В том призрачном месте, куда лишь раз в жизнь ходит поезд по лунной дороге, В том сказочном городе, имя которому Самообман, По воздуху стелется легким пьянящим дурманом туман, Легко заблудиться и сгинуть — здесь устланы путаным следом пороги. Одна из тех улиц ведет в пустоту, где лиловая взвесь перламутра Витает в слепом тупике, и уже не горят фонари, Там кобальта мрак озаряется сочным гранатом зари, И робко румянится лик лихорадочно хворого, хрупкого утра. На ней симметрично стоят, отраженьем глядят друг на друга два дома — Ни много, ни мало. Казалось, две капли они, двойники. Но так далеки… Как два берега бурной холодной реки — И мост между ними нельзя протянуть. Их жильцы меж собой не знакомы. И справа, и слева за окнами тени и свет, а над крышей покатой Из труб поднимается сизым и душным туманом дымок. Но, длани свои распростерши над ними, насмешливый Рок Обитель одну озарил, одарил, а другую оставил проклятой.
Золу разгребая, картофель печеный и пригоршни сладких каштанов С растресканной кожицей Он вынимает и топит камин. Он в домике Южном своем испокон проживает один, Там воздух пронизан теплом, и витает букет в нем из запахов пряных.Она все из пламени силится выхватить, углей касаясь горячих, Горящую рукопись очередную, и нет им конца, Мечтая того, изничтожил кто труд, наказать подлеца… Хоть в домике Северном кроме Нее никого, нет жильцов настоящих.
Он пишет заметки в блокноте, усевшись с ногами в уютное кресло, И белые ласточки писем всем шлет, в каждой теплится мысль. И в тонкие, мелкие фразы глубокий вплетается смысл, А книга любая, что с полки возьмешь здесь, окажется всех интересней.Там пахнет бумагой и рифмой горелой, Она до ожогов на коже Суется в очаг, суетится и падает на пол, скуля, Катается, но не затем, чтоб избавить себя от огня. Она просто любит кататься — на лодках, качелях… И по полу тоже.
Достанет он чайник большой и в коробочках мяту, чабрец и ромашку, И с пара клубами из носика вырвется радостный свист, На дне развернется сушеный душистый смородины лист, И за столом разольется накрытым по честно расставленным чашкам.Она тоже чайник поставит, да разве же ей уследить за часами?.. Вода, как всегда, выкипает, на дне прожигается жесть, И снова ей нечего пить и горячего нечего съесть, Опять будет губы царапать пустой и надтреснутой чашки краями.
Плащи на крючках здесь в прихожей, стоят у каминной решетки сапожки. Всегда пунктуально — раз в месяц иль в год, или в вечность сюда Являются дети и взрослые, дамочки и господа, Чтоб встретить закат и вкусить землянику рассвета серебряной ложкой.Она все мечтает — дождется того, что и к ней запоздалые гости Заглянут, и гордо из шкафа им будет показан скелет. Но грустная правда лишь в том, что на деле секретов в нем нет, И пыльные дверцы скрывают немодные платья да зонтики-трости.
Он в пудру из охры, лазурь, киноварь воск пчелиный и масло неспешно Втирает кругами на гладком из белого камня пласте, И этими красками пишет на девственно-чистом холсте Равнины, вершины заснеженных гор, острова в океане безбрежном.Она же листает дрожащими пальцами калькой покрытый гербарий, Стирая в труху меж ладоней останки измученных трав, В своем палисаднике все из цветов заурядных поправ, Растит аконит, наперстянки отраву и нежно зовет «мой розарий»…
Слепые глядят на них косо, смеются немые: «Жених и невеста…», Да только на деле не видят те двое друг друга в упор, Высокий меж ними стоит непроглядный прозрачный забор. На Улице нет потому ни для зависти, ни для сочувствия места. Где солнца невидимый свет разрывает лучами на мелкие части, А после сшивает ажурным муслином пьянящий туман, Они проживали на Улице в городе Самообман. И каждый из этих двоих верил искренне в то, что он истинно счастлив.