It means nothing

Я падаю и Метка выскальзывает у меня из рук. Я даже не заметила, когда сняла ее с шеи. Но на всю жизнь запомнила выражения лица Лукоя, когда протянула кусок сургуча ему. А был ли смысл в продолжении войны? Да, он бы ничего не сделал мне, но как же остальные? Белка, Ромка, Никита, Акулина, Гурий — на всех Метку не растянешь. А есть ли смысл в том, чтоб выжить одной? По крайней мере, такими мыслями я руководствовалась, отдавая самый мощный магический талисман в руки самого жестокого и беспощадного человека из ныне живущих. Впрочем, он так его и не получил. В следующий миг раздался взрыв, — тоже, несомненно, магического происхождения, — и меня откинуло метра на три. Я с сомнением оглядываюсь по сторонам. Лукоя и след простыл. Кто б сомневался. Он всегда был крайне осторожен. Не удивительно, что он телепортировался, как только почувствовал угрозу. О, нет, он не трус. Он куда хуже. Метка лежит в трех шагах от меня, вот только сделать их я не в силах. Кто-то очень уж постарался не допустить ее попадания в руки Многолика. Я аккуратно подползаю к темному сургучу и хватаю его онемевшими пальцами. Рассматриваю изображение: падающая сова, в грудь которой вбили кол. Вот как я себя сейчас чувствую. Побитой, побежденной. Если кто-то спросит, отличается ли полет от падения: да. Когда падаешь, пути назад нет. И тормозов тоже. Дрожащей рукой цепляю на шею свой единственный шанс выжить и пытаюсь встать. Кажется, с третей попытки у меня получается. Бреду в строну… Не знаю, какую. Просто бреду прямо, пока не натыкаюсь на заброшенное с виду здание с небольшим изображением тетраэдра на стекле. Символ наших. Захожу внутрь. Ко мне сразу подбегает какая-то девчонка лет пятнадцати и заботливо придерживает меня, помогая дойти до ближайшего стула. Видать, сильно меня огрело, раз у неё лицо такое перепуганное. Впрочем, не важно. Все бессмысленно. Я открываю глаза. Первый вопрос «где я?» сразу отбрасывается: разумеется, в медпункте, где же еще. На мне чистая одежда. Вчерашние царапины на руке практически зажили. Стоп. Вчерашние? Сколько же я проспала? Тут дверь открывается и в комнату с перекошенной физиономией входит Рома. — Быть не может. Наша спящая… кхм, красавица наконец соизволила продрать глаза. Неплохо для начала, — парень подсаживается ко мне на кровать. — Как себя чувствуешь? — Лучше, чем отвратительно, — пытаюсь отшутиться я. — Как долго меня не было? — Да ну тебя, — отмахивается Лапшин, — еще испугаешься, в обморок грохнешься — придется еще неделю ждать. — Неделю? — мои глаза непроизвольно расширяются, я изумленно таращусь на друга. — Заметила-таки, — вздыхает парень. — Значит, с концентрацией все в порядке. А Лиза утверждала, что ты еще как минимум неделю слова будешь раз через три различать и видеть десять человечков вместо одного. — Нет, со мной все в порядке. Твои шесть глаз уже почти соединились в необходимые два. Ты мне лучше скажи, что произошло, пока я в отключке была. — Ты удивишься, но, пожалуй, ничего серьезного, — задумчиво произносит Рома. — После того взрыва Многолик ведет себя на удивление тихо. Залег на дно, я бы сказал. — Взрыва? Ты тоже о нем слышал? — Шутишь? Да у всех уши заложило как минимум на полчаса. Мы думали, ты погибла, пока ты сама не заявилась спустя три часа на порог Лизкиной конторы. Лизка… Так вот как ее зовут. В этой войне участвуют все. Ученики Младшего Дума обычно заведуют своеобразными центрами, — травмпунктами, конторами, называйте, как хотите, — где принимают и лечат больных. На поле боя их, понятно, никто не пускает — меленькие еще, — зато ребят специально обучают целебной магии. Все лучше, чем ничего, как говорится. Впрочем, я бы предпочла ничто тому, что теперь является «всем». -… Что интересно, никто не знает, чем этот взрыв вызван. И никто, кроме тебя, в нем не пострадал, — продолжает Рома. - Эй, ты меня вообще слушаешь? — Что? Да, да. Никто не знает… — я вздыхаю. — В тот момент, когда раздался взрыв, я уже протягивала Метку Лукою, представляешь? Я была абсолютно уверена, что другого выхода просто нет. И тут - бах! — и я вместе с Меткой отлетаю назад. Спорим, Многолик успел телепортироваться еще до того, как взрывная волна подняла его в воздух? Выходит, этот удар целиком пришелся на меня. Вовремя и достаточно болезненно. Знаешь, если бы я не знала, что такое невозможно, я бы решила, что это сделал Лютов. Его стиль. — Кстати, насчет Нила, — неуверенно произносит Лапшин. — Впрочем, не важно. Ты все равно не поверишь и решишь, что это ловушка. Я и сам поначалу так решил. — Что? О чем ты? — я пытаюсь встать, но Рома быстрым движением укладывает меня на место, словно куклу. — Тихо. Отдыхай, — он шепчет заклинание и я почти мгновенно погружаюсь в дрему. Когда я просыпаюсь, солнце давно село. За окном горит одинокий фонарь. Судя по всему, я нахожусь на третьем этаже. Устав от бездействия, пытаюсь встать. Удивительно, но подъем дается мне с первого раза и без особого труда. Я чувствую себя превосходно. Очевидно, мне повезло и я попала к белорожке. Из них целители получаются куда лучшие, чем из меченосцев и златоделов. Иногда первокурсник с Белого Рога способен восстановить силы опытного боевого мага и даже не вспотеть, в то время как тот же златодел будет пыхтеть над каждой царапиной. Я выхожу из палаты и спускаюсь вниз в приемную. Девочка, принявшая меня вчера… То есть, неделю назад, сейчас пьет чай, сидя за небольшой импровизированной стойкой. Я всматриваюсь в ее лицо. Белокурые локоны скручены на довольно забавный манер: два хвостика по бокам сплетаются сзади в одну косичку, очевидно, приколотую к голове, потому что кисточки внизу я не вижу. На щеках еле заметен румянец. Глубоко посаженные глаза имеют непонятный, то ли зеленый, то ли карий оттенок. Не то что бы первая красавица, но и уродливой не назовешь. Самая обычная девочка-подросток. Которая, очевидно, спасла мне жизнь. Ее туманный взгляд бродит по комнате, пока она не замечает меня, стоящую на нижней ступеньке. — Ты очнулась! — улыбается она, а в ее глазах появляется невиданный ранее блеск. Теперь, когда она радуется, степень ее привлекательности резко возрастает, а черты лица кажутся более зрелыми. Так забавно и одновременно больно наблюдать подобные перемены. Понимая, что в другом мире, где не идет война, она могла бы иметь парня, друзей, вести счастливую школьную жизнь. А так она вынуждена сидеть здесь целыми днями, совсем одна, и пить чай. Часто ли у нее бывают гости? Судя по тому, как она обрадовалась моему пробуждению — не очень. — Божечки, я так испугалась, когда ты, вся бледная и исцарапанная, со сломанной рукой, ввалилась ко мне. — А у меня сломана рука? — удивляюсь я и осматриваю свои руки. Да нет, целы. Двигаются нормально, не болят, не опухли. — Была, — поправляет Лиза. — Уже нет. Я тебя тщательно подлатала, — улыбается она. — Да… Спасибо, — я присаживаюсь на стул перед стойкой, напротив нее. — Да что ты, не стоит благодарности. То есть, мне конечно приятно, но это ведь моя работа, верно? — За работу обычно платят, — бурчу я и тут же прикусываю язык. Какой черт меня дернул? — Ну, зато я жизни спасаю. Людей лечу, — смущается девочка. — Правда, люди в этой части города бывают редко, — она запинается. — То есть, я имела в виду, это же окраина Троллинбурга, все действия ближе к центру. Не то что бы я хочу в самый центр, но мне бы хоть немножечко поближе, к людям. Тоскливо здесь, — торопливо объясняется. - Вот, ты скажи, разве я плохо справляюсь? Разве я не вылечила тебя? — Я чувствую себя превосходно, — поспешно заверяю я. — Вот. А они не хотят меня перевести. Мол, маленькая еще. Слабая. Я на третий курс перешла, когда война началась! А если учесть, что медпунктами заведуют ученики Младшего Дума, я еще о-го-го какая взрослая! — Кто - они? — удивляюсь я. — Кто-кто. Не знаю я, кто там в Менгире медпунктами заведует. Но они и не переводят. Вот кому, спрашивается, я могу здесь помочь всерьез? Здесь же почти никто не бывает! А у меня, между прочим, дар. Я вижу насквозь все-все болезни, и если кого и не смогу вылечить, хотя бы рассказать другим смогу, — заявляет Лиза и тут же, как ни в чем не бывало, спрашивает. — Чай будешь? — Это очень хорошо, но там действительно опасно, — оправдываю я зачем-то работников Менгира. Жалко ее. — Кто бы говорил, — фыркает девчонка и, не дождавшись ответа, ставит чайник на плиту. — Вот ты, говорят, в пятнадцать лет весь город спасла. Некроманту опасному руку обрезала. — Лгут бессовестно, — машинально отвечаю я, вспоминая, как Троллинбург был охвачен эпидемией страха. — Бессовестно лжешь сейчас ты. Бессовестно и безыскусно, — без обиняков заявляет Лиза, наливая кипяток в чашку с какой-то травой на дне. Перемешивает и дает мне. - На, выпей. Липовый. Я благодарно киваю и всматриваюсь в кружащиеся в воде цветы, принятые мной изначально за траву. — А разве они не должны завариться? — Это долго. Я пользуюсь заколдованными. Ты пей, пей. Я заклинанием остужаю чай и делаю несколько неуверенных глотков. — Вкусно. — А то. Я плохого не посоветую. Я расслабляюсь и откидываюсь на спинку, чувствуя, что атмосфера потихоньку разряжается. — Ты на каком факультете? — Белый Рог, — гордо отвечает девчонка. — А ты, поди, и сама догадалась, чего спрашиваешь? — Просто, чтобы убедиться. Надо же поддерживать дружескую беседу. Лиза хихикает и отпивает из своей чашки. — Если бы у тебя был выбор, куда бы ты отправилась? — спрашивает она. Я задумываюсь. Мысль оставить своих друзей одних кажется мне неправильной и чуждой. Впрочем… — В прошлое. Где-то на середину четвертого курса. И навсегда там остаться. А ты? — Ну, я думала об этом в другом смысле, но если так, то я хочу в будущее. Когда война закончится. — Ты что, совсем не хочешь отмотать время назад? Ни к одному моменту? — А какой в этом смысл? Скучно переживать одно событие насколько раз. Плюс, если вернуться в прошлое, в будущем обязательно наступит сейчас. А я хочу оставить сейчас в прошлом. В конце концов, я не верю, что самое лучшее событие в моей жизни уже случилось. Не верю, — она уверенно качает головой. Я пораженно смотрю на нее. Господи, ей же всего пятнадцать лет! Но внезапно мои мысли поворачиваются в другую сторону. Ведь будущего может и не быть. Она может выйти завтра на улицу и в нее случайно попадет заклинание, предназначенное для другого. Вот так. Вдруг. И все то будущее, которым она грезила, разом исчезнет, оставив лишь холодное тело. Чтоб хоть как-то сгладить затянувшуюся паузу, спрашиваю первое, что приходит в голову: — Кем ты хочешь работать после войны? — Знахарем, — краснеет она. Ну да. Могла бы и догадаться. Девочка, которая видит все болезни. — А ты? — Войну еще пережить надо, — вырывается у меня. Я готова откусить свой язык и проглотить. — То есть, наверное, буду Боевым Магом в Розыскной палате. Я бросаю взгляд на окно. На горизонте уже появилась тонкая розовая полоска — предвестник рассвета. Одним махом я выпиваю остатки чая и встаю. — Уже уходишь? — расстраивается она. — Эээ… Да. То есть, я ведь здорова? — ни к чему подвергать ее лишней опасности. А она обязательно возникает при длительном контакте со мной. — Да, конечно. Я просто думала… Не важно. — Спасибо тебе большое, что вылечила, что ухаживала за мной целую неделю. Что чаем напоила и поболтала. Ты очень хорошая, просто мне уже идти надо. — Да, я понимаю. До встречи? — Пока, — я выскальзываю наружу, аккуратно закрыв за собой дверь. Бросив последний взгляд в окно, вижу Лизу, моющую наши чашки в раковине. По ее щеке катится одинокая слезинка. Я не знаю, куда я иду. Точнее, не так. Я знаю, куда я хочу прийти, но не знаю, как туда попасть. Я хочу домой. В Плутиху. Где всегда тепло и уютно. И нет войны. Но мой дом сгорел. Там, где раньше стояло двухэтажное здание, лежит лишь куча пепла на обугленной земле. Не осталось даже каркаса. Но больше всего мне жалко маленькую деревянную шкатулку, лежавшую некогда на втором этаже, в третьей справа комнате, если смотреть от лестницы, в письменном столе, стоявшем у окна. Единственная вещь, доставшаяся мне от прабабушки. Кроме Метки, разумеется. Мои мысли прерываются, когда невдалеке я слышу звуки борьбы. Судя по всему, сражаются двое: молодой парень, быть может, мой ровесник, и взрослый мужчина. Я иду в ту сторону, откуда доносится шум и замираю, прижавшись к стене дома. Голоса раздаются прямо из-за угла. Я прислушиваюсь. Какое-то время не слышно ничего, кроме боевых заклинаний, по очереди произносимых противниками. Один из голосов кажется мне ужасно знакомым. Нет, это же не может быть… — Тебе еще не надоело, щенок? — спрашивает один из них. — Чья бы собака лаяла, — доносится ответ. Неужели… — Мстислав давно наблюдает за тобой. Ты ему нравишься. Присоединяйся, Роман, и он наградит тебя. — Роман? Ромка? Нет, нет, нет! — Вы глуп. Неужели вы думаете, что ему действительно не наплевать на вас? Он хочет только власти. Впрочем, вы и сами это поймете, когда он вас убьет. — Значит, твой ответ - нет? В таком случае, сейчас ты на себе убедишься, что друзья Мстислава живут дольше, чем враги. — Нет! — я выбегаю из-за угла и направляюсь к Роме, сражающемуся с человеком, чье лицо мне не знакомо. Парень оборачивается и улыбается мне. Но это не привычная улыбка моего лучшего друга, а ухмылка, какой позавидовал бы сам Лютов. Завидев меня, его противник тоже ухмыляется и они оба телепортируются. Что? Что произошло? Что это было? Внезапно сзади раздается тихий голос, не тронутый годами. — Мила, Мила, Мила. Ты так ничему и не научилась? Как видно, нет. Я ожидал лучшего от своей ученицы. — Возможно, я бы научилась большему, если бы ты вел уроки логического мышления, а не метаморфоз, — я оборачиваюсь, глядя в лицо Лукоя. За время нашего знакомства, он побывал в двоих обличиях, и оба принадлежали другим людям. Первый — мой отец, мужчина средних лет с рыжими прямыми волосами, цвет которых я унаследовала. Потом — Второе Лицо Триумвирата, Владыка Мстислав, чей голос перестал стареть, когда ему было, наверное, лет тридцать. — Иронизируешь? Зря. Мы ведь с тобой так и не договорили, Мила. Ты же не передумала? — с насмешкой спрашивает Лукой. — А вдруг? — мой взгляд наполняется ненавистью. — С чего бы? Ты же не думаешь, что за эту неделю хоть что-то изменилось? Напрасно. — Ты начал войну и без Метки. И до сих пор жив. Зачем она тебе? — повторяется. Этот разговор повторяется по кругу. Все точно так же, как в прошлый раз. Ничего не изменилось. Он прав. — Метка даст мне полную и абсолютную неуязвимость. Как это ни прискорбно, сейчас я уязвим. Тебе ли этого не знать, Мила? — Если ты уязвим, значит, мы можем победить. В таком случае я не собираюсь сдаваться. Лукой смеётся. У меня по спине пробегает холодок. — Я уязвим, но неужели ты думаешь, что я собираюсь проигрывать? Если бы был хоть малейший шанс, что победишь ты, Мила, стал бы я вообще начинать войну? Правильный ответ - нет. Посмотри вокруг — мы в руинах. Руины — вот что осталось от Троллинбурга. Эти дома заброшены, а когда-то в них жили люди. И где эти люди теперь? Твоя Метка не может защитить всех. Спроси себя, неужели ты готова пожертвовать всеми своими союзниками, всеми, кто дорог тебе, — в голове возникают образы Акулины и Гурия, Ромки, Белки, Никиты, Векшей, однокурсников и учителей, Вирта и той девочки, Лизы. — Только потому, что не хочешь отдавать мне кусок сургуча? - нет, Метка всех не защитит. Но будет ли лучше, если я ее отдам? Заметив мою неуверенность, Лукой продолжает нарочито-ласковым голосом: — Не бойся, Мила. Если ты сейчас же отдашь мне свою Метку, я пощажу твоих друзей. Я пощажу всех в этом дурацком городишке, только отдай ее. Моя рука непроизвольно тянется к веревке на груди. Нет, я не собираюсь отдавать Метку. Это скорее попытка защитить ее. Или укрыться под ее защитой, кто знает. Но это и не важно, потому что я так и не успеваю к ней прикоснуться — меня сбивают с ног и отшвыривают к стене дома обыкновенным Гуиблос, заклинанием толчка, которое изучают еще на седьмом курсе Думгрота. Приподняв голову, я оборачиваюсь в сторону Многолика — он выглядит растерянным. Всего долю секунды. Выходит, это не он. А кто тогда? Мы одни. Глаза Лукоя сужаются и он идет прямо на меня. Я приподнимаюсь на локтях, но голова пульсирует, перед глазами плывёт, а каждое движение отдаёт такой болью, что только чудо помогает мне не упасть. И эта фраза близка к истине — я буквально чувствую на себе действие чьей-то магии, предохраняющее меня от падения. Оригинальное у этого таинственного незнакомца чувство юмора — сначала с размаху шибануть о стенку, а потом бережно поднять. И даже не думать о том, чтобы смягчить боль от удара. Внезапно между мной и Лукоем появляется неясная фигура. Хоть голова у меня уже перестаёт болеть, картинка перед глазами яснеет очень и очень медленно, из-за чего я не могу разобрать, кто это. Я медленно и с трудом поднимаюсь на ноги, опираясь о стенку. — Беги, дура! — кричит тёмное пятно и я моментально узнаю владельца голоса. Лютов, собственной персоной. — Так может, не надо было меня в стенку швырять? — практически рычу я, стараясь прогнать с глаз пелену. — Ты же сам позаботился о том, чтоб я не убежала. Я изо всех сил напрягаю зрение, пытаясь различить выражение лица Нила. — Рудик, ты дура! — сквозь зубы процеживает он и наставляет на меня перстень. Перед глазами проясняется, а земля под ногами неожиданно приобретает устойчивость. — Сама не додумалась, да? — Как мило, — раздаётся голос Лукоя. Удивительно, но к этому времени я почти успела забыть о его присутствии. — Чувствуется атмосфера семейных сцен. Не сомневаюсь, что идея умереть в один день придётся вам по вкусу. Я в недоумении гляжу, как он поднимает руку в мою сторону. На старческих пальцах ни одного перстня, но в намерениях Многолика сомневаться не приходится. Он, что, всерьёз пытается меня убить? Это абсурдно и он понимает это даже лучше меня. Чего он хочет? Понимание появляется в тот момент, когда Лютов бросается ему наперерез и оказывается чётко между нами. Чёрт, вот же кто из нас идиот. — Ты спятил? — что есть сил ору я, но тот и не думает отходить. — Беги. — Вот уж от кого не ожидала подобного самопожертвования. Он же прекрасно знает о Метке, так к чему всё это? Мстислав-Многолик усмехнулся. — Как благородно. Я бы даже сохранил тебе жизнь, Нил, если б не был так обижен. — Мужчина качает головой, словно учитель, отчитывающий провинившегося ученика. — Неужто ты решил, что предательство сойдёт тебе с рук? На что ты рассчитывал, переходя мне дорогу? — Рудик, если ты сейчас же не свалишь, я тебя сам прикончу, — рычит Лютов, а Лукой цокает языком. Перевожу взгляд с одного на другого, пытаясь понять, что происходит. Почему Нил вдруг встал на мою защиту? И почему Многолик до сих пор не смёл его, словно путающуюся под ногами болонку? Или это всего лишь дешёвая уловка, подобно той, с помощью которой меня сюда заманили? На что они рассчитывали, что я из благородства отдам Лютову Метку, расчувствовавшись от его внезапной поддержки? Внезапно Многолик сжимает вытянутую руку в кулак и Нил подлетает в воздух метра на два, мучительно корчась при этом. В голове возникает отработанная до автоматизма схема. Когда только началась война, Гурий очень много времени потратил на то, чтоб придумать способ обезопасить себя и близких. Тут в ход пошли и отдельные перстни, которые можно использовать только для выставления щита, и талисманы… Разумеется, моя Метка тоже не осталась без внимания. Он так и не понял, как она работает, и не смог сделать что-то подобное, но мысль о том, как я спасла Берти на втором курсе, прочно засела у него в голове. Тогда он и предложил этот трюк с переходящей Меткой. Когда смерть угрожает конкретному человеку, я «дарю» Метку ему. Когда угроза спадает, или перемещается на кого-то другого, Метка переходит к нему. В конце она всегда возвращается ко мне. Именно поэтому об этом механизме знали только те, кому я могу доверять безоговорочно: Рома, Белка, Берти, Фреди, Акулина и Гурий. Разумеется, я ни сколько не сомневалась в Велимире, но для могущественного Владыки необходимость думать в первую очередь о Метке была бы обузой, а не реальным шансом спасти себя или кого-то. Могу ли я доверять Лютову? В голове всплывает недавний взрыв. Теперь-то нет никаких сомнений, что это его работа. Но можно ли ему доверять? Или это всё лишь часть плана? «Кстати, насчёт Нила» О чём хотел сказать Ромка? Додумать мысль мне не даёт вид летящего к стене Лютова и холодная ухмылка Многолика. Прежде, чем спина златодела соприкасается с кирпичной стеной в паре метров от меня, а я успеваю подумать хоть о чём-нибудь в голове проносится: «Ты принадлежишь ему. Ему!» Удар сопровождается глухим стуком и стоном Лютова. Открыв глаза, он с удивлением смотрит на кусок сургуча, появившийся на его шее. — Рудик, ты… — шипит Нил, вращая кистью правой руки и медленно сползая по стенке вверх. До меня не сразу доходит, что он колдует — только когда я замечаю чёрное свечение мориона. Выходит, мысль о самоизлечении — первое, что приходит в его голову. Автоматически. Поняв это, я невольно соглашаюсь со всеми невысказанными эпитетами златодела. Моё чувство самопожертвования настолько велико, что инстинкт самосохранения утерян почти полностью. Вдруг Многолик сменяет гневную улыбку на довольную. Даже высокомерную. — Отлично, Нил. — Лукой даже позволяет себе два коротких смешка, а глаза с клубящимися пауками вспыхивают адским пламенем, пожирающим на мгновение и туман, и пауков, и паутину. — А теперь отдай мне Метку. Рука Владыки протягивается к облокотившемуся о стену Лютову, и в моей голове проносятся эпитеты, которые не позволил бы себе даже златодел. От осознания того, что всё происходящее — от самого начала, когда я даже не думала заворачивать в этот двор, — лишь тщательно спланированная постановка с моим живым участием, по спине пробегает холодок, а руки невольно сжимаются в кулаки. Я медленно качаю головой из стороны в сторону, направляю перстень на Лукоя, невольно отмечая белизну костяшек. Многолик поворачивается ко мне с победоносным выражением лица. — Поздно, Мила. Война проиграна. Побереги силы, — едва ли не отеческим тоном, плохо сочетающимся с внешним видом мужчины, замечает он. Я хочу ответить, что у меня ещё есть шанс. Вернее, я хочу ударить его прежде, чем кто-либо успеет среагировать. Но чем? Глупо полагать, что победа лишила Лукоя бдительности. А Лютов, даже если не знал о свойстве Метки до этого момента, теперь понял всё и успеет передать её Многолику прежде, чем любое заклинание достигнет цели. Я истерически пытаюсь найти выход из ситуации, как вдруг златодел, до того молчавший, тихо, но отчётливо говорит: — Нет. — Что? — оборачивается Лукой. — Нет, — повторяет Нил и я чувствую, как голова начинает кружиться от переизбытка и резкой смены эмоций, хотя и понимаю, что ещё рано расслабляться. — Это мой ответ. Я не собираюсь отдавать Метку тебе, как не сделал бы этого и полгода назад. Нет. — Ты! .. — шипит Многолик, направляя обе руки на златодела. И, хотя на того надета Метка, мне становится страшно за него. — Ты не посмеешь! — Простите, Владыка. Уже посмел. Позади Многолика раздаётся топот нескольких пар ног и из ниоткуда появляется небольшой отряд Боевых магов во главе с Гурием и Велимиром. Мужчина оборачивается и с возгласом: — Глупцы! Вы выиграли одну битву, но в войне вам не победить, — исчезает. Я бессильно опускаюсь на мощёную дорогу, чувствуя, что он прав, и стараясь всеми силами заглушить это чувство. Однако сейчас, когда сил не осталось даже на то, чтоб посмотреть в глаза Гурию, это очень сложно. Слишком сложно. Лютов молча подходит и протягивает мне Метку. Я беру лежащий в его ладони кусок сургуча и в тот момент, когда моя кожа соприкасается с его, всё вокруг темнеет. Сначала я думаю, что потеряла сознание. Потом понимаю, что сижу в той же позе. Это всего лишь телепортация. Я надеваю Метку на шею и Лютов так же безмолвно помогает мне встать и пересесть на кровать. Он выглядит так, словно на него всё произошедшее вовсе не повлияло, но, присмотревшись, я замечаю, что на шее у златодела пульсирует вена, а все мышцы напряжены, словно сохранение положения стоя обходится ему невероятной ценой. Перехватив мой взгляд, парень поспешно отворачивается и отходит к окну, тяжело упёршись в подоконник. Я пытаюсь отвлечься от его фигуры на окружающий интерьер. Выходит плохо, моя голова сейчас не способна на чём бы то ни было сосредоточиться, но общая атмосфера напоминает почему-то Чёрную Кухню. — Это моя комната в Чёрной Кухне, — подтверждает мои наблюдения златодел. — Мне казалось, сюда нельзя телепортироваться. Лютов не реагирует. Да и не о чём тут говорить. Я могла быть неправа изначально. Возможно, у определённого круга людей появилась такая привилегия после начала войны. В сущности, никакой разницы. Долгое время мы молчим. Впрочем, может, молчание длится всего несколько минут. Сложно понять. Наконец я начинаю: — Так значит, ты… — и замолкаю, не в силах даже сформулировать до конца вопрос. Лютов всё равно отвечает: — Да. Снова воцаряется молчание. На этот раз гораздо короче, потому что Нил скоро отходит от окна и почти идеально ровной походкой направляется к кровати, садясь возле меня. Когда его рука касается моей щеки, я вздрагиваю. — Успокойся. Мир не вокруг тебя вращается, — проводя кончиками пальцев вдоль шеи, говорит он усталым и совершенно не своим голосом. Не те интонации. — Не ты одна сегодня чуть не сдохла. И, хотя речь вполне в стиле Лютова, я не узнаю его голос. Но почему-то выгибаю шею навстречу лёгким прикосновениям. Тоже непривычно. Тоже странно. Тоже плевать. Парень наклоняется и сначала неуверенным, быстро переросшим в жадный, поцелуем впивается в мои губы. Я отвечаю, слегка наклонив голову, и руки сами зарываются в его волосы. Я вся — один сплошной инстинкт, остатки мыслей куда-то улетучились, оставив тело наедине с Лютовым. Потом я буду жалеть. Сейчас мне абсолютно плевать на все рамки и мораль. Нил опрокидывает меня на кровать и начинает водить руками по моим плечам, ключицам, постепенно опускаясь всё ниже. Я перехожу от волос к шее, затем запускаю руки под ворот кофты. Он натыкается на пуговицы блузки и расстёгивает их поочерёдно, спускаясь одновременно и руками, и губами, оставляя поцелуи на оголённых участках кожи. Я стягиваю кофту, обнажая торс парня и провожу по нему одной рукой. Лютов отвечает на движение звуком, напоминающим рык, и снова впивается в мои губы. Я с силой давлю на плечи парня, заставляя того перевернуться, и, оказавшись сверху, покрываю шею и ключицы вереницей поцелуев. Однако достаточно быстро снова оказываюсь придавлена к кровати. Какое-то время мы продолжаем эту безобидную игру — «Кто сверху». Затем его руки опускаются мне на бёдра и перебираются к ширинке. В этот момент в голове срабатывает что-то наподобие стоп-крана, и я снова обретаю способность мыслить. Я перехватываю руки Нила. — Нет. Тот смотрит на меня с насмешкой. — Серьёзно? Сейчас? Я понимаю, что поза, в которой мы находимся, уже подходит под определение компрометирующей, но настроена решительно. — Не нужно. — Рудик, ты издеваешься? — заглянув в мои глаза и прочитав в них, что я серьёзна, Лютов саркастично поднимает бровь. — Ты же понимаешь, что это ничего не будет значить? Я хмуро киваю. — Это одна из причин, по которым я не хочу допустить ничего подобного. Мы не любим друг друга, Нил. Даже не привлекаем. Это ничем не лучше, чем переспать по-пьяни. На лице златодела читается, насколько именно ему плевать на моральную сторону вопроса. Однако он с хмурым видом слезает с меня, надевая обратно кофту. — Извини, Лютов. — Рудик, мне до твоих извинений… — отмахивается парень. - Всё, что я хотел — расслабиться. День был хреновый. Я понимающе киваю, натягивая обратно сброшенную во время кувырканий блузку. — Если хочешь, ночуй здесь. Завтра пойдёшь искать приключения на задницу. Если не хочешь — иди сейчас. Взвесив все за и против, я прихожу к выводу, что Лютов — один из немногих людей, степень риска для которых не зависит от моего местоположения. А я по-прежнему слишком устала, чтоб куда-то идти. — Спасибо, Нил, — отвечаю я, направляясь в ванну. Златодел передёргивает плечами и лезет в шкаф за вторым комплектом постельного белья.