Пёс

Он не знал, какое сегодня число, какой месяц или год. Время в этом месте теряло все свое значение, дни и ночи сливались в один сплошной карнавал боли, голода и страха. Иногда он просто хотел уснуть в той самой печи, в которую отводили бесполезный мусор, который больше не мог работать. Когда-нибудь, а судя по его состоянию, уже скоро, и он войдет в те двери. Войдет и больше никогда не вернется. Весь смысл его существования проявлялся в одной искрящейся мысли, которая горела все тусклее с каждым днем, проведенным в этом лагере. Жить. Остаться в живых, любой ценой. За этой колючей проволокой такие мысли просто теряли свой смысл. Мечты надежно выбивались из заключенных палками, последняя надежда сгорала вместе с самими людьми в адском пламени печи или задыхалась в камере с ядовитым газом. Здесь не место слабакам, он понимал это, но… Хотя он и не был слабым, мысли об избавлении от боли прочно засели в его мозгу. Еще полгода назад он начал бы презирать сам себя за это, но ситуация меняется, люди меняются. Он тоже изменился. Леви твердо знал, что сегодня его день. Тот самый день, когда все страдания закончатся. От осознания этого факта даже дышать стало как-то легче. Люди вокруг него быстро собирались, натягивали свои лохмотья, чтобы начать новый день полный тяжелой работы и лишений. Сосед, только что надевший порвавшиеся в коленях штаны, удивленно обернулся и посмотрел в равнодушное и грязное лицо Леви, глаза которого буравили потолок барака. Мужчина точно мог заметить, что в уголках его глаз собрались маленькие слезинки, хотя сам Леви никогда не признался бы, даже самому себе, что вот-вот заплачет от бессилия. - Леви! Вставай быстрее! Сегодня новый комендант приехал, нам нужно спешить на построение, иначе плохо будет! – он грубо потрепал плечо лежащего заключенного, на что тот медленно повернул голову к соседу. - Я не пойду на построение, Клинт, - Леви сжал губы так, что они стали почти белыми, - Я… Я не могу. - Как это ты не можешь? Не дури! У тебя, если забыл, нет выбора! - Клинт затряс головой и с силой ударил кулаком по деревянному остову кровати, на которой лежал его сосед. - Я не могу идти, что не ясно? Это конец. Я больше не могу работать! – парень почти выплюнул эти слова в лицо бледного сотоварища по несчастью, - Иди на построение без меня, давай же, опоздаешь ведь! - Но… Черт, Леви. Мы же собирались вместе выбраться отсюда. Собирались… Выжить. Неужели ты это забыл? – в глазах Клинта стояли слезы отчаянья и ненависти к упрямой решимости его друга, - Неужели ты сдался?! Ты же не хотел быть слабым! - Сила и смелость проявляется не в упрямстве, а в принятии своего поражения, своего конца, - спокойно ответил лежащий, - Иди. Уходи, выживи без меня. Я бесполезен. - Пошел ты к черту, Леви! – почти с ненавистью воскликнул Клинт и со сдавленным криком вылетел из барака, не обращая внимания на удивленные взгляды других работников. Узник сглотнул и сжал холодеющими пальцами мешковину, которой укрывался. Он не врал. Он действительно принял свое поражение. Больше не было выбора, в его мыслях не было места для надежды. Было только смирение. Больше ничего. Даже злость куда-то испарилась, оставив в душе зияющую пустую дыру. Так он пролежал, не думая совершенно ни о чем, пытаясь не представлять, каким именно будет его конец, до самого прихода надзирателя, который обычно проверяет, остался ли кто-либо в бараках. Отлынивание, а именно так они это называли, каралось смертью. Не важно, какие обстоятельства были у заключенного, результат был один. Смерть. - Эй! Ты! – громкий и скрипучий голос приближался к Леви, а тот, парализованный ужасом, был не в силах ответить или повернуть голову навстречу, - Какого хера ты тут прохлаждаешься, животное?! Тебе вчера в твою тупую башку не вбили, что все сегодня должны быть на построении?! - Я… Я не могу пойти, - тихо прошептал Леви. Руки начали нещадно дрожать от дикого, холодящего страха, - Я не могу идти. Я слишком слаб, чтобы идти. - Что ты мямлишь под нос, жид? Поднимай свою жопу и быстро еби на работу! – раскрасневшееся лицо надзирателя появилось прямо над Леви и тот, собрав всю свою решимость в кулак, громко ответил: - Я не могу идти! Я слишком слаб, чтобы идти! – в его голосе слышалось отчаянье, на которое надзирателю, конечно же, было глубоко наплевать. - Мне насрать на твои проблемы. Быстро поднимайся в последний путь, иначе пристрелю тебя прямо тут и оставлю здесь гнить, чтобы твои дружки вытаскивали твой труп на свежий воздух. Хотя, я не знаю, что вы делаете с трупами. Может быть, они просто тебя сожрут. Леви, попытался встать, но ноги дрожали так сильно, что даже сесть было бы большой проблемой. Он с силой закусил губу и, опершись на столбик кровати, с трудном поднялся. Но тело трясло мелкой дрожью так сильно, что он всерьез боялся, что не дойдет до места. Он твердо решил, что умрет с честью. С той малой толикой самоуважения, которую позволяют эти чудовища в формах. Леви уйдет добровольно, по своему желанию. Если только внутренняя сила поможет его измученному телу выдержать дорогу к печам. - Хватит мешкать, мешок с дерьмом! – надзиратель с силой толкнул парня к выходу, тот оступился и упал на грязный пол барака, - Поднимайся сейчас же! Я все еще могу разнести твою башку прямо здесь! Заключенный еще раз поднялся, используя стену как опору и несмело зашагал к выходу, стараясь держаться как можно уверенней и горделивей, несмотря на постоянные тычки в спину от солдата, который все еще обливал заключенного ливнем ругательств. Солнце ослепило Леви на пару мгновений, и он еще раз пошатнулся, но, взяв себя в руки, он продолжил медленно двигаться вперед, помня, что это последняя дорога которую он преодолевает. Все ощущения, кроме тупого чувства боли во всем теле как будто ушли прочь, исчезли. Не осталось ничего, кроме упрямой решимости закончить эту жизнь, которая принесла больше страданий, чем радости и удовлетворенности. Разошедшиеся после построением перед новым комендантом заключенные пытались не обращать внимания на тяжело шагающего Леви. Все знали, куда он идет. В их глазах не было сочувствия или сопереживания – в лагерях эти чувства исчезают. Ты просто остаешься рад, что это не ты еле плетешься перед надзирателем, что это не ты через час или даже меньше исчезнешь из этого мира навсегда. Чувство, которое все они испытывают при взгляде на плетущегося на встречу смерти – стыд от их собственных эгоистичных мыслей. Впереди виднелось то самое высокое строение, к которому они и направлялись. Леви с шумом втянул воздух пытаясь не упасть в обморок – его силы были на исходе. Ноги дрожали сильнее, чем в начале пути, перед глазами плыл серый туман, но он твердо решил выдержать это последнее испытание с честью. Еще пара шагов, и Леви стоит в толпе таких же как он – измученных непомерной работой людей, которые забыли о значении слова «свобода», которые одновременно хотят и боятся своей участи. Толкнув своего заключенного в гущу толпы измученных заключенных, надзиратель, наградив Леви прощальным тычком приклада в ребра, ушел, насвистывая какую-то незамысловатую мелодию. Толпа неприветливо глянула в сторону новоприбывшего, молчаливо приветствуя еще одного смертника. Леви немного высокомерно глянул на всех и остался стоять в стороне, опираясь на бетонную стену здания, так как он чувствовал, что еще немного и силы, не только физические, но и моральные, окончательно покинут его тело. Мимо заключенных царственно прошествовал офицер, который заведовал здешним крематорием. Он с повелительной улыбкой оглядел «скот», который сегодня бесславно завершит свое существование, затем развернулся и пошагал в обратном направлении, крикнув другому офицеру, который стоял у входа: - Я приведу коменданта Смита, он хотел лично проконтролировать это сегодня. Первый день, знаешь ли. Леви краем уха услышал этот небольшой монолог и все что он из него понял, это то, что его смерть отстрачивается на несколько минут, потому что какой-то вышестоящий нацист захотел лично посмотреть на его смерть. Пелена перед глазами стала плотнее, в голове стоял непонятый гул, как будто истребитель только что пролетел над его головой. Парень попытался дышать глубже, но его тело просто начало отключаться. «Мне нужно сделать это. Хоть раз в своей чертовой жизни, я должен хотя бы раз сделать то, что мне нужно. Хотя бы закончить мою жизнь мне нужно с честью». Офицер отошел от двери и прошелся мимо смертников, критично разглядывая их. - Сейчас же построиться! Комендант идет сюда, свиньи, так что извольте выглядеть не как дерьмо хотя бы в последний раз в своей жизни! – немец пнул мужчину, больше напоминавшего скелет, обтянутый кожей и тот упал на землю, - Построение! Сейчас же! Узники вяло построились в кривую линию у стены, их лица не выражали ничего, кроме усталости и равнодушия. Леви побоялся отходить от бетонной опоры, потому что без нее он бы тоже упал, и вряд ли бы уже поднялся. Офицер, не заметив того, что один и узников не подчинился приказу, стал впереди ряда смертников и, отдав честь, застыл в этой позе, так как новый комендант появился на горизонте. Уже издали слышался разговор между ним и другим офицером, ответственным за печи. - Сегодняшние утренние уже здесь, генерал. Мы решили подождать Вас, чтобы Вы лично проинспектировали саму процедуру, - голос офицера из грубого, превратился в мерзко-елейный, что, судя по выражению лица самого генерала, невыразимо бесило его. - Да, спасибо. Конечно, толпа грязных оборванцев — это не то, что я хотел бы увидеть до завтрака, но работа есть работа, - на лбу генерала Ирвина Смита пролегли глубокие морщины. Еще бы, вид, открывшийся ему, не внушал приятных ощущений – толпа худых, как сама Смерть людей, в сальных лохмотьях, покрытые язвами и грязью, глядящих на него с выражением ненависти и равнодушия никак не вязался с его представлениями о концлагерях. Он и не думал, что в местах, подобных этому все так запущенно. Когда его назначили главным комендантом, он не думал, что в его обязанности будет входить принятие участия в подобных мероприятиях. Он вообще не любил идею таких лагерей. Он хотел вести бой, сражаться за национальную идею, а не сидеть в кабинете с видом на свинарник. - Это те, кто больше не могут работать по той или иной причине. Тут также есть те, кто пытался отлынивать, - продолжал разъяснения офицер, - наказание за это – смерть. Оба немца достигли наконец неровного строя смертников. Достигнув места, где должен был стоять Леви, генерал требовательно глянул в его сторону. Тот все так же стоял, прислонившись к стене, не в силах даже открыть глаза. Из предобморочного состояния его вырвал требовательный голос Ирвина Смита: - Почему этот не стоит как все? – он прищурился и подошел на шаг ближе к строю, обращаясь уже непосредственно к полубессознательному узнику, - Или ты думаешь, что правила не для тебя писаны? Очнувшись, Леви открыл глаза. Яркий свет ослепил его снова, как когда он только вышел из барака, и дезориентировал его. Он попытался отойти от стены и стать в строй, но ноги окончательно подвели его и с негромким охом он повалился на землю, прямо у ног генерала. Грязная челка упала с его лица, взгляд заключенного на секунду задержался на лице немца, стоявшего над ним и удивленно заглядывавшего в его глаза. Последней мыслью, мелькнувшей у Леви в голове перед тем, как он окончательно потерял сознание была: «Он истинный ариец». Офицер тут же подбежал к телу и ударил его сапогом под ребра: - Вставай сейчас же, тварь! Выполняй, когда генерал приказывает! – он еще раз пнул его черным сапогом, потом занес ногу для третьего удара, но его остановили тихие слова Смита: - Прекратить. Офицер как ужаленный отскочил от заключенного и отдал честь: - Что прикажете с ним делать, генерал? – голос опять стал мягким и услужливым. Ответа не последовало. Ирвин Смит внимательно смотрел в бессознательное лицо Леви. Что-то в этом лице не давало ему покоя, что-то знакомое и в то же время совершенно новое было в нем. Он чувствовал, что этот человек, лежащий у его ног, в грязи, может дать ему что-то необычное. Его нельзя отпускать. Нужно что-то сделать. Он не должен умирать сегодня. По крайней мере сегодня. - Генерал Смит? Какие приказания? Комендант закусил губу и прищурился: - Отнесите его в мою резиденцию. Поручите его заботам моих врачей. Я хочу, чтобы он был моим личным слугой. Офицер недоверчиво глянул на генерала и замешкался. Казалось, что он хотел возразить, сказать что-то. Смит резко глянул в его сторону и рявкнул: - Выполнять, офицер! - Есть, генерал! – на его лице все еще читалось непонимание, но он махнул рукой двум солдатам рядом и те подняли тело Леви, чтобы отнести его в штаб. Смит вздохнул и щелкнув пальцами резко сказал: - Всех остальных – в огонь.