…
Пит Мелларк всегда был сильнее ее. Как и прежде, Китнисс заходит в темную комнату с мониторами, опустив голову, садится на стул, который предназначен ей. Молчит. Дышит. Смотрит на неподвижного Пита. Смотрит на человека, так же неподвижно наблюдающего за Питом. Когда она встает, человек вздрагивает и отворачивается от мониторов. Китнисс готовила себя к худшему, выслушав рассказ доктора о нынешнем состоянии Пита Мелларка. Но теперь, наблюдая воочию Пита, Китнисс потрясена. Прежде ее пугало его мрачное спокойствие или яростное хождение из одного угла комнаты в другой. Но теперь ее пугает не Пит, а отсутствие Пита. Она видит его через стекло, через которое он видел ее, хотя был лишен подобной возможности. Но Пит теперь не просто спокоен или погружен в сон. Пит сидит на кровати, опустив голову. Пит кажется вырезанной из картона фигурой, лишенной не только чувств, но и дыхания. - Должно быть, это невыносимо, находиться здесь и смотреть на него, - говорит Китнисс вслух человеку, имени которого не знает. Человек неопределенно пожимает плечом. – Быть может, это пытка не только для нас. Быть может, это пытка и для него. Он всегда был сильнее. У меня никогда не получилось спасти его по-настоящему от самого себя. После того, как Джоанна Мейсон проникла в палату находящейся в коме Китнисс Эвердин, сотрудникам запретили держать на рабочих столах какие-либо тяжелые предметы и Китнисс приходится совершить полнейшую глупость. - Доктор Винтер позволил мне пройти внутрь, - она осторожно достает из кармана пластиковый ключ, и пытается понять, что делать дальше. Ей нужно время, совсем немного времени, ради которого она почти готова на убийство. Человек, имени которого она не знает, смотрит на ключ внимательно, а потом еще внимательнее – на нее саму. Рука его непроизвольно тянется к телефону, и Китнисс решается ударить его и почти заносит руку для удара, не отдавая себе отчета о последствиях. Но в его взгляде что-то меняется, щелкает, рука замирает, пальцы дрожат, а затем опускаются на приборную панель. Кивок. Китнисс считает удары своего сердца, пока идет к двери. Ей чудится шум близкой погони, мигание разноцветных лампочек и крики Винтера, который несется к ней по коридору, но ничего подобного не происходит. Ключ срабатывает только со второй попытки, Китнисс краем глаза замечает, что телефонная трубка уже снята и номер уже набран, поэтому просто перестает о чем-либо думать и распахивает дверь. Нужно было подумать еще раз, прежде чем сделать это. Нужно было вдохнуть другой воздух, не лишенный запахов и не кажущийся бесцветным. Но Китнисс врывается в белую комнату и, как умеет, блокирует ее изнутри, и только потом замирает, чувствуя себя загнанной в ловушку. Слишком много белого цвета. Слишком мало посторонних звуков. Никаких лишних предметов. Кровать. Пластиковые наручники. Пит Мелларк, сидящий на кровати и не обращающий ни на что внимания. Первый шаг дается Китнисс с трудом. Кровь стучит в висках, она все еще сжимает пальцами бесполезный кусок пластика. Второй шаг так же не приносит облегчения. Китнисс смотрит на Пита и думает о том, что, возможно, это ее последние мгновения жизни. Она слишком хорошо помнит Пита, бьющего по стеклу кулаками. Она слишком хорошо слышит то, что он кричал, глядя на нее, хотя не мог ее видеть. Этот крик до сих пор отражается от стен и возвращается к ней, мешая подойти ближе. - Кроме тебя, у меня никого не осталось, - говорит Китнисс. Третий шаг. Пит все еще сидит на постели. Голова его опущена, он не реагирует ни на голос, ни на движение. Это может быть ловушкой. Это должно быть ловушкой. Китнисс и подумать не могла, что ей предназначено судьбой роль жалкой беззащитной жертвы, по собственной воле приближающейся к неподвижно замершему хищнику. - Я спросила его... - говорит она дрожащим голосом, потому что не может молчать. – Я спросила доктора Винтера, зачем он внушил мне ту сказку про нашу с тобой жизнь в Двенадцатом дистрикте. Китнисс находится уже совсем рядом, но Пит продолжает сидеть с опущенной головой. - И, знаешь, что он мне ответил? Он ответил, что не имеет никакого отношения к тому, что я помню. Его целью было заставить меня защищать Каролину. Он не внушал мне любить тебя. Но он сказал, что я, должно быть, сильно любила тебя, потому что тебя одного выбрала своим якорем. Якорем, Пит. Пит? – Китнисс присаживается на корточки и пытается поймать неподвижный взгляд голубых глаз. – Ты всегда был моим якорем, Пит. В любой из жизней, которые я не прожила. И я прошу тебя, Пит, вернись ко мне. Пожалуйста. Просто вернись. Она неуверенно гладит его по спутанным светлым волосам, а затем, перестав окончательно верить во что бы то ни было, прикасается своими губами к его губам, чувствуя только соленый вкус своих слез. - Пожалуйста, Пит, вернись ко мне.…
Пэйлор с чувством останавливает запись. Гейл, до этого момента не проявляющий интереса к происходящему на экране, отворачивается от окна. Как и прежде, он отказывается от любезно предложенного стула, предпочитая истуканом стоять у окна. - Она украла ключ доктора Винтера и пробралась в палату к Питу, - резюмирует Пэйлор. Затем, устало вздохнув, она опускается в собственное кресло, только сейчас замечая, что стоит. – Она нарушила все правила и все запреты, практически совершила самоубийство, проникая в его чертову палату, - не замолкает президент. Голос ее становится все тише и тише. – Они оба сводят меня с ума. Гейл стоит неподвижно. - Будешь утверждать, что не знал ничего о том, что она задумала? – спрашивает Пэйлор. Хоторн фыркает и качает головой. – Конечно, будешь, - вздыхает президент. - У меня было много других дел, - отрезает Гейл. – Дел, которые вы же мне и поручили. Он старается сосредоточиться на том, что видит из окна президентского кабинета, но удается ему это лишь на короткий срок. Воспоминания о проведенной зачистке не дают покоя, продолжают будоражить память, удивляя его самого слишком яркими красками и даже запахами, запахами, которых он не должен был запоминать. - Я все еще не видела твоего отчета, - говорит Пэйлор, пристально глядя в него сторону. - Дайте мне пару дней, и, если я не сойду с ума за это время, я все сделаю. - Ты совершенно не умеешь шутить, - фыркает Пэйлор. - Я знаю, - отвечает Гейл. – Но мне сложно шутить о том, как я во второй раз собственными руками убил сестру Китнисс. Пэйлор молчит. Позже она прочитает отчет и поймет больше, чем понимает сейчас. Гейл не станет блистать писательским талантом, которым не обладает, описывая все увиденное в секретных кабинетах Капитолия. Гейл лишь скрупулёзно проставит количество уничтоженных тел, не указывая, впрочем, чьих именно тел. Просто тел. Тел, принадлежащих не людям, а существам, похожим на людей, или точной копией людей, с которыми Гейл был знаком лично. - Значит… - Пэйлор пытается добиться продолжения фразы, но Гейл качает головой, показывая, что ничего нового не сообщит. – Теперь ты можешь поклясться в том, что это мертво? - Нет, - отвечает он. – Дважды этот врач уже оживлял это. - С этим проблем не возникнет, - говорит президент неожиданно оптимистичным голосом. – Пит Мелларк убил своего лечащего врача. Задушил голыми руками. Гейл дергается. Слишком долгое внутреннее напряжение истощило его. - О, я не сказала тебе о том, что появление Китнисс в палате Пита все же вывело Пита из неадекватного состояния? – Пэйлор подходит к Гейлу еще ближе. – Так вот, Пит пришел в себя. И убил своего лечащего врача, доктора Винтера. Как оказался Винтер в палате Пита, я не знаю. Никто не знает. Чертов врач зашел к Питу без свидетелей. Камера была выключена. Пита нашли через какое-то время без сознания и в обществе мертвого врача. Гейл отворачивается от Пэйлор; лицо женщины кажется уродливым от злости и гнева, портит его и тщательно скрываемая усталость. Новости, которыми она столь щедро делится с ним, не являются ни хорошими, ни плохими, ни для него, ни для нее. Гейл сжимает и разжимает кулаки, но ни о чем не спрашивает. Пэйлор и не ждет вопросов, ей просто нужно время, чтобы продолжить. - Он уже оправдан. Заочно, без заведения дела об убийстве, - говорит Пэйлор, не дождавшись реплики собеседника, полностью ушедшего в свои мысли. – Я разговаривала с ним и с теми, кто обследовал его после окончательного пробуждения. Эта чертова капитолийская крыса, - Пэйлор выплевывает нелюбезные определения, но очередной паузы не берет, - частично стерла его воспоминания. Какие именно и каким образом, опять же, никому не известно. Винтер сдох, не оставив ни единой записи о том, что собирался сделать и кто ему это приказал. - Плутарх? – выдавливает Гейл, хотя и с большим сомнением. Он видел, в каких условиях содержат бывшего министра, он может поклясться в том, что Хевенсби больше не имеет возможности совершать новые преступления. - Из него получился плохой отец и на редкость удачный злодей, не так ли? – спрашивает Пэйлор с презрением. – Но он слишком заметная фигура, не находишь? Это-то и мучает меня. То, что мы поймали главного злодея, а преступлений и загадок меньше не стало. - Может, самое время остановиться? Гейл выпаливает свой вопрос как на духу, не давая себе возможности передумать. Пэйлор смотрит на него с удивлением, даже с разочарованием и поджимает губы, в очередной раз поняв, что будет лучше, если этот мальчик, лично взваливший на себя слишком большую ответственность, уедет из города как можно быстрее. - Мне казалось, для тебя любая остановка означает проявление трусости, - говорит президент, не обращаясь, впрочем, конкретно к Гейлу. Гейл опускает голову. – Я не повторяю своих ошибок, - Пэйлор отходит к своему креслу. – Мелларк пока останется здесь, под присмотром. Думаю, здесь же останется и Китнисс Эвердин, а вместе с ней ее вечный надсмотрщик Эбернети. Не думаю, что Джоанна - насколько я знаю, она уже идет на поправку - последует их примеру. Ее никто неволить не станет, она свободна. Никого из них не будут задерживать здесь. - Кроме Пита, - встревает Гейл. - Кроме Пита, - уступает Пэйлор. - И Каролины, - вновь встревает Гейл. - И Каролины, - подтверждает Пэйлор, начиная злиться. – Тебе лучше уехать. И забрать с собой Китнисс Эвердин. - Нет, - говорит Гейл. - Упрямый мальчишка, - фыркает президент. – Я отберу все твои медали. И распущу все твои игрушки по домам, пока ты не повзрослеешь. Она перебарщивает. Со своей фамильярностью, со своим слишком личным отношением к этому мальчишке. Он вытащил ее из змеиного логова тогда, когда она уже не могла сопротивляться, но оправдывает ли это то, что она слишком приблизила его к себе? Таким гордым и упрямым мальчишкам близость власти или лица, наделенного властью, обычно не идет на пользу. - Зачем вы рассказываете мне все это? – спрашивает Гейл, игнорируя фразу про медали и игрушки. - Все это продолжает дурно пахнуть, - Пэйлор вздыхает и останавливается у своего стола. – Будет лучше, если все люди, которым я доверяю, на какое-то время рассредоточатся по стране. Пит был под охмором, под самым примитивным охмором. Но, как мне кажется, самый примитивный охмор сработал на нем как-то иначе, не так, как должен был сработать. Винтер убеждал меня, что психика любого человека уникальна. То, что я вижу, когда смотрю на Пита, пугает меня. Я будто вижу двух разных людей. И один из них постепенно становится сильнее. Тот, которого все называли капитолийским переродком. Тот, который и убил своего лечащего врача, доктора Винтера, голыми руками, а потом будто выключился. - Если с Питом всегда будет Китнисс… - Гейл не успевает развить свою мысль. - Она – причина и следствие того, что с ним творится, - говорит Президент. – Ради нее он убивал. Ради нее он пытался умереть. Но ее он и должен был убить… От этого всего я схожу с ума. Совсем как Пит. Гейл качает головой. Никто не может сойти с ума так же, как сошел с ума Пит. - Его память стерта так же, как память Эффи Бряк? – спрашивает Хоторн, решив все-таки прояснить то, что осталось неясным. - У Винтера было мало времени, - Пэйлор пожимает плечом. – По словам тех, кто обследует Пита сейчас, стерты только последние воспоминания, но вся память повреждена. Как оказалось, - женщина не сдерживает очередного тяжелого выдоха, - с охмором и памятью очень тесно работал только Винтер. Большинство его исследований и разработок куда-то пропали. Очевидно, он с самого начала был в этом городе на привилегированном положении. Интересно знать, почему, - дальнейшие свои мысли она предпочитает держать при себе. Гейл думает о том, что поврежденная память гораздо хуже полностью стертой памяти. Угроза новых приступов ярости и новых попыток убийства Китнисс никуда не делась. Поврежденные воспоминания только прибавляют опасности для жизни как Китнисс, так и всех остальных. Пит опять не будет знать, кто друг, а кто враг. Что, если он помнит только Китнисс-переродка? Что, если… - Расслабься, - говорит Пэйлор. – Я же сказала, что не повторю прежних ошибок. Его никто не выпустит раньше времени. - Он хитер, - Гейл мрачнеет с каждой секундой. – Однажды ему уже удалось обмануть всех вас. - О, - президент усмехается, - у тебя вновь появился зуб на Мелларка? Гейл может сказать слишком много лишнего, поэтому предпочитает молчать. Молчать и не вспоминать о том, на что способны переродки с человеческими лицами. - Знаешь, поступок Китнисс очень удивил меня, - внезапно говорит Пэйлор. – Удивил и вдохновил. Пусть она слаба для борьбы ради самой себя, но ради кого-то другого она еще может бороться. Оставим ее в покое. Уберем от нее камеры, уберем ее лицо со всех экранов страны. Кто знает, может, она и станет счастливой. Может, она сделает счастливым и кого-то еще. Гейл соглашается, что именно сейчас, выдержав пламя, которое сожгло ее сестру дотла, вернувшись к жизни после собственной смерти и столкнувшись вновь с тем, кто спасал ее так же часто, как и пытался убить, Китнисс учится заново дышать. Но вслух, конечно, он ничего подобного не говорит.…
Они прощаются без долгих пафосных речей, как и ожидалось. Их провожают только Китнисс, Хеймитч и Эффи. Каролина наотрез отказалась прощаться, потому что вовсе не собирается ни по ком из уезжающих скучать. Джоанна, успевшая сбежать в Четвертый дистрикт, не поднимает телефонную трубку, чтобы услышать в свой адрес огромное количество не самых приятных слов, но Гейл ведь и не набирает ее номер, чтобы все эти слова сказать. Энорабия постоянно пытается шутить по поводу их неудачного романа, но шутки ее пропадают втуне, потому что бравый солдат успешно игнорирует их. Гейл вообще научился всех игнорировать. Всех, кроме Китнисс. - Я знаю, что ты никогда не простишь меня, - говорит он единственному человеку в целом мире, которому хочет доверять. – За то, что случилось с Прим. - Нет, - Китнисс качает головой. – Не прощу. Но каждый день я буду пытаться вспомнить о тебе хоть что-то хорошее. Она позволяет себя обнять. Гейл жадно вдыхает запах ее волос, пытаясь запомнить ее именно такой – спокойной, чем-то похожей на ту, которой она была до Игр. Но теперь в ее облике, даже в ее запахе, слишком много Пита Мелларка, и, пожалуй, это даже хорошо. Гейл помнит, как изменилось ее лицо, когда сообщили о том, что Пит пришел в себя. Гейл хочет, чтобы она была счастлива, но теперь точно уверен в том, что с ним Китнисс счастлива никогда не будет. Их разделяет несколько страшных тайн, от которых Гейл не может избавиться. Воскрешение и умерщвление Прим. И последнее убийство Пита Мелларка. Эти тайны не дают Гейлу покоя ни днем, ни ночью, воскресая то в непрошеных воспоминаниях, то в кошмарах, после которых хочется застрелиться. У Китнисс и без них слишком много поводов бояться приближения ночи. Гейл немного счастлив, что увозит немного мрака от нее во Второй дистрикт. Энорабия наблюдает за сладкой парочкой со сдержанным презрением. - И почему у тебя всегда такое кислое лицо? – не удерживается от восклицания Эффи. - Мое воодушевление куда-то испаряется при виде вас двоих, - фыркает Вторая. - Терпеть нас осталось не так уж и долго, - усмехается Хеймитч. - Было бы неплохо никогда больше вас не встречать, - скалится Энорабия в ответ. - И все же, - интересуется Хеймитч, уже не принимая за чистую монету все ее претензии, - что не так? - Жизнь в этом городе научила меня только одному, - отвечает Энорабия. – Если все складывается хорошо, значит, мы еще чего-то не знаем. На столь оптимистичной ноте она легко бьет Хеймитча в плечо и тому удается не сморщиться от боли а затем нетактично разбивает парочку Хоторна и Китнисс, бросая Эвердин невежливые слова напоследок. - Следи получше за своим капитолийским переродком. Ведь как не крути, Сноу подарил его своей внучке, как подарок на день рождения. Я знаю эту девчонку, как облупленную – своими подарками она не делится даже с теми, кого любит. - Она опять наелась каких-то препаратов, - говорит Хеймитч на ухо Бряк. – И я уверен, что не буду скучать по ней. - Конечно, не будете, - восклицает Каролина, появляясь в самый неподходящий момент, чтобы помахать своей няньке на прощание. – У вас ведь остаюсь я. С ними она остается ненадолго. Вскоре Пэйлор забирает ее и Эффи в тур по всем дистриктам. Тренировочный Центр превращают в военное училище для новых партий повстанцев, выбравших участь защитников нового Панема. Хеймитчу и Китнисс предлагают одну из свободных квартир, но, заручившись согласием Эвердин, Эбернети настаивает на возвращении в старую квартиру Пита, до сих пор пустующую. - Если, конечно, вы уберете к чертовой матери оттуда все свои камеры! – выставляет он только одно условие. Эффи, не имеющая никакого понятия о том, что в этой квартире происходило прежде, влюбляется в странную планировку. Хеймитч, которого собственное решение переехать обратно, удивило, никаких иллюзий не испытывает. В этой квартире остались призраки почти счастливой Джоанны. На кухне Хеймитч ожидает увидеть готовящего еду Пита в том жутком розовом фартуке, которым восхищается Эффи. - Хоть что-то не меняется, - фыркает он, наблюдая за тем, как неугомонная женщина рассматривает розовые оборки. Китнисс медлит, перед тем, как переступить порог. Долго стоит в коридоре, прислушиваясь к незнакомым звукам. Ее не интересует цвет обоев или встроенная техника на кухне. Она принюхивается к незнакомым запахам, пальцами исследует стены и дверные проемы, а затем, повинуясь незнакомому прежде чувству, толкает одну из дверей. И попадает, разумеется, в самую светлую комнату, которую Пит использовал в качестве своей студии. К стенам прислонены картины. Несколько недурных пейзажей, но, в основном, портреты. Китнисс замирает в дверном проеме, чувствуя, как сердце ее сбивается с привычного ритма. Она смотрит на портреты знакомых и незнакомых людей, постепенно узнавая на большинстве полотен себя. Эффи осторожно прикасается к плечу Китнисс. - Если хочешь, поплачь, - женщина раскрывает свои объятия, другой рукой возмущенно выпроваживая сунувшегося было внутрь Хеймитча. Эбернети, сбившись с мысли, крутит пальцем у виска, но просьбу, подозрительно похожую на приказ, выполняет. Признаться, как и все мужчины, он терпеть не может женских слез. Они остаются в этой квартире. Эффи навещает их каждый день до отъезда вместе с Каролиной, все порываясь что-либо изменить. Китнисс наотрез отказывается трогать картины, но соглашается на новые комплекты постельного белья и прочих бытовых мелочей. Эвердин не чувствует здесь незримого присутствия Джоанны, но Эффи все равно не умеет останавливаться вовремя и тащит Китнисс по магазинам. В принципе, этот поход нельзя назвать совсем уж не удавшимся, потому что с этого дня Хеймитчу предстоит спать на розовом шелке. - Ты ненавидишь меня? – спрашивает Каролина, оставшись впервые за долгое время с Китнисс наедине, пока Эбернети, возмущенно размахивая руками, выговаривает Эффи за неудачный подарок. Китнисс сидит на кухне, рассматривая краем глаза розовый фартук с оборками. Она честно пытается представить, как выглядел в нем Пит, но у нее не получается. Вопрос Каролины застает ее врасплох. - Ты больше не говоришь со мной, - замечает Каролина. – Я знаю, почему. Но… Китнисс не дает ей договорить, поправляя сползшую лямку сарафана. Прим никогда не носила сарафаны, даже на блузку. У Прим не было красивых вещей. У Прим никогда больше не будет красивых вещей. Не будет первого поцелуя. У Прим больше ничего не будет, потому что Прим мертва. А Каролина жива. - Я не ненавижу тебя, - говорит Китнисс. – Я просто боюсь забыть, что мою любовь и заботу к тебе мне внушили. - Я тоже тебя боюсь, - заявляет Каролина и стискивает кулаки. – Я знаю, как много ты врала. Я знаю, что ты врала Питу. Кто может сказать, что ты не врешь мне? - Я тебе не вру,- отвечает Китнисс с непонятной улыбкой. – Что-то внутри меня запрещает мне тебе врать. - Я не буду спать на шелковом белье! – кричит в соседней комнате Хеймитч. Напряжение на кухне немного спадает, потому что, переглянувшись, Китнисс и Каролина почему-то начинают смеяться. А вечером Эффи сжигает весь ужин и половину кухни, потому что Каролина - или Хеймитч? - успела солгать, что капитолийка замечательно готовит.…
Ни Китнисс, ни Хеймитча долгое время не пускают к Питу. Пит проходит очередной курс реабилитации, а на деле своей безвредностью пытается убедить всех вокруг в том, что он не капитолийский переродок. Проходит много времени, прежде чем ему начинают верить. Бесконечные вопросы кого угодно могут привести в бешенство, но Пит проявляет огромное терпение, отвечая, как его зовут и где он родился, и буквально по дням собирая всю свою прошлую жизнь. Первая его встреча с Китнисс проходит спокойно, под наблюдением врачей. Китнисс возмущена тем, что история повторяется. Ей вновь приходится встречаться с Питом взглядом под прицелом камер и пытливых взглядов врачей. Она пытается подготовить себя к тому, что Пит бросится на нее с прежними криками «Убью!», что он вновь увидит в ней капитолийского переродка. Также она боится и, может, боится гораздо больше того, что Пит не узнает ее. Но Пит улыбается ей. - Я помню тебя. Ты – Китнисс. Мы учились в одной школе. В одно мгновение сердце Китнисс совершает стремительный прыжок вниз, к ступням, а в легких заканчивается воздух. Он помнит только то, что они учились в одной школе. Только это – и все?! Она не может поверить, она не хочет верить в то, что жизнь настолько несправедлива к ней. - А еще я помню жемчужину, - вновь говорит Пит. – Я нашел ее в раковине, на берегу… моря? – здесь Пит замирает и отчаянно напрягает память. – Это было озеро? Так? - Арена, - с трудом выговаривает Китнисс это слово. Ей совсем не хочется говорить с ним об арене. - Кажется, я любил тебя, Китнисс. Он использует прошедшее время, и Эвердин не может не обратить на это внимания. Она сдерживает слезы и прикусывает губу, терпеливо выжидая, когда эта пытка закончится. Ведь это пытка, иначе и не скажешь. Его воспоминания частично утрачены, частично заменены. Он вновь растерян, вновь не понимает, кем является. Он говорит о том, что она, Китнисс, когда-то обманывала его и обещала выстрелить в него, и эти слова, являющиеся, по сути, правдой, медленно убивают ее. Китнисс хочет, чтобы это прекратилось. Но Питу нужна помощь. Питу нужно спасение. Питу нужна она. Поэтому Китнисс остается с ним. - Амнезия – не так уж и плохо, - восклицает Эффи, представляясь Питу и знакомясь с ним же. В вопросах, касающихся памяти, она теперь считается знатным специалистом. – Считай, что это второй шанс. Пит помнит Эффи с ее безумным гардеробом. Помнит Хеймитча, Джоанну, Энорабию. Конечно, что-то для него покрыто туманом, но большая часть воспоминаний постепенно проявляется с обычной четкостью. - Хеймитч как-то сказал мне, - делится Пит с девушкой, сидя перед листом, на котором только обозначилась новая картина, - что, узнай я тебя заново, я бы вновь влюбился в тебя. От помощи Хеймитча, игравшего в недалеком прошлом важную роль в жизни Пита, врачи дружно отказались. Что мог рассказать о своем подопечном Эбернети? То, что мальчик как-то раз отмывал его после изрядного подпития? То, что они вели долгие пьяные разговоры, сидя на кухне или в гостиной в Двенадцатом дистрикте? Сам Пит, разговаривая с Хеймитчем, не устает удивляться тому, что до сих пор не стал алкоголиком. Эбернети подобное высказывание даже немного льстит. Фразу о том, что Пит может влюбиться в Китнисс повторно, Хеймитч подтверждает, хотя и смущается. - Я был немного пьян. - А когда ты не был пьян? – спрашивает Китнисс и качает головой. Живя в одной квартире с бывшим ментором, проводя много времени с ним за неуклюжими попытками приготовить более съедобный ужин, чем тот, которым едва не угостила их Эффи, она незаметно для себя начинает понимать его. Понимание – еще не прощение, но шаг в направлении прощения уже сделан, сделан даже без ее обдуманного решения. Китнисс день за днем свыкается с мыслью, что они с Хеймитчем во многом похожи. Свыкается с мыслью, что вполне могла выбрать такую жизнь, какую когда-то выбрал он, не окажись на ее пути Пит и Плутарх Хевенсби. Свыкается с мыслью, что удары судьбы, принимаемые им со смирением и покорностью, кого угодно могли потрепать. Но он ведь не сдался, правда? Он не может сдаться, не теперь. Реабилитация Пита подходит к концу. Пэйлор, обжегшаяся однажды на молоке, дует на воду, и после нескольких личных бесед позволяет Питу переехать в свою бывшую квартиру. Она сдается, поверив в то, что в более-менее привычной обстановке он уж точно проявит настоящего себя. Конечно, он может перерезать глотки своим соседям в лице Хеймитча и Китнисс, но они сами согласились с тем, что он переедет к ним и займет свою оставленную на долгий срок студию. В день въезда Пита в свою бывшую квартиру Хеймитч подозрителен и собран, как повстанец, пускающий на территорию своего родного дистрикта раскаявшегося миротворца. Пит не робеет, но явно чувствует себя неуютно под чрезмерно внимательным взглядом Эбернети. - Китнисс Эвердин, - говорит Хеймитч шепотом. Пит усмехается. - Это и в прошлый раз не сработало. Хеймитч признает справедливость замечания и требует доказательств о ненападении прямо сейчас. Например, вкусный ужин. В конце концов, в этой квартире хоть кто-то должен уметь готовить, чтобы все остальные не умерли от голода. Они с Китнисс помогают Питу в готовке, оставаясь предельно внимательными. Впрочем, как можно быть предельно внимательным тогда, когда от порезанного лука невыносимо режет в глазах, а из-за запаха чеснока хочется чихать? Когда кухню наполняет запах только что сваренного мясного бульона, даже Хеймитч перестает делать вид, что нож в руке Пита – самое страшное, что он видел в жизни. Спать они определяют Мелларка в его же студию, и Пит не сопротивляется. Дважды – днем и под самый вечер – в квартиру заглядывают врачи в сопровождении военного. Врач уводит Пита в темный уголок и задает много вопросов, тщательно занося ответы Пита в тетрадку. Военный сонно осматривается по сторонам. Вечерняя пара повторяет их действия в точности, только перед уходом желает приятных снов. Впрочем, они и не уходят. Им приходится постелить на кухне, и кухня становится еще одной жилой комнатой этой странной квартиры; комнатой, жильцы которой дежурят по ночам два через два на протяжении нескольких недель, а затем снимают осаду. Жильцы квартиры не признают своей вины в том, что гости так быстро снялись с обжитых территорий. Пит, конечно, слишком настойчив в своих расспросах о том, что с ним происходит или происходило. Хеймитч, конечно, слишком настойчив в своих попытках найти родственную душу в новом военном. Родственную душу он ищет привычным способом – через совместное распитие спиртных напитков, но ведь этот способ даже в Бити раскрыл неплохой потенциал! Да и Китнисс, конечно, сложно назвать добродушной хозяйкой, потому что запертая в небольшой квартире Эвердин сходит с ума и вот-вот, кажется, соберется с силами, чтобы взять лук и перестрелять всех, кто маячит перед глазами. Но в скором отъезде надсмотрщиков они все, конечно, не виноваты. Пит собирает по крупицам поврежденную память. Китнисс кажется, что они блуждают по замкнутому кругу, проходя снова и снова давно пройденные этапы. Это ощущение не покидает и Хеймитча, который больше наблюдает, чем принимает участие, но которому мало нравится происходящее. Пит не помнит ничего из того, что происходило с ним после Шоу, но он уж очень хочет вспомнить это. Он настаивает на личных встречах со своими лечащими врачами (число которых, к слову сказать, с каждым днем только увеличивается). Пэйлор терпеливо принимает его у себя, но и ее терпение небезгранично. Пэйлор есть, что скрывать. К тому же, Пэйлор многое не может позволить тому, кто склонен жить прошлым, забывая про настоящее. - Я не позволю тебе встретиться с Плутархом, - заявляет она строгим и усталым тоном, узнавая в упрямом молодом человеке не спокойного капитолийца, а именно терпеливого Пита. – Однажды я уже позволила тебе узнать многое. Я не совершу этой ошибки впредь. Пит пытается рисовать. Поврежденная память кажется ему участком снятой заживо кожи, он не может удержаться от того, чтобы не потревожить ее вновь, пытаясь вспомнить, как и почему он нарисовал что-то. Он старается много гулять по городу, вновь ставшему знакомым, по улицам, которые оставили в его памяти след. Но то, что он ищет, вовсе не на улицах. Это что-то внутри. Что-то темное, страшное, запертое на замок, но изредка скребущееся в тяжелую дверь. - Когда-нибудь, - говорит Хеймитч как-то вечером, - мы вернемся в Двенадцатый дистрикт. И я накормлю своего кота. И заведу пару-тройку серых гусей. Хорошие все-таки птицы – гуси. Вкусные. Он часто говорит про Двенадцатый дистрикт, но не так часто, как думает о нем. Мысли его вполне схожи с мыслями Китнисс, которая заставляет себя оставаться в Капитолии лишь потому, что Питу нужна помощь. Или, быть может, потому, что еще не убедилась окончательно в том, что Питу нужна она сама. Они много говорят между собой о своих отношениях, но лишь о тех, которые остались в прошлом. Пит больше не смотрит на Китнисс влюбленно и не пытается лишний раз прикоснуться к ней, но после ее возвращения из мертвых было бы странно ждать всего этого. Сама Китнисс не знает, чего хочет. Любви, прикосновений или же близости? Ей невыносимо оставаться в этом городе, но она продолжает быть здесь только из-за него. Это и должно быть ответом, но это не тот ответ, которого она жаждет. Пит будто одержим поиском собственного прошлого. Ему запрещают возвращаться в больницу, запрещают смотреть записи с ним в главной роли, запрещают задавать вопросы. Но Пит продолжает упорствовать, продолжает сходить с ума без очевидных припадков бешенства. Пит чувствует, что не полностью принадлежит самому себе, чувствует и не может с этим смириться. Однажды ему снится Джоанна. Джоанна в белом платье, сидящая прямо на песке со скрещенными ногами. Пит сразу понимает, что это сон, хотя Джоанна выглядит так, какой он ее помнит. И улыбается также – с язвительной усталостью. - Ты продолжаешь сходить с ума, - резюмирует Седьмая. – Ты будто не хочешь быть счастливым, Пит. Рядом с Джоанной оказывается дверь. Темная запертая дверь, просто стоящая посреди пляжа, ушедшая на пару сантиметров под воду и увязшая в песке. Ручка двери исцарапана, и, если прислушаться, можно услышать тяжелое дыхание с той стороны. Но, только если прислушаться. Иначе его легко перебивает шум моря. - Остановись, Пит, - просит Джоанна, ежась на неожиданно холодном ветру. – Пожалуйста, остановись. Если не ради себя, то хотя бы ради нее. Ты ведь хочешь, чтобы она была счастливой? Только ты можешь сделать ее счастливой. Пит привыкает к Китнисс, разбирая свои воспоминания на составляющие, но не умея собрать из разрозненных событий настоящую Китнисс. Он любил ее, он помнит. Она не отвечала ему взаимностью, когда-то. А что сейчас? Ему сложно понять, что чувствует она к нему сейчас хотя бы потому, что ей самой сложно это понять. Но она рядом. Рядом, как и он, когда ей нужна помощь. То, что она не уходит, - хороший знак, правда? - Дети, - тянет Хеймитч. - Им во многом нужно разобраться, - парирует Эффи, изредка возвращающаяся в эту квартиру с очередной порцией новых впечатлений, идей по переустройству и Каролиной. Почему-то Каролину Пит помнит очень хорошо. Каролине он показывает то, что успел нарисовать, и с удовольствием изучает то, что нарисовала она за время своих путешествий. Китнисс наблюдает за ними со стороны. У нее появляется странное чувство, чувство, которое охватывает любого, кто наблюдает за кем-то через замочную скважину. Эта неясная тревога слишком тесно переплетается со стыдом, и Китнисс, покраснев, возвращается на кухню, облюбованную бывшей сопроводительницей и бывшим ментором, которые, как заговорщики, втихую пробуют новый сорт вина. - Ни разу не коньяк, - фыркает Эбернети, смешно причмокивая губами. - А мне нравится, - говорит Китнисс, вдыхая чуть сладковатый запах. И, толком не придя в себя после осторожного глотка вина, говорит: - Я хочу вернуться в Двенадцатый Дистрикт. Ей совсем не нравится повисшая тишина. Эффи ставит свой бокал на стол, прищуривается. И встает со своего места, чтобы сжать хрупкую девушку в своих объятиях. - Я горжусь тобой, девочка, - говорит она, почему-то смахивая слезы. – Я не помню своего прошлого, но я точно знаю, что у меня не хватилось бы сил вернуться и принять его. Хеймитч молча салютует своей подопечной бокалом, не выглядя при этом ни счастливым, ни довольным. О своих сомнениях он говорит позже вечером, прося Китнисс подумать еще раз. - Почему? – Китнисс вскидывает голову. - Потому что ты возьмешь все свои чувства и все свои сомнения с собой, - отвечает мужчина и наливает еще бокал вина. – Все равно это ни разу не коньяк. Китнисс долго не может заснуть. Бессонница, тревожное чувство, поселившееся в груди, сгустившийся воздух в комнате, мало ли причин, чтобы всматриваться в темноту и погружаться в собственные мысли? Китнисс знает, что своего места в этом городе не найдет, знает это так же хорошо, как и Хеймитч. Но Пита она почему-то не может представить рядом с собой. Только не этого Пита, рисующего на белых мольбертах и смеющегося над ядовитыми замечаниями внучки мертвого президента, своего бывшего врага. У Китнисс начинает жутко болеть голова. Боль пульсирующая, не имеющая причины, вгрызается в виски. Китнисс резко садится на кровати. Любая боль имеет причины. За плохие мысли о Каролине она должна платить, разве нет? Китнисс вытирает подступившие слезы и крепче сцепляет зубы. От этого можно избавиться, она уверена. Но не здесь. Не в Капитолии, который лезет вон из кожи, чтобы подчинить ее своим желаниям. Каролина, конечно, в этом не виновата. Каролина так красиво рисует и ей идут эти девчачьи платья, которые выбирает для нее Эффи, идут даже к равнодушному или упрямому выражению лица. Красивые платья. Китнисс ловит возникшую мысль, добавляя красок потускневшим воспоминаниям. У них с Питом появилась возможность начать все с начала. Китнисс знает, что было в самом начале, но хватит ли ей уверенности опять пройти через это? Эффи воспринимает идею Китнисс со своим прежним воодушевлением, а потом неоднократно убеждает готовую передумать Эвердин в правильности столь невинного напоминания. Эффи же уводит прочь из квартиры и подозрительного Хеймитча, которого сложно обмануть в самых худших подозрениях. Пит же остается в полном неведении относительно готовящегося спектакля и именно поэтому оказывается совершенно к нему неготовым. Он рисует в своей комнате какой-то спокойный пейзаж, когда красная от смущения Китнисс в красном в клетку платье заходит к нему. Девушка молча ставит в центре комнаты стул, неловко забирается на него. Пит недоуменно соображает, но не успевает ничего спросить. Китнисс заплела две косички, вместо одной. Совсем как когда-то давно… Китнисс поет «Песнь Долины». Вокруг нет ни одной птицы, но Пит уверен, будь их здесь хоть тысячи, все бы они умолкли. Китнисс всем телом ощущает ни на что не похожую тишину. И набирается сил, чтобы встретиться с ошеломленным взглядом того, кто совсем недавно пытался разбить стекло, выкрикивая, что убьет ее. Но того, другого, здесь нет. Пит стоит у мольберта с занесенной над бумагой кистью, капли краски стекают и падают на пол, но никто не обращает на это внимания. Пит смотрит на Китнисс и Китнисс смотрит на Пита, читая в его глазах свое собственное будущее. Они вернутся в Двенадцатый дистрикт. Они воспользуются амнезией Пита, чтобы стать счастливыми. Китнисс неуверенно улыбается, когда Пит помогает ей спуститься вниз, а затем просто держит ее руку в своей. - Теперь я не буду ждать одиннадцать лет, чтобы заговорить с тобой. Пит улыбается. Китнисс опускает глаза, еще боясь до конца осознать случившееся. - Ты останешься со мной? И Пит замирает, почти не веря в облегчение, которое испытывает. - Всегда. Кажется, удача бывает и на их стороне.