейл. - Слушай, парень, ты не во втором дистрикте, - огрызается бывший ментор. Гейл прищуривается и поднимается с места, говоря теперь едва ли не с угрозой: - Сейчас не время выяснять отношения между нами. Что ж, парень не так плох, думает Хеймитч. Даже лучше, чем предполагалось. Он похож чем-то на самого Хеймитча, в ту дальнюю пору, когда Хеймитч выиграл свои голодные игры. Гейл силен, рассудителен и еще не развращен своей малой властью. Наверное, он может помочь. И, разумеется, он хочет помочь. Не Хеймитчу, не толпе сумасшедших победителей прошлых лет. Ей. Китнисс Эвердин. Той, которая никогда не просит о помощи, хотя только в помощи и нуждается. И Хеймитч рассказывает ему все, о чем подозревает. Гейл тихо ругается последними словами, и едва не нападает на появившуюся на их этаже Энорабию. Та выглядит еще более мрачной. - Какого черта ты здесь делаешь? – спрашивает он грозно. – Я приказал тебе… - Не забывайся, мальчик, - Энорабия улыбается, и проходит в комнату, чтобы полюбоваться лихорадкой Эвердин. – Итак, - говорит спокойно, обращаясь исключительно к Эбернети, - меня окружают сумасшедшие люди, которые пьют, говорят по душам, сидят на наркотиках и играют в игры, правил которых не знают. Я ничего не упустила? – Хеймитч качает головой. – Я не буду спрашивать, как и когда на наркотики посадили ее (это вполне в духе Капитолия), и мне почти неинтересно, зачем кто-то это сделал. Я только хочу знать, что будем делать мы все, если нас в очередной раз обвели вокруг пальца, подсунув вместо Эвердин вот это. У них нет ответа, поэтому Энорабия покидает их с чувством неясной тревоги. Это чувство поселяется и в их собственных головах, но пока они не знают, как с ним бороться и как преодолеть, поэтому просто наблюдают за Китнисс, с большим трудом уснувшей, но вряд ли погрузившейся в приятные сны.

...

Китнисс всегда думала, что ей достаточно просыпаться от кошмаров рядом с кем-то, неважно с кем. Просыпаться от собственных криков, но не оказываться в одиночестве. Чувствовать тепло чужого тела, иметь возможность пристроить свою голову на чьем-то плече. Это почти забытые воспоминания, из ее собственной жизни, которую она почти забыла. Но теперь ей приходится вспомнить все, и опять проснуться от собственного крика, и оказаться не в одиночестве, не в своей спальне, к которой она уже привыкла. Теперь ей приходится оцепенеть в чужих, незнакомых и знакомых объятиях, и задержать дыхание, когда чужой и такой знакомый голос просит ее упокоиться. - Это только сон, всего лишь сон, - бормочет Гейл ей на ухо, и обнимает еще крепче. Ты в безопасности, говорит он, не используя слов. Все хорошо. Я рядом. Она с трудом различает очертания комнаты в темноте. Видит небрежно брошенный на кресле пиджак Хеймитча. Самого Хеймитча в комнате нет, но Китнисс готова поклясться, что слышит его шаги по коридору, то приближающиеся, то удаляющиеся от двери. Она помнит, что он – предатель, что он предал ее и оставил ее в одиночестве. Но она чувствует смутную благодарность – она не одна. Она с теми, кому когда-то давно могла доверять. Почему бы не начать доверять им снова, раз уж все равно никто другой не будет ей помогать? Она умоляет себя позволить им помочь себе. Она пытается смириться со словами Джоанны, которая, должно быть, права. Она пытается убрать стены, которыми от них отгородилась. Пытается раствориться в объятиях, которые еще помнит, которые обещают ей покой и безопасность. Но она все равно продолжает лежать в постели с открытыми глазами, слыша, как дышит Гейл, согреваясь теплом его тела, но не желая это тепло принять.

...

Эффи Бряк сообщает Питу о том, что все победители должны пройти медицинское обследование. Она говорит ему о том, что фильмы, снятые о них в качестве дополнительного бонуса к шоу, которое уже осторожно рекламируют, предполагают эпизоды об их возвращении в родные края. Она даже делится с ним ориентировочными датами вылета их с Хеймитчем и Китнисс в двенадцатый дистрикт. В ходе ее монолога Пит не замечает, как служебная машина привозит их к зданию больницы. В этот раз они не пользуются лифтом, и заходят прямо в кабинет доктора Аврелия, который выглядит изрядно постаревшим за время, прошедшее с их последней встречи. Доктор Аврелий ждет Пита, хотя и не выказывает особой радости при его появлении. Судя по всему, доктор Аврелий очень устал и плохо спит, и длится все это уже довольно давно. Аврелий сердечно здоровается с Эффи, они обмениваются дежурными фразами, а затем Эффи вкладывает в руку Аврелия свою маленькую брошь, и удаляется под предлогом важных дел. Аврелий зажимает брошь в руке и садится на свое место, предлагает Питу сесть напротив, и тяжело вздыхает. - Ты всегда нравился мне, Пит, - говорит тихим голосом. – Но, признаться, я сильно разочарован в тебе. – Пит напряженно ждет продолжения. – Ты вынул почти всем душу вопросом о том, можно ли вылечиться от охмора, - говорит Аврелий с легкой улыбкой. – Кого-то ты убедил в том, что окончательно выздоровел. Кого-то – в том, что никогда не станешь прежним. И всем ты солгал, - доктор качает головой и улыбается. – Ты не смог ни в чем убедить самого себя. Пит подается вперед, желая начать дискуссию, но Аврелий поспешно машет рукой. - Наверное, меня жизнь никогда ничему не научит, - говорит с горечью, - но, даже не смотря на твою ложь, я все равно верю в тебя. Верю тебе; мне кажется, что ты знаешь, для чего избрал этот путь, и я не стану принуждать тебя поступать так, как сам бы поступил. Я, к счастью, не могу оказаться на твоем месте. И я доверюсь тебе, - следует пауза, врач сидит, массируя виски пальцами. – Эффи дала мне эту брошь, чтобы мы поговорили с тобой наедине. Эта брошь создана Бити, и она каким-то чудом блокирует наши слова, превращая их в помехи, - Аврелий вертит брошь в руках, а потом откладывает в сторону. – Ты в последнее время изучал все, что смог найти по охмору, так? – Пит кивает. – Быть может, ты нашел и способ избавиться от него? - Вы нашли этот способ до меня, - отвечает Пит, и все происходящее начинает ему нравиться все меньше и меньше. - О, - возникает недолгая пауза. – Я не имею в виду твой охмор, Пит. Я имею в виду охмор, которому подвергалась Китнисс Эвердин, пока находилась в состоянии комы.