Жертвоприношение

Когда-то Лиза самым неприятным в стрельбе считала удар приклада в плечо, а рукоятки — в ладонь, да разящий уши грохот, если тренироваться не на открытой позиции. Остальное — захватить мишень в прицел, задержать дыхание, поймать момент между ударами сердца и мягко, но быстро, чтобы не пропустить это мгновение, потянуть за спусковой крючок — казалось ей лишь делом техники, а с этим проблем никогда у неё не было. Захват, момент, потянуть — и видеть, как ошмётки мозга очередного врага… парня… подростка лет пятнадцати… но уже настоящего монаха, а значит опасного противника — выносятся, отлетают от головы вместе с осколками черепной коробки и кровью. Это было странное чувство. Она до сих пор помнила свою первую цель. И почему-то всякую следующую сравнивала с ней, так или иначе. Лиза забыла уже и название той мелкой станции и имя того мужчины, что сказал ей… Вот лицо помнила, хотя не из-за шрама и отсечённого явно осколком уха, а из-за глаз. Счастливых, даже неестественно счастливых; даже для вернувшегося с войны. Он подошёл к ней — единственной женщине в форме в округе — и поинтересовался, кем она будет — связисткой, или шифровальщицей, или… не заметив её оружия. А узнав правду, охнул, как клещ вцепился в рукав её формы и страстно заговорил: — Деточка, ты, главное, запомни: либо ты, либо тебя. Либо ты их будешь убивать, либо они тебя. Всё время это помни. Иначе с ума сойдёшь. Ты не их убиваешь — ты свою жизнь продлеваешь. Иначе чеканёшься. Помни: ты вернёшься либо на ногах, либо в гробу. Иначе ёбнешься. Он так и повторял на все лады свою мантру все три минуты, пока её поезд не погудел отправление. Она и сама затвердила её, ловя в перекрестие свою первую цель — мужчину лет сорока, с короткоствольной винтовкой с каким-то неуклюжим, то ли самодельным, то ли обо что-то (или кого-то) разбитым прикладом. Он прихрамывал на правую ногу, но двигался вполне резво. Пуля, посланная в лоб, из-за плохого ли пороха или ещё почему, но попала в горло, и Лиза несколько минут наблюдала, как человек бьётся в агонии на земле, тщетно стараясь поймать его голову в прицел и прекратить мучения. Она вспоминала эту максиму и выворачиваясь наизнанку от увиденного прям там, на позиции. Помогало плохо. Точнее, вообще не помогало. И она перестала вспоминать эти слова, избавилась от них, как от бесполезного хлама. Считала, что избавилась. Она десятки раз прикрывала солдат Аместриса, многократно спасала их от верной смерти, но когда тот монах появился за спиной Роя и она безошибочно смогла снять его… что-то изменилось. Удар в плечо — и ишварский стрелок, искавший кого-то через прицел — возможно Роя — падает с пробитой головой. Удар — и монах, притаившийся в засаде, кого-то ждавший — возможно Роя — уже не выскочит из неё. Удар — и девушка, ставившая мину, чтобы кто-то — возможно Рой — наступил на неё — падает на свою же ловушку. Удар, удар, удар… Каждый удар, каждый убитый ишварит — отсроченная гибель Мустанга, жертвоприношение Смерти, чтобы задобрить её, чтобы вымолить ещё немного времени для Огненного алхимика. И теперь к Лизе вернулся счастливый взгляд, теперь она довольна, ловя в перекрестье оптического прицела врага — ведь это повышает уверенность в том, что её любимый вернётся с войны живым и здоровым.