Мертвое небо

Холодные стены и потолок – подвал, одним словом. Это убогое помещение, тонущее в гнили, вероятно, станет нашей могилой, если нас не накормят чем-нибудь сытным или хотя бы съедобным. О тепле давно забыли... Хотя нет: я помню, что буквально три дня назад побывала в раю. Да, то место по сравнению с этим точно можно назвать раем. В той светлой хижине, сотканной из глины и дерева, было гораздо уютнее, чем в этих четырех мрачных стенах, отсыревших и пропахших плесенью. Почва под ногами проваливается, стоит немного надавить на нее. Иногда кажется, что меня вот-вот засосет в трясину и я задохнусь в этой кучи грязи. Иногда одолевают страхи, что пути назад нет, что нет нигде спасения от всего этого мрака. И я ломаюсь под гнетом давящей атмосферы, оседая на давно прогнивший пол, кое-где поросший мелкой водянистой травой, и думаю, что плачу, но замечаю, что глаза сухие. Даже плакать не могу. Наверное, в глубине души надеюсь, что наши попытки небезнадежны. Акатсучи, привыкшему к бездушным камням, здесь больше по нраву, чем мне и другим. Хоть к сырости ему и не привыкать, однако весь его круглый нос покраснел. Он сидит у самодельного огонька – он маленький, но дарит крошечное тепло; мы соорудили его собственными руками: огонь взяли из лампы, оставленной словно на поддразнивание, немного пожелтевших бумаг со старенького стола в углу и несколько палок, которые нашлись там же. Теперь греемся около него по очереди. - Как он? – спрашиваю я. В этом дерьме мы больше полумесяца. У мальчика, который, может, чуть старше меня, Чоджуро, слабое здоровье. Три дня назад, когда мы еще были в состоянии нормально поесть и тепло заснуть, нас перевели в это «кладбище», где придется выживать, если не сумеем выбраться через неделю. Потому что я прекрасно знаю, как легко подхватить вирус или занести инфекцию в кровь, постоянно царапаясь о камни и замерзая; в лучшем случае можем что-нибудь себе отморозить. - Жить будет. - Каруи старательно укутывает какими-то тряпками продрогшего Чоджуро. Он пострадал от удара мечом одного из манекенов этого сукина сына. Мертвые шиноби, хранящиеся у него в длинных мрачных подземельях, служат верным оружием против повстанцев. Ну, таких как мы. Он не особо рвется собственноручно во всем разобраться – не хочет марать руки «бога». Раньше я наивно полагала, что одна такая «избранная», что от вечного цукиеми освобождение получила только я... Но позже поняла, что подобных мне чуть больше; мы не были знакомы (исключением являемся я и Канкуро), однако обстоятельства сближают. Пару недель назад сукин сын пронюхал, что кто-то освободился из его фальшивого мира, где якобы все мирно и счастливо, почти в гармонии жрут, срут, плодятся. Как бы не так! – оцепенение после победы Мадары было недолгим. Я стояла посередине палаты в госпитале, посматривая на койку, где лежал больной шиноби. В ту же секунду в помещение ввалилось несколько человек – все со странно замершими на устах улыбками. Но что еще больше настораживало, это их глаза: стеклянные и все одного цвета – серые. Я сорвалась с места, задыхаясь, выбежала наружу, с каждым чертовым мгновением все яснее понимая: вокруг все блекнет, сереет, теряет жизнь. И люди механические, как будто живущие по принципу заданной кем-то программы. Тогда-то и стало очевидно, что все это утопия, из которой если мы не выберемся, то существование шиноби прекратится. Постепенно все вымрут как люди, от них останется лишь оболочка, неспособная нормально функционировать. Знал ли об этом Мадара? Хотел ли он, чтобы все так и закончилось? Если да – то он псих. Или, ослепленный ненавистью и идеологией, он не замечал, к чему это приведет? Ответа я не знаю, к сожалению. - Дай я попробую, - толкаю недовольную вмешательством Каруи и принимаюсь осматривать Чоджуро. Вид у паренька не самый лучший – под глазами огромные круги, губы посиневшие, часто дышит. Он ничего не говорит и не подает признаков того, что ему больно или некомфортно, смиренно лежит, позволяя себя «лечить». У нас нет чакры – она исчезла то ли из-за энергетического истощения, то ли этому поспособствовал Мадара, узревший, что ему некоторые марионетки не подчиняются. Когда мы разрабатывали план, глобальный по нашим тогдашним убеждениям, нам казалось, что мы спасем мир. Не успели разобрать детали, когда я, Чоджуро, Каруи и Акатсучи нашли друг друга, как вновь почувствовали запах утопии. Он вынюхал каждый сделанный нами шаг и нашел нас. Но долго держать взаперти, скованными иллюзией, он не сумел; в тот промежуток времени, когда мы были в его власти, он что-то сделал с чакрой – запечатал ее, думаю. А когда оказались способны к «мироощущению», обнаружили себя замурованными в хижине, не впускающей в себя ни света, ни свежего воздуха, однако пригодной для жизни поболее, чем подземельное помещение. Единственное объяснение тому, почему мы до сих пор живы, это, наверное, те его слова: «Я не хочу вас убивать. Я создал этот мир, где нет войн, где царит безграничное счастье». Этот ублюдок всерьез думал, что в этом нуждалось человечество? Он возомнил себя богом, проявляя к нам милосердие. И это меня взбесило. Тогда я всего лишь плюнула ему в лицо, замахнулась для удара, но без прежних сил он вышел слабым. Его ответ был жестче – я отлетела к ближней стене, врезаясь в нее, как хрустальная ваза. В ушах зазвенело, на мгновение я оглохла, мутным взглядом смотря на самопровозглашенного бога. И куда делось его милосердие? Каруи не осталась в долгу, но повезло ей меньше – осталась с отбитыми почками. А Канкуро, присоединившийся к нам намного позже, остался и вовсе невредимым. У него хватило мозгов (на тот момент), чтобы осознать, что против Мадары он равен муравью, которого легко раздавит человеческий палец. - Осторожней, эй, – ворчит Каруи, вырывая меня из моих воспоминаний. – Не дави слишком, он задохнется. Каруи действительно беспокоится о Чоджуро, потому что, наверное, у нее материнский инстинкт проснулся. А шиноби Скрытого Тумана выглядит как изнеженный мальчик, которого все время хочется защищать. - Я медик, я знаю, что делаю, – говорю, чувствуя, что атмосфера накаляется, каждый проведенный здесь час отнюдь не сближает нас в данный момент. Отчего-то Каруи косится на меня, будто не доверяет. Возможно, вспоминает нашу первую встречу, когда я кичилась, что сама убью Саске, а на деле, когда он оказался передо мной, – струсила, расплакалась и осталась беспомощной. Ее можно понять? Наверное, да. Ведь я тоже не особо ее люблю. - Конечно, ты знаешь! И поэтому он так побледнел? – не унимается Каруи, обежав парня и снова поровнявшись со мной. Энергии в ней не убавилось. - Он бледный уже третий день, – спокойно изрекаю я, надавливая на рану, пытаясь воззвать к целебным силам в себе, но вызывая лишь слабый отклик парня, которому мои действия пришлись не по вкусу. Остается потуже завязать повязку, опоясывающую талию. Кровь давно не идет – и на том спасибо. Хотя я вообще не помню, чтобы она шла. Рана совсем маленькая. Он должен был давно выздороветь, но холод мешает организму сосредоточиться на исцелении. Я вспоминаю, как Карин – напарница Саске – заставляла раненого пить свою кровь. И это помогало. Надо как-нибудь попробовать. – Укрой его, – бросаю девушке, отчего та быстро подбирает недавние тряпки и накрывает ими Чоджуро. Отхожу к стенке, прислоняюсь к ней, закрываю глаза. Третий день в полном заточении, где-то под землей, без тепла и хоть какой-то пищи, кроме воды, – это изматывает. Да и остальные на пределе. Так как мы шиноби, наши организмы приспособлены к трудностям жизни, однако и у нас есть предел. Открываю глаза, досчитав до пяти, смотрю на Канкуро. Он молчит со вчерашнего вечера, сидит на корточках, уткнувшись в свои руки. Он выбрал более холодное и темное место, чем то, где стою я, поблизости затухающего огня. Лампа до сих пор мерцает, тлеет. И если Мадара не захочет, она не затухнет до самой нашей смерти. Как будто пока в ней горит фитиль, горит и наша жизнь. Рассматривая с раздражением кукольника, прихожу к выводу, что ему лучше и дальше молчать. Сейчас он слишком странный, мне не нравятся его покладистость и немного сумасшедшие искорки в глазах, замеченные мной еще в тот день, когда его впихнули в наше «убежище». Вид человека, которого я когда-то спасла от смертельного яда, не обнадеживает. Он пуст морально, будто сломлен. - Когда этот ублюдок даст нормально поесть? – ноет Акатсучи, ему гораздо труднее обходиться без еды, чем нам. Он привык есть много и вкусно, ведь от пищи он берет свои жизненные силы. - Скорее бы, я согласна даже на водянистые похлебки, что мы жрали по вечерам в хижине, - поддерживает Каруи; судя по ее рукам, которые бесконечно поглаживают Чоджуро по голове, животу, щекам, я делаю выводы, что ей еда необходима в первую очередь. Мне все больше кажется, что ее одержимость незнакомым парнем имеет под собой определенную основу. Хоть едой нас не жалуют, воду в подземелья периодически носят. Трупы, как я их называю, спускаются вниз по длинной лестнице. Порой хочется накинуться на них, вцепиться в глотку, выбивая из них фальшивый дух, но сдерживает слабость в ногах, постепенно одолевающая весь организм. Морально я готова к визиту хоть самого Мадары, который, к слову, еще ни разу сюда не спускался. Нервно обнимаю себя, смотря наверх, и уже слышу, как кто-то стучит, будто проверяя, вернется ли стук бумерангом. Такие действия напоминают проверку, нацеленную на то, чтобы узнать, в состоянии ли мы ответить. Мне хочется прокричать, чтобы катился он к черту. Однако я не слишком уверена, что этот «проверочный стук» принадлежит ублюдку. Сверху что-то открывается, спускается несколько трупов. У них обычные шаги, напоминающие мертвый бег стрелок часов; размеренно, четко, но также безжизненно. И среди них я различаю иной, наверное, живой звук. Замираю, что даже слышу биение собственного сердца. Шаг спокойный, сильно надавливающий на ступень, да так, что она безжалостно скрипит под ним; он тянет, словно подготавливая к своему появлению. Трупы ставят воду на ветхий стол, в то время как виновник моей истерии, которая поднимается из глубин закаленной долгими миссиями души, появляется во мраке, освещенного бликами слабо мерцающей лампы. Первую секунду мне кажется, что это черный сгусток дыма, вплывший в нашу обитель. На самом деле он выглядит как обычный человек. Ну, как обычный Учиха. Без изъянов и уродства, да и выглядит молодо, несмотря на то что ему больше ста лет. И еще он сильный шиноби... нет – самый сильный шиноби, который развязал четвертую войну и погубил множество жизней. Отчего-то коленки дрожат, тело не слушается, ладони запотели. Нервно вздрагиваю от каждого шороха, ловя губами влажный воздух. Помню, вопреки тому, что снова хочу сделать хоть что-нибудь, что случилось пару дней назад. Мне вздумалось сбежать, и это чуть не стоило жизни Чоджуро. Возможно, из-за этого он до сих пор не приходит в себя. Возможно, он отравлен, а мы и не знаем всего масштаба его ранения. Канкуро не шевелится, и мои надежды снова рушатся. - Что, на еду бог не расщедрился? – выдаю я; такая смелость иногда бывает очень глупой. Безвольные трупы обходят меня стороной, касаясь ребер рук, отчего дрожь вибрацией проходит по всему телу, и я осознаю, что боюсь. Он смотрит на меня ничего не выражающим взглядом, будто удивляясь моему присутствию. Смотрит как на скот, который вдруг начал говорить человеческим языком. - Сакура, - он произносит мое имя, и я вздрагиваю. Наверное, это не странно, что он знает, как меня зовут. Я подруга бывшего джинчурики девятихвостого. От него он и слышал обо мне, думаю. Черт. Зря я вспомнила. Я не знаю, что с ним. И вообще предпочитаю о близких и товарищах не вспоминать, чтобы лишний раз не мучиться. Если они под цукиеми – то им пока ничто не грозит. Но я и вправду не знаю, что с Наруто. Жив ли он, сбежал; теперь у него нет Кьюби, и мне страшно представить, что может с ним статься. И много ли таких, как мы. Мадара не может про всех знать. Или может… - Что? – не смотрю ему в глаза, как бы ни храбрилась на словах. – Чего-то хотел? – Не смотреть не получается, поднять глаза так и тянет, словно магнитом. И я смотрю. В кровавый шаринган. Чувствую, как сознание захлопывается в маленькую коробочку, со всех сторон такую же алую, как и глаза. Она сужается вместе с моим сознанием, я ощущаю, что ограниченное пространство пробуждает во мне клаустрофобию. Внезапно нечем дышать, не чувствую тела; пока я перебарываю приступ болезни, понимаю, что теперь я на кладбище, сплошь усыпанном могилами. Под ногами жгучий песок, мои босые ступни утопают в нем; я бегу что есть сил, но мешает сильно нагретый песок, который жжет кожу; вероятно, она уже покраснела и покрылась волдырями. Падаю. Встаю на четвереньки и ползу, руками сгребая чертов песок, который теперь добрался и до моих ладоней и колен. Но это не так страшно, сквозь застывшие в глазах слезы я вижу, что мои руки не превратились в кашу от жарки, но от пота, литрами стекающего по коже, временная боль заменяется чесоткой. Выдавливаю хриплый крик, когда рукой собираюсь почесать за спиной, но, не рассчитав сил, падаю. Теперь тело не только чешется – оно еще воспламеняется. Или мне так кажется от ощущения, что меня облили кипятком. Бездумно переворачиваюсь на спину, смотрю на кровавое небо, откуда не упало ни капельки воды, чтобы задушить мою боль. Плачу надрывно и от безысходности, сходя в эту секунду с ума. И кричу, чтобы он отпустил меня, чтобы перестал мучить. Теперь огонь действительно окружает меня, его языки обжигают каждый участок на моем теле, кожа вокруг моих глаз трескается, ее съедает пламень. Как змея, извиваюсь на песке, кричу до хрипоты, но мой мучитель будто не слышит ничего. Мутным взглядом наблюдаю, как ко мне слетаются огромные черные вороны, их клювы раскрыты – они готовы полакомиться свежей человечиной. Они близко, они летят в пекло ко мне… и тут мой взгляд проясняется. Трясусь и плачу, понимая, что всего этого не было на самом деле. На самом деле я никто. Тяжело и надрывно дышу, будто в последний раз, хаотично трогаю лицо, ощупываю тело, убеждаясь, что все в порядке. Кашель Чоджуро выводит меня из оцепенения, я растерянно смотрю на него и кожей ощущаю, что жар никуда не делся – я осознаю, что меня обжигает взгляд Мадары. Потом смотрю на напряженную Каруи, которая не отходит от своего мальчика; Акатсучи рядом, он нервно жует губы, глаза его бегают туда-сюда, ни на ком не останавливаясь; Канкуро не вылезает из своего панциря. И все они молчат. Я хочу напомнить Акатсучи, кто собственноручно убил Цучикаге, чтобы он пустил в ход свои кулаки, которые бесконечно сжимаются-разжимаются. Хочу предупредить Каруи, что произошедшее со мной может повториться с Чоджуро. И, наконец, хочу, чтобы Канкуро вылез из мрака и… просто что-нибудь сделал. А сама уже ничего не могу. - Ублюдок, - Каруи будто слышит мои призывы, она загораживает собой больного шиноби из Скрытого Тумана, - долго нас будешь тут держать, или все же по-мужски убьешь? – Яд отчетливо ощущается в ее словах, она ненавидит Мадару так сильно, что это придает ей сил. - Остановись, - и тут впервые я слышу голос Канкуро. Он медленно выходит вперед. В глазах тот странный блеск, который убеждает в том, что с ним что-то не так. Невозможно разобрать сквозь слои краски застывшее выражение на его лице. - Ты бы вообще молчал! – вмешивается Акатсучи. По его недовольному тону я слышу, насколько сильно и его раздражает Канкуро, брат Казекаге. Наверное, как и я когда-то, он сейчас сравнивает его с Гаарой, который бы никогда не стал бездействовать. - Бессмысленно треплете языком, - продолжает Канкуро. Как будто мы не знаем, что оно так и есть, с самого начала. Но это не повод сдаваться без боя. В конце концов, мы шиноби. - Подойди ко мне, – подзывает он кукольника к себе. Слышу его голос, бьющий по барабанным перепонкам сталью. Хотя я ожидала, что от его звучания мне как минимум станет дурно. Под сердитые взгляды Канкуро делает шаг навстречу и, даже выпрямившись, подходит, останавливаясь напротив Учиха. – Как тебя зовут? – Совершенно спокойно заданный вопрос мне кажется подозрительным. Канкуро молчит. Я беспокоюсь, как бы он себе язык не отморозил. У меня какая-то нервная усмешка выходит, когда Мадара продолжает сверлить Канкуро тяжелым превосходящим взглядом. Ожидание чего-то – самое худшее чувство. - Так почему ты нас не убьешь? – Мне ничего говорить не следует, но язык неподвластен в этот опасный момент. Может, наше главное оружие – не бояться его? Не проходит мгновения, как его взгляд вцепляется в меня, как змея впивается зубами в плоть жертвы. Он не использует шаринган, не смотрит зло или свирепо – холодный взгляд содержит в себе столько темного и безумного, что у меня внутри все обмораживается, мне хочется тотчас же прервать зрительный контакт. Он выпускает меня из плена безумных глаз, и я почти облегченно вздыхаю. - Как тебя зовут? – вновь спрашивает он у Канкуро, на что тот, наконец, поднимает взор, ухмыляется, вижу, как он шевелит губами. И в ту же секунду слышу плевок. Точно сошел с ума. Дважды Мадара вряд ли стерпит. Нехорошее чувство снедает внутри, и не зря: в следующий миг Канкуро лежит на земле и корчится в беззвучном удушающем крике. Глаза закатились, горло сдавлено, все тело сворачивается, как веревка, в спазмах, мне кажется, что он вот-вот отправится на тот свет. Не могу больше смотреть, делаю быстрый шаг вперед и тут же останавливаюсь: Канкуро больше не двигается. Мадара разворачивается и уходит. Отдаленно слышу, как наверху захлопывается люк-или-что-там. Каруи подбегает к кукольнику, дергает его, проверяет пульс, хотя все это должна делать я. - Кажется, он просто отрубился, – сообщает она облегченно, – ничего серьезного, думаю, скоро очнется. - Уж лучше бы он нас прибил. – Акатсучи недоволен и зол, он напряженно смотрит на воду и тяжело вздыхает – я знаю, что он голоден. – Чего же он хочет? Чтобы мы подохли от голода? - Возомнил себя создателем, ублюдок хренов. – Каруи подходит к Чоджуро, оставляя Канкуро на растерзание холоду. – Ему все хуже... Мне кажется, он простудился. Сижу на корточках, обхватив колени руками. Никому не могу ничем помочь. Здесь нет лекарств, трав, нет моей чакры – так чем же я могу помочь Чоджуро, который до сих пор в полубессознательном состоянии? - Ты можешь обнять и согреть его, – предлагаю, с удивлением замечая, что щеки куноичи покраснели. – Я не предлагаю его облапать, – обнадеживающе усмехаюсь я, видя ее смятение. Спустя пару минут Каруи прислушивается к моим словам и крепко обнимает парня, чтобы он согрелся. Шиноби бормочет что-то про Мизукаге. Вероятно, он винит себя в чем-то. Каруи удается его успокоить. Не проходит много времени, как я прислоняюсь к стене и засыпаю, чувствуя огромную усталость.

***

Проспала несколько часов, судя по дискомфорту в теле. В плен зрачков попадает бодрствующий Канкуро; он вполне здоров, несмотря на то что недавно на нем была испытана изощренная пытка шаринганом. Даже сейчас он меня раздражает. - Ты все-таки плюнул. – Тяжело приподнявшись на локтях, затем буквально собрав себя по частям, выравниваюсь в полный рост. - Спорим, ты проклинала меня, – он ухмыляется, но выглядит умственно более здоровым, нежели когда был забит в темный угол. – Вы до сих пор не поняли, что против него мы ничего не можем. Гаара не смог, Наруто не смог, никто не смог, – замолкает, ожидая от меня ответа. Я помню его «смелый» плевок, после которого я думала, что не все потеряно. - Если бы мы ничего не могли – он бы нас убил, – даю компрометирующий ответ. Канкуро снова ухмыляется. - Ты не понимаешь, он играет с нами. - Ты не прав. – Честно, его слова как пелена с глаз – открывают правду, которая и так известна, но которую никто принимать не хочет. - Разуй глаза, Сакура, мы домашние зверушки Мадары, он просто развлекается с нами, иначе, как ты и сказала, – мы были бы обращены в прах, как надоедливая скотина. – Черт, он улыбается. Смогу ли я расцарапать ему глаза? Отвернувшись от него, лезу к убогому столу, на котором есть кувшин с водой и стакан. Она безвкусна, но благодаря ей желудок хоть чем-то наполняется. Время медленно ползет, погружая окружающее в полумрак. Обшарпанные сырые стены своим запахом въедаются в мозг. Продрогла, растирание ладонями уже не согревает тело. Каруи держит на коленях Чоджуро. Вот уж кому действительно здесь повезло, так это мальчику из Тумана – халявно греется в чужих руках. Но ему можно сделать скидку – он ранен. Кстати, мне нужно справиться о его здоровье, что-то долго он молчит. Подползаю к ним и присматриваюсь к его лицу. - У него нет жара? - Нет, – тихий ответ. - Это с одной стороны очень хорошо, – ободряюще говорю я, вновь чувствуя себя никчемным медиком. Это выглядит жалко – медик, который метит на место главного врача, ничем не может помочь больному. Без техник и соответствующих медикаментов я никто. – Он спит? – Все-таки эта тишина подозрительна. - Уже несколько последних часов. - А вот это нехорошо, разбуди его. - Зачем? – огрызается Каруи. - Чтобы он не помер, – огрызаюсь в ответ. Безмолвствовать и тихо спать, будто он впал в кому, когда на самом деле у него должна быть температура, характеризующая борьбу организма с инфекцией, – плохо. Лучше бы он был в сознании. - Медик хренов, – Каруи раздраженно тормошит Чоджуро. - Зачем его будить? – Акатсучи, приоткрыв глаза, смотрит на нас. – Если он и умрет, так пусть во сне. Повисла тишина. Он говорит правду. Каруи трясет сильнее мечника из Киригакуре. - Сам ты сдохнешь, толстяк никчемный! - Так, успокоились все! – Мне в первую очередь нужно привести свои мысли в порядок. Каруи и Акатсучи следуют моей просьбе. – Если так продолжится, не пройдет и нескольких дней, как мы все подохнем оттого, что перебьем друг друга. У нас нет другого выхода, кроме как сидеть здесь взаперти и ждать. Но… если мы смогли выбраться из иллюзии, значит, есть изъян в плане Мадары. – Жду, пока присутствующие переваривают информацию, хотя думаю, что они и сами догадались об этом. - В этом нет смысла, – Канкуро еще функционирует. Краски на его лице испортились, размазавшись по коже, теперь он совсем неприятен. – Мы против него бессильны. - Это ты так думаешь, – злобно говорю я, – потому что не хочешь ничего против предпринять. Если нам ничего не грозит, мы можем вновь попытаться сбежать отсюда, ведь, в конце концов, Мадара тут находится редко, в основном он, видимо, дорабатывает свой план по захвату мира. - И что ты предлагаешь? – спрашивает Каруи. Акатсучи отрицательно мотает головой. - В этот раз я на стороне паренька. Он мыслит разумно. - И вы хотите просто так умереть? – не выдерживаю я и кричу. Чоджуро заходится новой порцией кашля, причем безостановочно. Каруи хлопает его по плечу и просит Акатсучи подать воды, которая осталась в небольшом количестве в мутном стакане. - Не ори, ты его пугаешь. – Все же смиренно успокаиваюсь, опустив руки по бокам. - Надо подумать, – вдруг произнес марионеточник. – Если пробраться по лестнице вверх, то там мы обнаружим что-то наподобие люка… - Ну неужели ты решил действовать и мы не знали о том, что выход там? – пробирает меня. - ...и если нам удастся открыть этот люк, то мы окажемся снаружи… Но это все равно бессмысленно. – А ведь все так отлично начиналось. - Почему? - Потому что снаружи, вероятно, его армия трупов. А против них, не имея в запасе чакры, мы не выстоим вчетвером с раненым человеком, – вмешивается шиноби из Скрытого Камня. - Во-первых, мы владеем навыками тайдзуцу, во-вторых, попытаться стоит. Нам нечего терять, – подвожу итог. Сама об этом думала неоднократно. Ведь три дня назад был приведен в исполнение мой план побега, в итоге завершившийся неудачей. Сверху раздается звук открывающегося люка . Напрягаемся, ожидая, что это снова слуги. Но спускается лишь один человек, и в руках у него ничего, к нашему сожалению, нет. Нас морят голодом. Проходит долгая минута, прежде чем становится понятно, что гость, снова облаченный во все черное, вернулся. Странно, добившись желаемого, он должен выглядеть более счастливо, что ли, а не так, словно собрался на похороны. В голове всплывают воспоминания про красные облака, про обжигающий песок и бесчетное количество могил. - Никто из вас и не подумал исправиться, – звучит его голос, наполненный фальшивыми нотами сожаления. - Когда ты нас отпустишь? – Каруи самоотверженно высказывается, я чувствую в ее голосе злость, отчаяние и чуточку страха. – Он умирает! Да что она прицепилась к этому Чоджуро? Он ее брат? Сын? Или любовник? Всего лишь шиноби какой-то страны, которая не является для нее родной. Да и знакомы они не были. Я злюсь на нее. Безрассудно беспокоиться о нем одном – либо выживем мы все, либо – никто из нас. - Когда поймете, что нет для вас мира лучше, чем тот, который создал я. – Меня пробирает холодный пот, я дрожу против воли. В животе урчит, оповещая всех о моем голоде. В ноздри забивается неприятный запах сырости и грязи. И от него исходит морозящий холод. Я не могу поднять на него глаза, но прекрасно ощущаю, что он снова смотрит на меня. – Отсчет начался, – и с этими словами он уходит, язвительно усмехаясь. - Я говорил, мы для него игрушки! – Канкуро безумно смеется, радуясь подтверждению своих слов. Да, вероятно, на почве стресса, полученного от всего того, что произошло с ним и этим миром, у него поехала крыша. Я ему сочувствую, но главное, чтобы это не мешало нам. То есть Акатсучи, Каруи и я даем негласный обет, перекинувшись короткими взглядами, что попытаемся ускользнуть отсюда.

***

Следующие часы текут со скоростью пьяной улитки, они полны нервных движений Канкуро, попеременного кашля и сопения Чоджуро, бормотаний голодного Акатсучи, мата Каруи и меня – сходящей постепенно с ума. Чувствую, будто стенки моего кишечника поедает червь, оттого там такие боли, спазмами расползающиеся по телу. Или это желудок сам себя ест. Чтобы вытеснить из головы преследующие меня запахи еды, которую я ела в Конохе (особенно вспоминается рамен в Ичираку), проверяю состояние мечника, которого, как кокон, окружила красноволосая куноичи. - Вы слышите? – шепчет горячо Канкуро, словно настроившись увидеть долгожданное шоу. – Он начинает играть. - Ты просто бредишь, недоумок. – Каруи негигиенично сплевывает накопившуюся во рту слюну на пол. Да и кто в этот момент думал о комфорте и чистоте? - Вы не слышите? Отсчет начался давно, скоро мы превратимся в безвольных овощей… - Кто-нибудь, заткните его, – просит Каруи раздраженно. - Я… тоже что-то слышу… – У малыша Чоджуро вдруг прорезался голос, что несказанно обрадовало самопровозглашенную мамочку. - Чоджуро, ты пришел в себя? Ты можешь говорить? Посмотри на меня и скажи: ты меня хорошо видишь? - Отстань от него, от твоих забот он опять в сон уйдет, – отзываюсь я, подскакивая к парню. То, что он проявляет признаки жизни, означает только одно: он каким-то чудом идет на поправку. – У него нет температуры, – удовлетворенно выношу вердикт я, полагая, что это весьма хороший признак. В этом мраке и такая новость в радость. - Ками-сама, – вздыхает Каруи, гладя мальчика по волосам. – Он пришел в себя. - И тебе как-то придется объяснить ему, что ты за тетка и почему вечно его к своей груди прижимаешь, – усмехаюсь. Куноичи возмущенно пыхтит и в тот же миг замирает. - Я слышала стук… - И ты тоже… – В следующую секунду слышу и я. Звук глухой, как будто сверху что-то (или кто-то) медленно и упорно ломится внутрь. Временной промежуток между ударами ровно в несколько мучительных секунд, затем стук повторяется снова. Он похож на удар огромного валуна в закрытые ворота – встряхивает и пугает. Внутренности каждый раз сжимаются в гармошку от напряжения, мне становится нечем дышать, словно и воздух из подвала выкачивают. На меня волнами накатывает страх, дрожу, трясусь, обливаясь холодным потом. Куноичи из Облака сжимает ладонь Чоджуро в своей руке, что-то про себя бормоча. Царит атмосфера ощущения, что вот-вот сверху обрушится что-то тяжелое, страшное и раздавит нас, размазав по мерзлым камням, кругом проросших травой и потонувших в сырой почве. Раздается еще один удар, потяжелее и посильнее. В горле пересохло от мучительного ожидания неизвестности. - Что это было?.. – Акатсучи встревожен. Хоть он и храбрый шиноби, повидавший в своей жизни много ужасного и трагичного, но против психологического давления даже он бессилен. - Нас раздавят! – Канкуро совсем из ума выжил. Мне хочется задушить его голыми руками – неимоверно бесит и выводит из себя. Я и без него готова сорваться от охватывающей паники. - Заткнись! – кричит Каруи. Кажется, у нее нервы сдают быстрее. Конечно, в этом нет ничего удивительного – на кону ее жизнь. От следующего удара земля под ногами ходит ходуном, в ушах гул, с потолка сыплется штукатурка. - Акатсучи, вы с Каруи закройте Чоджуро, – приказываю я, когда от нового удара сыплется известь покрупнее. Маленьким камнем бьет по голове, и это довольно больно, на секунду я теряю ориентацию и падаю. - Что это?.. Что? – шепчет Каруи, смотря в мою сторону, когда резко все затихает. И мы тоже затихаем. - Нам следует держаться кучей, – как можно тише проговариваю я, доползая до стены и подзывая остальных. Понимаю, что Чоджуро нужно поднять. К счастью, Акатсучи помогает Каруи дотащить его в более-менее безопасный уголок. - И что нам делать дальше? Ждать, пока он придумает что-нибудь поизвращеннее? - У тебя есть план? – спрашиваю у Каруи. - Посмотреть, что там наверху, может, вход открыт. - Что маловероятно, – смотрю я на Канкуро, который похож на «отшельника» в своем панцире в противоположном углу. По крайней мере, там ему безопаснее. Держимся друг за друга. Теперь и мне хочется защищать мечника из Киригакуре. Этот болезненно бледный и худой мальчик совсем истощал, еле дышит и дрожит. Нет, его трясет как при лихорадке. Я бы хотела его согреть, но собственнические руки, обвившие его стан, пугают. Куноичи выглядит так, будто готова любому глотку порвать, если хоть один чужой палец дотронется до него. Не понимаю ее, но хочу понять, поэтому и тяну руки к Чоджуро, но одергиваю, когда Каруи шипит на меня, как разъяренная кошка. - Не трогай! - Лучше подумай о том, что предлагала, – я смотрю наверх. - Ты и иди, – кивает она на меня. Сжав губы, кидаю на нее злобный взгляд и поднимаюсь на ноги, хоть они и трясутся чуток. Не знаю, что там наверху, есть ли там какой-нибудь дикий зверь, ломящийся внутрь и создающий этот душераздирающий звук, или что похуже. Я понимаю, что нечего терять, но я бы теперь предпочла, чтобы именно Каруи туда поднялась. Акатсучи поднимается следом за мной, вероятно, он все еще храбрый воин. Перекинувшись взглядами, идем к лестнице, затем вверх, с каждым шагом все явственнее ощущая, что что-то движется на нас оттуда. Это заставляет остановиться, снова переглянуться. В любом случае мы беззащитны, что бы это ни было. Крутой узкий подъем, нам с Акатсучи приходится выстроиться в цепочку, я за ним. Движемся вверх. Оказывается, здесь довольно долго подниматься, за три дня мы не соизволили проверить, насколько глубоко в земле замурованы; если завалит – никогда не выберемся. - Стой, что это? – указываю вверх, на тонкую струю, сползающую по ступеньке. Здесь очень темно, но эту серебристую жидкость я вижу. - Вода? - Возможно, но что она здесь делает? – Знаю, что это риторический вопрос. - Не знаю, – ожидаемый ответ. Акатсучи резко разворачивается ко мне. Во тьме вижу странный блеск в его глазах, и это меня напрягает. - Что-то не так? – Молчит. Напрягаюсь сильнее, в случае чего готовясь обороняться, он застыл в странной позе. - Сакура, ты ведь знаешь, какой я голодный? - Да мы все не ели… – шепчу, не понимая, к чему он клонит. - Он все равно умрет, но так хотя бы от него будет польза. Каруи мы вырубим, если будет сопротивляться, – он почти задыхается. Внутри у меня нехорошо от затравленного голоса толстяка. Внутри у меня трезвонит, сообщая об опасности. На уровне инстинктов я понимаю, о чем он говорит, но разум сопротивляется. Да, я тоже безумно голодна, что готова землю жрать, но это терпимо. - Не хочешь же ты сказать… - Чоджуро не сегодня, так завтра умрет, мясо начнет гнить, а пока оно свежее – мы могли бы… - Нет, даже не думай об этом! – кричу, пятясь назад. Сердце бьется быстро-быстро, захлебываюсь в собственной слюне от ужаса, охватившего мой мозг от осознания, что мне он предлагает. Зарезать Чоджуро? Съесть его? Это даже Канкуро в голову не придет… Да что же тут творится! Все с ума сходим… Неужели мы можем называться после этого шиноби? Отрицательно мотаю головой, отгоняя эти мысли, как мух. - Нам и так не выстоять, так хоть нажремся напоследок! – брюзжит Акатсучи, и я боюсь, что он может что-нибудь со мной сделать. - Ты понимаешь, что ты говоришь? Не прошло и трех дней, у нас есть еще шанс выбраться, а ты хочешь сожрать нашего товарища!.. – от страха и ужаса уже плачу, делаю шаг назад, спотыкаюсь, падаю, как беспомощная кукла. - Сакура, извини, я… я… – Он заикается, когда я сижу почти у подножия лестницы с ушибленной ногой. – Я не знаю, что со мной произошло… Это все проделки этого сукина сына! Он несется назад, вслед за мной; когда поднимаю глаза, вижу, что по ступенькам течет жидкость. Ее больше, и она следует за нами. Не говоря ни слова ему, прихрамывая, спускаюсь окончательно и присоединяюсь к остальным. Только теперь Акатсучи стал вторым отшельником. И он, и Каруи, и Канкуро – все они подозрительны и представляют собой опасность не меньше, чем Мадара. Через несколько секунд становится ясно, что это вода течет внутрь. Сначала ее мало, затем она прибывает все больше и больше, пока под ней не исчезают наши ступни. И так замерзшие, мы не чувствуем ног. Это нехорошо для Чоджуро, он окончательно простудится и опосля не выздоровеет. Никто слова лишнего не вымолвит, каждый сидит в своем укромном местечке. Не одиноко тут, наверное, одному мечнику, которого до сих пор опекает Каруи. И только сейчас я замечаю дорожки слез на ее щеках. Обреченность. Безысходность. В такие минуты, когда дрожу и вспоминаю прошлое, я сожалею об упущенном. Если бы время можно было повернуть вспять, я бы… Нет, даже так я не знаю, что бы я изменила. До этих пор мне всегда казалось, что я живу правильно, что иду к своей цели. Единственной моей ошибкой был Саске, и не потому, что я в него влюбилась, а потому, что не смогла его остановить в тот вечер. Оттуда вся жизнь наперекосяк, живу как проклятая. Может, не зря себя накручиваю и во всем виновата я? В воде теперь можно плавать. В ней я могу еле передвигаться, потому что не чувствую уже своих конечностей. Так нестерпимо, что хочу во что бы то ни стало добраться до стола, на котором кое-как устроились Каруи и мечник из Тумана. - Мы умрем, да? – спрашиваю я, но ответа не получаю. На небольшом камне сидит Акатсучи, которого теперь я не могу воспринимать как адекватного, его глаза прикрыты. Умер? Нет, он еще дышит. Трясущимися руками гребу до стены и от отчаяния вою, как раненый волк. Но этот вой так жалок, что безостановочно хрипло рыдаю. Мы смирились. Так быстро. И со своей участью, и с тем, что нам, шиноби, суждено умереть не на поле боя, сражаясь до последней капли крови, а в тылу врага – позорно и в беспомощности. Секунды плывут, превращаясь в минуты; воды становится столько, что я бы спокойно смогла плавать, было бы только желание. Но теперь напор усилился. Вода обильным потоком хлещет из всех щелей; вскоре она достает нам до уровня плеча. Канкуро начинает барахтаться в воде, словно пытаясь куда-то вползти, но вползти или залезть некуда. Кругом вода, под ней земляная муть, сверху готовый обрушиться потолок. Мы заперты в ловушке, и, будь моя воля, я бы умерла на свободе. Вода забивается в рот, смотрю на мечника: он захлебнется нескоро, потому что они с Каруи немного выше – залезли на стол. Какая ирония, самым первым должен был умереть он – думали, что и дня не проживет. Акатсучи хотел его зарезать, но и ему суждено было захлебнуться раньше него. Так и есть – он задыхается, Акатсучи хлопает в воде руками, слабо брыкает ногами под водой – скоро и они перестанут работать от холода. В предсмертных судорогах шиноби что-то бормочет, кого-то зовет. Мое сознание отказывается воспринимать окружающее, веки тяжелеют, тело камнем тянет вниз, вглубь. Кажется, это и есть конец для меня. Я растворяюсь в воде, и последнее, что я вижу, прежде чем умереть, – свет.

***

- Хозяин ждет вас, – голос слуги обрывист, до дрожи в руках нервирует, потому что сказанная фраза как приговор. Еще недавно я умерла. По крайней мере, я видела свет, перед тем как навсегда закрыть глаза и раствориться в мутной жидкости. Я не горю в синем пламене ада, я не в райских садах, все, что меня окружает, – реальность безжизненных серых дней. Снова взаперти, снова завишу от кого-то. Это место пропахло развратными запахами. Время, проведенное здесь, мне кажется мучительно долгим; меня не выпускают наружу, сегодняшний вечер – исключение. С того момента, как я очнулась, мне твердят, что готовят меня господину-хозяину. Тщательно намасленные волосы расчесывают часами, приговаривая, что так они быстрее отрастут. Купают в странно пахнущих водах, которые, по мнению этих слуг, делают кожу мягче и приятнее на ощупь. Для чего? Не знаю. Я просто мирюсь со своей участью. Наверное, это и называется – сломалась. На мне яркое кимоно, на талии сидит плотно завязанный пояс, оттого и дышать тяжело; деревянные гэта жмут ноги, массивная прическа с множеством заколок и шпилек – сдавливает грузом голову. Пока поднимаюсь по лестнице, слышу ругань, скрип, пьяный хохот, распевание песен и кокетливый смех девиц. А когда я прохожу мимо чуть приоткрытой двери, моим глазам предстает картина – мужчина вдавливает девицу в футон, задрав подол ее кимоно, и медленно трахает. Тихие вздохи женщины режут слух, а сопение неизвестного господина отвращает. Заволновавшись, отвлекаюсь и быстрее иду вперед; я знаю, что это за место и к чему меня так тщательно готовят: я тоже одна из этих девиц, ублажающих животные инстинкты различных господ-мужчин. - Что… я должна делать? – осмеливаюсь спросить у женщины, которая останавливается напротив раздвижной двери. Каждая секунда заставляет нервничать; в такие моменты мое волнение выдают запотевшие руки. - Тебе ничего не нужно делать, господин сам покажет. – Четкий лаконичный ответ не внушает доверия. Эта женщина-слуга холодная и непреклонная, она беспрекословно исполняет свои обязанности; когда я что-то спрашиваю, отвечает без каких-либо эмоций, как сейчас. В глазах у нее пусто. Я еще хочу у нее спросить, кто мой господин, но знаю, что не получу ответа – он и так передо мной, стоит только переступить порог. Волнуюсь. В мыслях вдруг всплывает картина, как я захлебываюсь в холодной воде, вижу испуганное лицо Чоджуро, который вдруг понял, что близится его кончина. Он мертв? Я не задавала таких вопросов, потому что боюсь услышать правду. Слуга стучит, затем осторожно раздвигает дверь и заходит; я закрываю глаза, но слышу шорохи – слугу приняли, и она кланяется. - Господин, как вы приказывали. Меня толкают внутрь, когда я столбом застреваю во входе. Сердце мечется в груди, оно бьется о ребра и затрудняет дыхание. Я наедине со своим господином. Холод скользит по коже, потому что я чувствую его присутствие. Меня окутывает странное чувство, словно вокруг меня ходит хищник, прицениваясь, прицеливаясь. - Сакура, – голос бьет током. Вздрагиваю и хочу отодвинуться назад, но пошевелиться не могу – ноги, будто срослись с дощатым полом. – Знаешь, зачем ты здесь? - Нет. – Губы мои дрожат, слух улавливает неторопливые шаги в мою сторону – он нарочито медленен, растягивая время. - Хочешь, я тебе покажу, для чего ты мне нужна? – этот голос срывает крышу, он раздается эхом в мозгу, причиняя боль и вызывая необъяснимую дрожь во всем теле. Мысли путаются, хотя я обязана помнить, кто он, а кто я. Я Харуно Сакура, куноичи Скрытого Листа. И я была утоплена им. А передо мной Учиха Мадара, ублюдок, который поработил мир, уничтожил моих друзей, лишил меня дома и воли. Я должна его ненавидеть, но это чувство сейчас является для меня роскошью, во мне полыхает лишь слабый от него отголосок. Однако в данный момент испытываю страх и сильное волнение. Может, потому, что глаза мои по-прежнему закрыты? - Я не хочу знать, что меня ждет. - Ты не хочешь почувствовать мою ласку? – Он словно обволакивает голосом. - Я не понимаю, почему я не мертва, как мои товарищи, – холодно говорю, или мне кажется, что это так. Мои глаза все еще закрыты. – Я должна быть с ними. - Ты не думаешь обо мне сейчас? – Он ближе. - Я думаю о своих родителях, которые могут потерять работу, тогда им нечем будет себя прокормить. – Непоколебима, начинаю считать. Раз. - Ты в моей власти, ты моя игрушка. Ты должна забыть, кем была до этого, – спокойный ровный голос. Он рассудителен и терпелив. Он дышит мне в затылок. Он сзади, пока я стою с прикрытыми веками. Два. - А игрушки ломаются, когда с ними долго играть. - Я могу бесконечно чинить свои любимые игрушки. – Начинаю дышать учащеннее, потому что теперь его дыхание в области моей шеи. От его близости меня бросает в дрожь. - Чего ты хочешь от меня? – и голос мой дрожит, пробуждая все страхи и чувства; хочу ничего не чувствовать, но не получается, я оживаю с каждым упущенным мгновением. Он не хочет, чтобы я умирала. – Зачем я тебе? - Мне было скучно, – он ухмыляется. Мадара заносит руку к моему плечу, разворачивает меня к себе. Пальцем он касается губ и размазывает алую помаду на них; следом он тянет на себя пояс и развязывает его; чуть приспускает с плеч ворот с красно-бархатной изнанкой. Понимаю, что застыла в ожидании его дальнейших действий, – и оно ужасно растягивается. Я чувствую его силу и превосходство надо мной, его власть заставляет дрожать. – Открой глаза, – это его приказ. Жмурюсь. Он запускает руку мне в волосы, снимает шпильку за шпилькой, пока локоны не распускаются. Мне эту прическу делали несколько часов, стянув все волосы так, что через пять минут голова трещала от боли. - Я не хочу видеть твое лицо, – искренне говорю я с теми отголосками тихой ненависти, что во мне еще осталась. Его рука замирает, интуитивно я чувствую, как ладонь поднимается и обрушивается на мое лицо – это вмиг заставляет распахнуть глаза. - Вот так-то лучше, – усмехается он. Глядя мне в глаза, он продолжает развязывать мое кимоно; и этот взгляд зачаровывает. Вскоре все мое драгоценное и тяжелое одеяние валяется у моих ног, я совершенно голая. Он проводит ладонью по моим съежившимся от холода соскам, пальцами цепляясь за них. Сглатываю. Мне непонятны эти ощущения прикосновения его рук к моей коже. Он близок, но не прижимается; пальцы его вновь проходятся по соску, мнут грудь, надавливая и массируя. Он не отступает, пока я невольно не подаюсь вперед; затем прекращает, заставив меня пошатнуться. Соски затвердели, теперь уже от волны, идущей из глубин моего "я". Он снова усмехается, принимается обеими руками водить по моей талии, возвращаясь к грудям, трогая каждый миллиметр кожи. Он растирает, гладит мое тело, при этом смотря мне в затуманенные вожделением глаза. Безумные действия порабощают мою плоть, я безвольна и податлива как никогда. Его прикосновения воспламеняют. Его палец просовывается между ног, надавливает и проскальзывает внутрь; инстинктивно отодвигаюсь назад, но он схватывает за локоть и удерживает на весу. Добавляет второй и начинает ими двигать внутри. Вынимает, я теряюсь на секунду. Он скидывает с себя одежду – черное кимоно – и, надавливая на плечи, толкает бедрами вперед. Совсем теряю голову – всем руководит желание, которое он пробудил во мне. Падаю на жесткий футон, придавленная Учихой Мадарой, – он тот, кто погрузил мир в вечное цукиеми, тот, что отобрал у меня свободу. Он блуждает по моему телу без единого поцелуя, он разводит мои ноги шире, вводя свой член в мое девственное лоно. Я горю и извиваюсь под ним, принимая его в себя без остатка. Мои стоны смешиваются с потным воздухом в помещении; крики свидетельствуют о наслаждении, подаренным мне врагом. Только во всем этом есть брешь, он допустил ошибку – оставив меня в живых. И пока я лежу под ним – я единственная его слабость. И мой план на этот раз сработает.