Dum spiro, amo atque credo (Пока дышу, люблю и верю)

Пролог. По мерзлому Альдеринку разносился похоронный звон колоколов. Он сливался с голосом вьюги и медлительной песней наступившей зимы. На площади перед дворцом владыки горели костры, пламя вздымалось в морозный воздух отчаянное, рваное, пронзительно-желтое, как горящие в темноте зрачки почетного караула. Тело владыки Дархайма еще не успело остыть, а его уже вынесли на площадь – показать жителям столицы, что их вождь мертв, утверждая нового вождя на троне Альдеринка. Вольфганг Кестнер, последние часы проведший возле постели владыки и принявший его последний вздох, замер перед изогнутым в посмертной судороге телом седого, облезшего волка, вспоминая великого вождя и героя, каким он был в годы его и Руди юности. Они равнялись на него, они шли за ним в бой, не жалея ни крови, ни жизни. И вот владыка мертв, а бывший когда-то лучшим другом Хазе заключен в самую высокую башню Альдеринка и тоже слушает этот тревожный, заунывный звон. - Владыка, вам бы поберечься, - верный адъютант Леске водрузил на плечи Кестнера горностаевую мантию. - Да, - глухо проговорил Вольфганг, - надо так много еще сделать. Он бросил последний взгляд на площадь, к которой стянулось множество жителей столицы, попрощаться с вождем и поприветствовать нового. Если бы они знали, как маловажно для самого Кестнера их приветствие, как он скрипит зубами от необходимости совершать предписанные этикетом ритуалы, вместо того чтобы собирать армию и мчаться на север. Странные донесения, приходящие с границы, из чертовой крепости Рац, куда Руди услал Зоргена, не внушали оптимизма. Что-то творилось там, в непролазных лесах, принадлежащих спокон веков клятым, но считавшихся безопасными из-за близости угодий горных колдунов. Кстати, от родичей давно нет вестей, и это тоже повод для тревог. - Леске, приготовь экипаж, - велел Кестнер. - Экипаж готов, владыка, - поклонился верный слуга. Шаги по камню мостовой отдавались гулким эхом. Ветер пел с колоколами, забирался под теплую мантию, холодил сердце. Говорили, - Вольфганг знал, - что у них, Кестнеров, сердце, как кусок льда, но правдивым это утверждение стало лишь сейчас. В тюрьме уже давно был отбой, и смена власти не могла служить причиной для смены вековых традиций, но Рудольф не спал. То ли молился, то ли просто раздумывал, склонив голову и сложив руки на груди. Грохнула решетка, впуская гостя. Тюремщик подобострастно поклонился, поспешно зажег свечи в канделябрах. - Руди. Бывший маршал поднял отрешенный взгляд. - Здравствуй, Вольфганг. - Не хочешь поздравить меня? Маршал сложил губы в подобии улыбки. - Помнишь, каким он был, Кестнер? Горел, как солнце. - Помню. Это ты забыл. Все забыл, Руди. И, кажется, все давно выгорело, заросло, как старая рана, оставив незаметный белый шрам, но вдруг внутри будто струну задели, что-то загудело, заставляя кровь нагреваться и быстрее бежать по жилам. Обида всколыхнулась. - Ты первый пошел против меня. - Ты заблуждаешься, Вольфганг, - все та же улыбка, все понимающий взгляд из-под тяжелых век, - не надо смешивать личные дела с делами государственными. Я сделал все, чтобы Дархайм простоял несокрушимой твердыней три десятка лет. А ты развалишь все меньше чем за год. - Старый интриган, - рассмеялся Кестнер, - ты умело лгал на благо Дархайма, но твоя ложь выйдет боком тебе же. - Я не боюсь тебя, Вольфганг. Новый владыка понял, что не добьется ничего. Зачем он сюда пришел? Что хотел спросить у Рудольфа, которого, возможно, больше не увидит живым? Разве что только это: - Скажи, за что ты отомстил мне? За что отнял у меня самое дорогое? Маршал Хазе выдержал полный ярости и боли взгляд с ледяным спокойствием. С таким же лицом он уходил после того последнего разговора, когда они расставили все точки над и. - Что ты хочешь услышать от меня, Вольфганг? Ты отнял у меня, я у тебя – так что ли? Но я никогда не был столь мелочен. - И это говорит человек, прославившийся подложными письмами. Ты же знаешь, что у моего сына не могло быть волчат! Ни от мараонской девки, ни от какой другой. Это наше проклятье, Зорген – результат колдовства, его рождение погубило его мать, и за счет ее жизни он сумел выжить. Щека Руди дернулась, обнажая пожелтевший клык, взгляд стал темным. Он тоже помнил все. - Думай, что хочешь, но я сделал это для них. Я был наставником Зоргена и Эриха, и видел, что с ними творится… - О Боги! Послушай себя, Руди! Ты убил моего сына! Что бы ты сделал с убийцей своего? - Я бы его не пощадил, - промолвил маршал без раздумий. Подумать время было. Впрочем, не так много у него вариантов: умереть быстро и с честью или гнить в башне еще пару лет, пока старость и сквозняки не сделают свое черное дело. Кестнер молча смотрел на своего бывшего… кто знает, кем они были друг другу. Но сейчас это враг – хитрый, умный и, самое страшное, хладнокровный. Вольфганг сам выжег в этой душе чувства. - Ты будешь жить, Руди, - сказал он, - и умирать медленно, день за днем думая о том, что натворил. А потом я причиню тебе такую же боль, какую ты причинил мне. - Как пожелаете, владыка, - наклонил голову маршал, в его голосе звучало разочарование.