Сквозь время.

— Лар… Девушка быстро вскинула голову на голос, ожидая какой-либо вести, касавшейся её друзей, даже больше, чем друзей… — Лар, Мамон мёртв, — голос собеседника чуть дрогнул. Первый удар. Один из сильнейших иллюзионистов мира. Аркобалено… И он не избежал этой участи, участи жертвы страшного человека как Джессо. Беспощадная охота, резня, как хотите, продолжалась достаточно долгое время, ни перед чем останавливаясь, гася краски радуги этого мира. — Колонелло тоже мёртв, — быстро выдохнув из себя страшные слова, тем закончить свою тёмную миссию выдачи слов-убийц. И ему было больно, даже не смотря на то… Тёмные рубиновые глаза недоверчиво сверкнули. Посланник вложил в онемевшие пальцы небольшой тёмный свёрток и тут же поспешно удалился, втянув в голову плечи и не оборачиваясь, зная, какую боль он принёс вместе с этим свёртком, вместе с этой чёрной вестью. Спешил, оставить её одну, зная, что руку помощи она от него не примет. Никогда не приняла бы… Лар пустым взглядом провожала удалявшуюся фигурку, пальцы судорожно сжимали маленький свёрток, сквозь который просвечивала зелёно-жёлтая материя, отдаваясь резью в глазах и болью внутри. Ноги подкосились, колени покорно склонились над безысходностью настоящего и гнётом осознания. Умер! Умер! Умер! Вопль отчаяния, похожий на крик раненой птицы, крик отчаяния и безысходности. С каждым словом, разбивая кулаки о землю, в кровь, не важно! Мёртв!! Уже ничего не важно. И ничего не надо. И ничего не осталось больше… Только судорожно глотая воздух, разрываясь от ноющей внутренней горечи, только с болью цепляться за тот дар, что его и погубил, шепча бессвязные слова, утопающие под потоками слёз. Эта смерть словно убила и её, вместе с Колонелло, небрежным жестом стёрла изнутри те чувства, что когда-то помогали не сдаваться и жить дальше, улыбаться своему солнцу. Кто сказал, что сильные бойцы из отряда CEDEF никогда не плачут? Плачут, редко, но плачут. В такие серые дни выжимая из себя всё, что накопилось за это время, особенно если это плач по потерянному личному солнечному свету. Атрибуты аркобалено надёжно покоились в походной сумке, надвинув на потухшие глаза тёмные очки, поплотнее закутавшись в плащ, то ли прячась от вездесущих врагов, то ли пытаясь согреться от преследующего всё это время холода, а может и погрузившись в себя, не пытаясь достучаться и не ведая внешнего мира, Лар Милч собиралась сопровождать маленьких вонголят, собравшихся на базу Мельфиоре, тем самым пытаясь возвратиться в своё время и спасти этот мир. Остальное было уже не так важно. Она уже давно знала, что больна. Прекрасно осознавая, чем чреваты колоссальные физические нагрузки, в том числе и психологические стрессы. И всё же, отправляясь на очередное задание, было.. Всё равно? Нет, пускать дело на безвольный самотёк столь требовательная девушка не могла, было скорее не важно, что следует с ней дальше. Финал её истории был не то чтобы предрешён, но исход мог быть известным. Пытаться прятаться и убегать от всех, не было в привычке девушки, это казалось глупо и нелепо. Только не светило солнце, тоскливыми тучами покрылось небо её жизни. Последние приготовления. Мысли путались, забивая своими никому ненужными обрывками голову. Лар чуть мотнула головой, и провела рукой по лицу, пытаясь избавиться от липкого наваждения, и тех мук, что иногда душили по ночам. И всё же, иногда казалось, что лучше влажная от слёз подушка поутру, чем апатия и бессмысленное разглядывание пустых стен. Чем больше пытаешься что-либо забыть, то упорнее это приходит тебе во снах. Сны были до жути своей реалистичны, пугали своими яркими насыщенными красками и образами. Казалось, только руку протяни, коснись своей несбыточной мечты, тем самым оживив её, воплотив в реальность… Нет. Поддавшись единожды искушению, вряд ли можно было пресечь его повтора. Лар постоянно просыпалась на тех моментах, когда реалистичность и разрывавшее её желание, доходили своего пика. Боясь, что, коснувшись, последует только уныние и разочарование. Иногда, после таких снов, лишь раскачиваясь в такт своих мыслей. Успокаивая себя, убаюкивая боль. «Сильная, переживу…» С памятью о нём. Глупо стирать изнутри воспоминания об общих воспоминаниях. Радости, минутах счастья, общего смеха, тех щемящих моментах, что заставляли растворяться в чём-то малознакомом, тёплом, приятном. Глупо… Просто такое не забывается. «Да какое право он смел!!?» Внутри бушевала слепая ярость, гнев застилал глаза. Как он посмел, эта бездушная кукла, всего лишь пародия на жизнь… Эти слова, ударяя пощёчинами, выводили, раздражали, обида за его память. Его. То, что она бережно оберегала и охраняла от чужих порой резких и грубых вмешательств. Чужие такие неестественные тонкие уста, искривляясь в насмешке, роняли слова, стараясь больше ранить, осквернить, истоптать во лжи. Оттого они и звучали больнее. Не ему судить, не ему вершить свой лживый суд над самым хрупким и ценным – памятью, общими воспоминаниями. Особенно тогда, когда они несли лишь светлые чувства, без примесей тёмного, отторгающего. Силы медленно покидали девушку, сразу же вспомнился пронзительный взгляд, полный укора, и слова о том, что беречь бы себя не помешало бы, а не только вечно торчать на миссиях, наводя порядок и сея урон вражеским силам. Клокотала, ещё вскипала внутри обида, своей кислотой прожигая лишь желание отомстить, за него. Его память, мою память. Сберечь, не потерять, сохранить, сквозь то, что предстояло ещё перенести и пережить. Девушка молча со стороны наблюдала за тем, как происходят последние завершающие штрихи миссии возложенной на это время. Растрёпанные мысли не могли собраться воедино, чтоб принять картину настоящего. Колонелло… Её Колонелло, тот самый, подобно солнцу, сейчас разбрызгивал свою энергию и целеустремлённость. Тот самый, во взрослой интерпретации, каким и он должен быть в этом времени. Вернулся... И это были не искушавшие своей сладковатой слабостью и колющие болью воспоминания и пугающие своей реалистичностью сны. Только жадно читая глазами, впитывая родные черты лица, насыщаясь этим моментом, затаивая дыхание от распиравшего, но поначалу такого робкого несмелого чувства осознания, счастья. Чужой звонкий и громкий смех вернул витавшее в туманных и рассеянных полу грёзах восприятие в реальность. Нет, что вы, этот смех совсем не чужой, разве может быть что-то чуждое душе, что когда-то поднимало упавший дух и возвращало к жизни и дарило счастье? Тот же, и будто не было ничего, твёрдый, целеустремлённый взгляд, с лукавой искоркой и лёгкой насмешкой, плескавшейся в ярком синем омуте глаз… Тут же, Лар почувствовала, как на неё обращён взгляд тех самых глаз, единственных, кто мог сводить её с ума. Взгляд был довольно таки изучающим, оценивающим, что сразу появилось желание куда-нибудь себя деть, чтобы не чувствовать это непривычное и не очень приятное эдакое чешущееся ощущение. Но вместо того, чтобы запахнуться в плащ или грозно и предостерегающе зыркнуть в ответ, девушка в ответ подняла взгляд, ни о чём не думая и жалея, глядя на Колонелло. Родные глаза врачевали, избавляли от душевный метаний, умиротворяли и успокаивали, давая забыть, что не было этих пустых взглядов, не было искусанных в кровь губ, в отчаянии прижатой к груди повязки, когда гнёт мрачных мыслей достигал своего пика. Их особый личный разговор, глядя друг другу в глаза, продолжался, оба читали в них то, что другие люди не могли бы увидеть. Девушка, забывшись и потеряв голову, не заметила, что Колонелло довольно близко приблизился к ней. — Лар, ну что же ты? – добродушно разведя руки, на манер объятий и чуть склонив голову, спросил Колонелло. Лар тут же спохватившись, что её застали врасплох, кинула на собеседника независимый взгляд, смутно догадываясь, что какой-то особый проблеск в её глазах не остался не замеченным. Ещё раз взглянув в блестящие глаза, Лар тихо фыркнула и скрестила руки на груди, однако тень улыбки едва заметно проскользнула на её лице. — Лар… Ты улыбаешься! – обычно более серьёзный аркобалено Солнца, сам радовался с искренностью, присущей только маленьким детям. Чтож, отчасти это и его касалось… «Глупый..» Внутри что-то онемело и затихло, воля отступила назад, давая распространяться этой щемящей слабости и дальше. Самообладание следом добровольно капитулировало, уступая своё место неясным, туманным чувствам. — Дурачок ты, Колонелло, — только и сказав, утыкаясь в услужливо подставленную грудь. Всё это стоило: сохранить память, тепло общих воспоминаний. Бережные, но крепкие объятия сжимали особо хрупкие в этот момент девичьи плечи; нашлось место им в этом времени, пройдя через те немногие страшные вещи. Они оказались сильнее. Пронеся это чувство сквозь время.