«Сердце надо беречь. И не только своё». Эмиль Кроткий
Шёл одиннадцатый час ночи. Я не торопился завершать свой поздний ужин. Деловито орудуя ножом и вилкой, я отрезал тонкий ломтик мяса, чинно клал себе в рот и очень долго не проглатывал – смаковал, прикрыв глаза и слушая убаюкивающее потрескивание пламени в камине. В общем и целом, наслаждался заслуженным отдыхом – день выдался на редкость суетливый и хлопотный. На него было запланировано два свидания, а получилось три. Да и многое сегодня пошло не так, как было изначально задумано. Крайне не люблю случайности, я – страшный педант и прагматик и в этом, считаю, залог моего успеха. Хоть я особо не стремлюсь завязывать знакомства с представительницами противоположного пола, но они сами находят меня, как пчёлы всегда отыскивают неопылённый цветок. Правда, растение обычно привлекает пчёл ароматом, я же фактически не прилагаю никаких усилий. Возможно, мои финансы или наружность сильного, надёжного мужчины действует на женщин располагающе, точно я не знаю, да, откровенно говоря, меня интересует не это. Выгода – вот постоянный предмет моих исканий, а её я научился извлекать даже из романтических отношений. В конце концов, не я же навязываю дамам своё общество. Так или иначе, с некоторых пор прелестные творения Дьявола стали частыми гостями в моём большом трёхэтажном доме. С самого утра первой визит мне нанесла Лола – миниатюрная кареглазая шатенка с живым, задорным и любознательным, словно у ребёнка, характером. Я познакомился с ней через глобальную сеть, где размещал всевозможные разработанные мной рецепты. Лоле они очень понравились. Она совсем не умеет готовить, но предложенные мной блюда, как девушка выразилась, «лёгкие и простые в исполнении, вкусные и экзотичные – в результате». Вскоре мы стали вести переписку и постепенно темы её ушли далеко от кулинарии. Нынче Лола пришла ко мне перенимать опыт на практике, то есть я обещал показать ей, как готовятся фирменные блюда в моём ресторане. В подарок Лола принесла бисквитный чернично-земляничный пирог «Две масти», который придумал я. Помнится, ещё доверчивым, самонадеянным подростком для любимой девушки в знак того, что несовместимое может удачно сочетаться. Слава богу, с годами я поумнел и из меня постепенно выветрилась наивность – досадная обуза в жестоком мире торгово-денежных отношений, построенном исключительно на материальных ценностях. Кстати, пока мы с Лолой стряпали, посредством возвышенных монологов она пыталась воззвать к моим «скрытым чувствам» и обнаружить «алмазы романтики и сапфиры нежности, запрятанные глубоко в мрачных, сплошь затянутых паутиной логики и расчёта, пещерах разума». Я лишь рассмеялся, ответив, что «их там нет, так как драгоценности пошли на благоустройство пещер, в частности – на проведение туда света», мысленно же покачал головой. Жаль, девочка никогда не повзрослеет. И не научится правильно печь пирог. Конечно, из вежливости я похвалил его, но на деле Лола изрядно пересушила коржи. Да и весь завтрак, считай, приготовил я, поручая ей только мыть – нарезать овощи и украшать блюда. Зато получились весьма милые застольные посиделки. Я попросил гостью рассказать о своём детстве и поток крайне эмоциональных историй хлынул из неё прорвавшей дамбу полноводной рекой. Изредка вставляя короткие реплики типа «Однако!» и «Неужели?», когда Лола останавливалась, чтобы набрать в лёгкие воздуха, я предавался ностальгии. Вообще я хорошо умею слушать, попутно отмечая и запоминая важные и полезные детали. Сам же говорю про себя неохотно, и то обычно хожу, что называется, вокруг да около. К счастью, Лола со своей стороны не требовала от меня ничего такого и любезно развлекала одинаково красочными трагичными и комичными подробностями из своей жизни. В итоге длинная биографическая повесть свелась к одному прискорбному факту: окружающие Лолу люди не способны подстроиться под её ритм, быстро устают от девушки (тут я иронично ввернул «Неужели?»), а ей наскучивают. Однако Лола внезапно горячо поспешила меня заверить, что я – единственное исключение из правил, потому что сам задаю другим темп и, к тому же, разносторонний и свободный человек. В заключение, когда мы уже поднялись из-за стола, девушка со стыдливостью, ранее за Лолой не замеченной, призналась: - Кажется, ты украл моё сердце… - Так и будет, - улыбнулся я и обнял девушку. Мне снова стало жаль неразумное дитя. Совсем иного сорта женщина – Инга, с которой мы после полудня отправились в консерваторию, где впервые встретились. Инга сидела перед самой сценой, прямо напротив меня и её большие чёрные глаза, подобные двум горящим углям, возбуждённо блестели за стёклами очков. Я играл, а её пылающий взгляд, раз выхватив меня из рядов музыкантов, до конца концерта обжигал меня и придавал сил. Инга боготворила музыку и, как сама выражалась, «если бы её лишили слуха, оркестр продолжал бы играть у неё в голове». Музыкантам же она поклонялась. Её первый муж был дирижёром, но предпочитал руководить пышными застольями, профессионально точно размахивая бокалом, и вскоре вместо концерта сыграл в ящик. Только и после похорон мужа на пути Инги выстроилась очередь из граблей. Потом, когда, по словам женщины, она «перенасытилась искусством», наступило затишье и мирное одиночество. И тут появился я со своей «дьявольской виолончелью и умопомрачительным вибрато». Высокая, худощавая женщина-флейта, как я её называл, с копной смоляно-чёрных густых волос, в которых таились жемчужные нити мудрости – истинная аристократка с утончёнными манерами, королевской осанкой и безупречным вкусом. Она соответствовала моему статусу и была очень приятным собеседником. Но этим вечером, вернувшись из консерватории ко мне домой, мы не стали располагаться в высоких креслах у камина и вести разговоры. Я предложил Инге отведать вегетарианских кушаний, однако она отказалась и неожиданно изъявила желание услышать мою игру. Я повиновался и принёс виолончель. Вопреки этикету Инга подтянула ноги к груди, обхватив колени руками и поставив на них подбородок. Закрыла глаза и напряглась, будто собралась слушать кожей. Я вдохнул и, зажав пальцем струну, пустил смычок в свободный полёт. Звук плавно растёкся по комнате, нарастая и всё явственнее вибрируя, затем достиг своего пика и переплавился в иной и дальше, дальше… Пальцы торопливо, алчно изучали гриф, перемещаясь с места на место и ни на одном не задерживаясь. Казалось бы, бесконечно ведомый смычок, словно внезапно кончился, резко, до звона в ушах оборвав изящную мелодию. И в то же мгновение вдруг вновь опустился на струны, безжалостно рванул по ним и заходил ходуном, точно ожил и хотел вырваться из руки. Подобно бумажному листу, музыка то раздиралась на клочки-звуки, то они снова сливались в гармоничное целое, чтобы опять распасться. Сердце не поспевало за скачущим, неровным ритмом и его удары отдавались гулким гудением, колодезным эхом. Смычок закончил вираж и застыл, уступив черёд вымеренным щипкам. Круг замкнулся – зазвучала начальная мелодия, на сей раз ярче и величавее, постепенно затихая. И уже только её отголоски витали в воздухе призрачными золотыми пылинками. Предельно медленно, боясь издать хоть малейший шорох, я отвёл руку со смычком и осмелился взглянуть на замершую, как давеча – смычок, слушательницу. Глаза Инги были широко распахнуты и невидяще, отрешённо глядели вдаль. Взор её, по обыкновению, сиял, но уже совершенно по-новому: не полыхающими углями, а скорее лунными бликами, отражёнными от водной глади. Странный, влажный блеск глаз делал лицо женщины старше, измождённее, накладывал на него печать скорбного прошлого. Чудилось, будто она потеряла что-то важное и ещё раньше, давным-давно, принудила себя смириться с этим. Я впервые видел слёзы аристократки. Бесшумно уложив инструмент в футляр, я приблизился к Инге и протянул ей ладонь. Женщина подалась вперёд и легонько коснулась моих пальцев, причём с такой осторожностью, словно трогала крылья редкой бабочки. - У тебя гениальные руки, - шепнула Инга. – Гениальные руки, создающие гениальную музыку. - «Из всей земной музыки ближе всего к небесам биение истинно любящего сердца»¹, - я убрал прядку тёмных, меченных серебром, волос с высокого лба женщины. Инга посмотрела в куда-то в сторону и горько усмехнулась.Розовый длинноухий кролик с красным сердечком в лапках пристально наблюдал за нами стеклянными бусинками с края барной стойки. Бедный, забытый хозяйкой мистер Харт. Брелок-талисман Лолы, с которым она не никогда расстаётся. Не расставалась. В голову пришла бредовая мысль, что пара бусин мистера сверкают немой тоской, той, во взгляде Инги. - «По-настоящему любит тот, кого меньше любят»². Я знала. У такого мужчины не может быть одной женщины. Я знала. Они ведь моложе, свежее и с ними проще. Я знала. И всё равно… - тонкие губы аристократки дрогнули. – Надеюсь, вы не были слишком жестоки к доверчивым созданиям? Юные сердца так хрупки… Я присел подле Инги. - Почему вы беспокоитесь о них больше, чем о себе? Женщина снисходительно улыбнулась, склонив голову к плечу, и дотронулась до золотого колечка, висящего на шее. - Моя жизнь почти прожита, их же – только начинается. Считать первую потерю трагичной – естественно, последнюю – смешно. - На чужом опыте не научишься, - возразил я. - Верно, - задумчиво кивнула Инга, продолжая теребить цепочку с кольцом. –Но отчего вы пустили меня в число неопытных существ? - Вы на них не походите, – просто ответил я, не сводя взора с мистера Харта. – А им не суждено стать вами. - Спасибо. За надежду. – Инга перекрутила цепочку, расстегнула и отдала мне.- Хотя вы неисправимый сердцеед. - Вы угадали, – чересчур серьёзно подтвердил я, принимая подарок. – Благодарю. Что я могу для вас сделать? - Обещайте, - в волнении произнесла Инга, оглянулась на барную стойку и повторила: – Обещайте помнить меня. - Я сохраню вас в своём сердце. Парадоксально: гордую, независимую аристократку мне стало жальче, чем наивную девочку. Увы, моя жалость ничего не решает. Около девяти часов вечера ко мне пришла ещё одна гостья. На сей раз, незваная. Я уже порядком устал, работая над каждой из двух усыплённых женщин в подвале усадьбы. Тут находились три помещения, оборудованные под операционную, хранилище с холодильными камерами и крематорий. Закончив с изъятием органов, я поместил их в хранилище, сжёг тела и вернулся в операционную для уборки, где и наткнулся на Ольгу. О, это воистину необыкновенная девушка – другой такой я не встречал. Стоит отметить, что она по праву занимает особое место в моей жизни. Недавняя выпускница медицинского университета, Ольга устроилась в мою частную клинику по трансплантации органов год назад и сразу же доставила своему начальнику массу беспокойства. По уму она оказалась намного старше своих лет и производила впечатление серьёзной, ответственной и волевой женщины. Ольга из тех людей, которые в любой шутке ищут долю правды и редко смеются. Амазонка, как я её величал, следила за каждым моим шагом, смело высказывала в лицо своё мнение и даже спорила, сбивая меня с толку. До неё я самонадеянно думал, что нет на белом свете женской души, которую я не смог бы разгадать, и женщины, сумевшей разгадать мою душу. Но прямо в неё заглядывали Ольгины тускло-серые, непримечательные глаза и от них было не спрятаться. Я одновременно уважал, боялся и ненавидел её, уверенный: с ней у нас ничего никогда не получится – скорее рухнет моя клиника. Однако я ошибался, не подозревая о привычке девушки скрывать свои настоящие чувства за внешней холодностью и неприступностью. Так поступала не одна Ольга – просто у неё это получалось очень хорошо. Амазонка любила меня. Без ухаживаний, подарков, знаков внимания и надежд на взаимность. Для меня такая привязанность явилась чем-то из ряда вон выходящим, поэтому я ещё долго оставался в неведении. Как и Ольга о моей маленькой тайне. Однажды карты раскрылись. Мягко говоря, я был в отчаянии, а позже – в величайшем удивлении, ибо она не предала меня. Нет, то, чем я занимался, крепко ей не нравилось. Сердце Ольги полнилось страданием за нас обоих, лишь любовь в нём пересиливала боль. Но не смирение. И сейчас я ждал новых упрёков от светловолосой девушки с мальчишеской стрижкой, сосредоточенной складкой между бровями и упрямым подбородком. - Сегодня у тебя две? Я видела туфли в прихожей, – без тени эмоций произнесла она и вдруг разозлилась. – И почему ты не запираешься? Хоть бы в подвал дверь удосужился закрыть! Что ещё за глупая беспечность? - Извини, забегался, - я стянул перчатки и швырнул их на операционный стол и затем подвинул Ольге стул. – Присаживайся. – Девушка опустилась на предложенное место, а я сел напротив неё, оседлав свой стул задом наперёд, и учтиво осведомился. - Ты что-то хотела? Настороженность в моём голосе не осталась незамеченной для посетительницы, и она раздражённо ответствовала: - Да, занести тебе книгу. Она там, наверху. Уж прости за неурочный визит. Вижу, застала врасплох. - Ничего, - улыбнулся я уголками губ. Меня всегда забавлял вид сердитой Ольги, похожей на обиженного волчонка. Несколько дней назад мы решили обменяться любимыми книгами. Я ещё не определился, томик чьих сочинений мне отдать Ольге – Достоевского или Эдгара По. Кстати о выборе. - Так чьё сердце ты себе оставишь? – резко сменила тему Амазонка, подозрительно покосившись на улыбку, которая в мгновение ока сползла с моего лица. Пожав плечами, я положил локти на спинку стула и стал насвистывать себе под нос. Послышался отчётливый скрип зубами. Сдерживающая Ольгино возмущение пружина лопнула. - Тебе пора прекращать! То, что ты делаешь, ужасно, а то, что я потакаю твоей прихоти – тем более! – Девушка вскочила и сжала кулаки, яростно притопывая ногой в довесок к словам. – Бросай это грязное дело, иначе я сама – слышишь ты, каннибал местного разлива, сама! – пойду в милицию и пресеку чудовищное беззаконие, и только попробуй мне помешать! Пусть меня объявят соучастницей – отсижу, с чистой совестью отсижу!Нет, ну это надо же: обманывать женщин, а потом их…Придурок! И хватит свистеть!!! Я уже давно не издавал ни звука и элегически наблюдал за вспышкой гнева девушки. Она выдохлась, привалилась спиной к стене и сползла по ней, закрыв лицо руками. Мой стул полетел на пол. Подбежав к Ольге, я присел рядом с ней на корточки и заключил в объятия, поглаживая по голове и бормоча: - Тише, милая, тише… Ш-ш-ш, всё образуется. Громко всхлипнув, Ольга прильнула ко мне и торопливо, сбивчиво зашептала: - Я ведь злюсь… не… не потому, что они… что ты их… Им хорошо… умирают обманутые… счастливые… - Ольга судорожно вздохнула и сжала мои плечи, будто я должен был исчезнуть. – А я… хоть живу… но даже иллюзии любви… даже иллюзии нет…Зачем ты так со мной? – И девушка уткнулась мне в грудь, борясь с подступившими слезами. - Оля, неужели бы ты предпочла сладкую ложь? – я позволил стальным ноткам вплестись в слова, тем самым не дав разрыдаться Ольге. - Дурачьё… - ласково пожурила Ольга. - Я ревную… безумно, страшно. Меня душит изнутри, пожирает… больно, - девушка застонала. - Зачем? Разве я хуже их? Разве я... недостойна? - Ты хоть осознаёшь, о чём толкуешь?! – в исступлении вскричал я. - Да, и прошу об услуге, - с жутким спокойствием подтвердила Ольга. - Прямо сейчас. Пожалуйста, в память о моей жертве. Тщетно я пытался уловить хотя бы каплю сомнения в тоне Ольги. Амазонке надоело стоять за разделяющей нас чертой, и только что она перешагнула её. И не в моих силах оттолкнуть её обратно. Лёжа на операционном столе, Ольга уточнила, когда приедет Гильермо – санитар, немой и малограмотный парень, идеально подходящий для доставки без лишних вопросов контейнеров с органами из моего дома в клинику. Кроме всего прочего, Гильермо являлся пылким поклонником Ольги, и сей факт давно стал достоянием общественности. Я сказал, что из-за Ольги перенёс встречу, и он прибудет через час, но девушка потребовала позвонить Гильермо и отменить её. Затем Амазонка велела мне завтра же закрыть клинику, навсегда уехать из города и жениться. А ещё – поклясться, что я забуду о своём пристрастии. Погружаясь в наркоз, Ольга смерила меня проницательным взглядом и слабеющим голосом произнесла: - Возьми моё сердце. Хочу, чтобы оно было в тебе. Ты давно жаждешь узнать, каково оно вкус, не так ли? – дождалась кивка и закончила чуть различимо: - Мне жаль тебя, любимый… Серые глаза потухли, и тяжёлые веки опустились, а меня обуял панический страх. Как я ни пытался взять себя в руки, испуг снова и снова накатывал ледяными волнами, обдавал душу могильным холодом, выстуживал нутро. Только сердце горячим комочком билось в агонии, и его бешеный стук было гораздо труднее унять, чем справиться с беспричинной боязнью. Мои руки дрожали, инструменты постоянно падали на пол, а колени подгибались, словно под непереносимым грузом. В себя я пришёл спустя вечность, глядя через небольшое прямоугольное окошко на пламя, охватившее накрытое простынёй тело. А на кухне, в окружении привычных предметов, я даже повеселел и пока готовил, невозмутимо насвистывал всё ту же мелодию. Теперь я отставил пустую тарелку и взял в руки книгу, принесённую мне Ольгой. «Сердца трёх» Джека Лондона. Оригинально. Едва я раскрыл фолиант, как на колени мне упал сложенный вчетверо лист. Книга вывалилась у меня из рук. Предчувствие сдавило горло удавкой и вернуло тот страх. Трясущимися пальцами я развернул лист, от спешки чуть надорвав его, и пробежался глазами по строчкам. «Милый, прости меня. Я заранее знала, чем всё закончится. Не подумай, я тебе доверяю, но перед тем, как прийти, я позвонила в милицию. Большую часть я им рассказала, правда, запутала с адресом, так что у тебя они будут, по моим подсчётам, в одиннадцать. Хочу дать тебе шанс самому решить свою участь. Пойми, если сможешь – это только ради тебя! Спаси хотя бы часть своей души. Надеюсь, мы ещё когда-нибудь увидимся. Я люблю тебя». Мне пришлось перечитать записку трижды, чтобы смысл написанного увязался в моей голове с реальностью. Ольга сдала меня. Обманула. «Это только ради тебя!» Спасибо, нипочём бы не догадался. Неожиданно для самого себя я громко, вульгарно расхохотался, откинувшись на спинку кресла. Какое я, собственно, имею право осуждать Ольгу? Ей с самого начала следовало отвести меня к прокурору, а мне – чистосердечно признаться и послушно подставить под наручники запястья. Вместо этого Ольга разделила со мной вину и самозабвенно тянула на сторону добра. А я не ценил. Однако уже слишком поздно каяться. Нужно использовать последний дар Ольги. Наручные часы показывали без двадцати одиннадцать. Я в растерянности шарил по комнате взглядом, пока вдруг он не остановился на камине. Ассоциация с крематорием навела меня на любопытную мысль, и я с энтузиазмом принялся за осуществление идеи. Разлитый по дому бензин и обронённая спичка в сумме дали потрясающий эффект – за пару минут огонь охватил дом до самой крыши. Непроглядная ночь обратилась в белый день, жаркий и слепящий. А я сидел в центре бушующего огня – земного воплощения Ада, и играл на виолончели мелодию, которая ко мне, по-видимому, привязалась. Погибать, так с песней.***
Наутро только и разговору было, что о пожаре. Ещё бы! Ведь горела усадьба одного из богатейших людей в городе – Сергея Арского. Первые полосы газет и выпуски новостей буквально кричали о происшествии, соревнуясь в предоставлении версии случившегося. Причину возгорания пока не установили, но хозяина сочли погибшим. Из свидетелей был только некий гражданин Гильермо Тленов, найденный перед горящим домом на коленях и в слезах. В руке Тленов зажимал какую-то бумагу, впрочем, по прибытии в отделение её при свидетеле не оказалось. Но Тленов – санитар в клинике, принадлежавшей Арскому, оказался бесполезен следствию ввиду своей полной немоты и малограмотности. Оснований для подозрения Тленова в поджоге нет. Однако кое-что правоохранительные органы скрыли от журналистов. Например, звонок в милицию неизвестной женщины, которая предупредила о пожаре, указав, куда и когда выезжать пожарной бригаде. Или обнаружениена пепелище чёрного, закопчённого, но уцелевшего органа, причём странной формы, будто два сросшихся сердца. И тем более то, что кто-нибудь из присутствующих на месте сгоревшей усадьбы нет-нет да слышал призрачную струнную музыку, не воспринимаемую специальными приборами. Никому не пришло на ум простое объяснение: её улавливает не слух, а сердце. _____________________ ¹ Генри Уорд Бигер. ² Агата Кристи.