Большой взрыв

Закономерный итог любого сближения – столь же стремительный разбег. Мгновение назад казалось, что ближе невозможно, две формы вещества сливаются в третью, общую, единую, соприкоснувшись – а потом столь же единый разбег по разным плоскостям, все дальше и дальше друг от друга. Иногда лучше умереть от столкновения, чем остаться в живых и смотреть, как расстояние из количественного переходит в качественное. Не догнать. Не достать. Он не скажет «Я ухожу», он вообще ни слова не скажет. Гордость, проклятая гордость. Он просто исчезнет, так, будто никогда и не было. Исчезнет, а мне останется только день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем зашивать в душе пробитую им брешь, такую огромную, что непременно останется уродливый шрам. Раньше я думал, что любой человек, даже если когда-то он был самым важным на свете, со временем превращается только в слабый оттиск. Напоминание о былой боли, которая теперь уже совсем не тревожит. На самом деле вопрос только в том, какой была рана. Легкой или смертельной. Или незаживающей. …Я вздрогнул от звука с размаху закрывшейся двери, но не двинулся с места, парализованный, замороженный. Гордая сволочь, и в самом деле – ни слова не сказал. Не попрощался. Ледяной пол обжигал голые ступни, мне чудилось, что я иду по пылающему костру. Но это всего лишь минусовая температура за окном, именно сегодня, в ночь, когда стоит закончить старое и начать новое. Пустая вешалка, короткий ряд полированных крючков. Я зацепился пальцем за один из них, за тот, на котором последние три месяца почти каждый день висела старая кожаная куртка. Ее здесь больше нет, а я до сих пор чувствую запах бензина и виски. Укачивает, как же сильно укачивает. А пол такой ледяной, но ничего ведь не будет, если я посижу здесь пару минут? Здесь, на том месте, где все кончилось. Хотя, правильнее, наверное, будет думать, что кончилось всё совсем не здесь. Резко сощуренные в неверии темные глаза, звенящий от злости голос, тоже полный недоверия. Ты до последнего думал, что это очередная блажь королевы, да? Ошибся. Ошибся, но так до конца и не поверил. Я никогда не забуду, как он посмотрел на меня. Я никогда не забуду боль измученных поцелуями губ, пылающих и сухих. И это такое счастье, давящее горячим комком в груди, что даже слова не нужны. Он всегда обходился без лишних слов, именно тогда, когда я их от него ждал. И всегда говорил слишком много, когда мне хотелось только одного, именно того, что я кричал ему в лицо. «Заткнись! Замолчи! Перестань!» Не слушал. Никогда. И никого, включая меня. …Что за звук? Что за резкий, врывающийся в сознание звук? Это телефон. Тише, телефон, тише, не спугни мои воспоминания. Сегодня, в ночь, когда принято что-то менять, я еще могу немного помучить себя. Иначе во всем этом нет смысла. Конец осени в Токио. Неожиданно тепло, сухо и солнечно. Непрошенное, пронзительное счастье. Такое счастье, что хочется умереть, только бы замерзло мгновение. «Слушай. Нет, ты послушай…» - снова голос в моей голове. Зажать уши, зажать, сидя на ледяном полу в собственной прихожей. Сейчас не время. Но ничего не помогает, мелодия – его мелодия – звучит в моей голове, и избавиться от нее можно только выстрелом в висок, а я пока не готов. Пока. Да и стрелять нечем. «Йошики». «Тайшо». «Йошики…» Так похоже звучат эти два слова. Так непохоже срывались они с тонких упрямо сжатых губ. Первое – убивающее своей нежностью. Второе – режущее без ножа. Злоба. Насмешка. Борьба. Снова эта никому не нужная борьба между нами. «Ты не прав! Не прав, твою мать!» «Я не буду мириться с этим!» «Ты продал всё, чем мы жили, за красивый счет в банке!» Секундная стрелка часов тикает слишком громко, голос Савады, звучащий в моей голове – тоже. …Я вернулся в гостиную, по дороге слабо ударив ладонью по выключателю. Темнота помогает. Темнота, сумерки, серые очертания знакомых предметов. Другой мир, где нет воспоминаний, кроме одного. Канун последнего Рождества, пять дней назад. Пять, а может быть, шесть. Он еще не знал, а я уже все решил. И в ту ночь, под утро, его застывающие на коже поцелуи были моей личной казнью, каждый его вздох, каждый стон, едва различимый шепот, лишенные гармонии резкие звуки, вырывающиеся из-под случайно нажатых клавиш рояля. «Я тебя ревную только к музыке. К твоей, к нашей музыке, слышишь?» Я слышал. Я слышал и чувствовал, как бьется в груди, под ребрами, самое горячее на свете сердце. «Я тебя ревную. Я тебя ненавижу. Я тебя…» Я слышал. Я знал, что он скажет, и поспешно закрыл ему рот своими губами, поймал поцелуем то, что ни в коем случае не должно было прозвучать. Холод крышки рояля обжигал спину, мазнув по лопаткам, и дальше не было ничего. И мир внезапно кончился. Схлопнулся. На несколько коротких секунд. «Я тебя тоже». …За окном пролетели редкие снежинки. А потом еще и еще. Снегопад в первую ночь нового года? В самом деле, почему бы и нет. Я смотрел на черно-белую дорожку клавиш, в сумраке казавшуюся призрачной, и долго-долго ощущал бессилие в кистях, будто кто-то разом вынул из моих рук все кости. Оцепенение, полнейшее, так мне не свойственное, убивающее и одновременно приносящее покой. Иногда правильнее всего не сказать, не сделать, не остановить. Я знал в эту минуту, сидя перед открытым роялем в полном одиночестве в своей квартире, откуда двадцать минут назад навсегда ушел Тайджи, что сделал все верно. Отпустил его. Хотя он, возможно, всю жизнь будет думать иначе. Почему-то я знал, что больше мы не встретимся. Что линии наших жизней за годы, которые у нас обоих впереди, разойдутся друг от друга так далеко, что не будет никакого смысла даже в воспоминаниях. Но пока сегодня не превратилось во вчера, у меня, у нас, есть еще немного времени, верно, Тай? …Второй телефонный звонок уже не заставил меня вздрогнуть, но вывел из оцепенения, пальцы слабо надавили на клавиши. Слишком тихо. Тихо. Именно так, как нужно. Телефон звонил, а я делал вид, что не слышу. Совсем как Тай, всегда. Я говорил – а он не слышал. Не хотел слышать. «Куда ты идешь?!» «Я был у тебя, где ты шлялся?» «Я ведь просил, Тай…» «Снова в стельку? Браво!» «Очнись ты, наконец, и смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!» Я слишком часто кричал. А он слишком часто смеялся. Мне в лицо. Ему нравилось, как я кричу. А мне нравилось, как он смеется. Несмотря ни на что, в любой ситуации. - Йошики. Я хочу, чтобы ты знал… Гладкий пластик в моей руке скользил под пальцами. Какой это был по счету звонок? Зачем я все же ответил? Я не знаю. - Я совершаю ошибку? – мой голос не дрожал, но я не узнавал его. Я говорил с Тайджи уже чужим, незнакомым даже мне голосом, незнакомого даже мне человека. - Ты повернул не туда. Я знаю. Я, черт возьми…. знаю. Останься в Токио. - Нет. - Останься. И всех… тоже оставь. - Нет. Я всё решил. - Опять? Опять. Снова. Я всё решил, и я знаю, что я прав. Горло сдавило, моим рукам снова хватало сил только на то, чтобы чувствовать подушечками пальцев гладкую поверхность клавиш, эту глянцевую слоновую кость. Я шевельнул пересохшими губами. - Я тебя… Короткие гудки, как кардиограмма. Тахикардия невысказанных чувств, теперь уже никому не нужных. Ни ему, ни мне. - С новым годом, Тай… Отняв трубку от уха, я коротко нажал кнопку отбоя. Всего одно механическое движение, разорвавшее нашу последнюю тонкую нить. Между нами случился Большой Взрыв, так и не кончившийся рождением вселенной. По идее, рано или поздно естественные силы гравитации должны остановить наше стремительное расхождение, но прежде, чем это случится, нас нынешних уже не станет. Нас не станет уже с рассветом этого первого дня нового года.