А мы мечтали

      В который раз я себя спрашиваю: зачем, почему и почему так поздно. И на все многогранные и многоликие вопросы один простой, но до боли в груди и до скрежета в зубах ответ – надо. Это слово из четырёх букв затмило всё, превратило эту жизнь в кошмар. А ведь нам такая жизнь была по вкусу. Да, сейчас, сидя дома, смотря в окно, за которым осень нещадно изливает свои прозрачные капли на мокрые улицы, я понимаю, мы были повёрнутыми маньяками. Можем ли мы себя так называть? Думаю – да. Наверное, это вызовет осуждение у других, но чёрт побери, им не понять того, что прошли мы.       Дождь монотонно барабанит по стеклу и подоконнику. У него грустная мелодия.       - Видишь, он тоже плачет. – Тихо говорю я, потому что боюсь. Да, я умею бояться, да я это умею скрывать, но сейчас… Сейчас всё перевернулось, а мне так хочется вернутся на полмесяца назад, когда всё ещё было хорошо-хорошо.       Мы ведь собирались с тобой наконец-то нормально отдохнуть, с одной стороны предательски бросив ребят, с другой – хоть чуточку времени посвятить себе. Бизон это желание часто вспоминал, а тогда подтрунивал, заявлял, что я не смогу, что ты не сможешь.       А ведь смогли. Я забываюсь, смотрю невидящим взглядом, словно на глазах повязка из мрака, которую теперь не стянешь. Всю жизнь буду смотреть на мир с оттенком серого, чёрного, но уж точно не яркого и не светлого. Свет и все цвета радуги буквально взорвались и разлетелись на мелкие кусочки тогда, когда прогремел этот чёртов взрыв.       Да, виновных до сих пор не нашли, хотя Пригов перевернул всё верх дном как у нас, на нашей базе, так и у себя. Ох он неистовствовал, мне даже казалось, готов был первого подозреваемого к стенке приставить и пулю в лоб пустить. Жаль, ты этого не видела, или же, быть может, видела… Я не знаю, я не специалист по загробным мирам.       Тот день даже вспоминать не хочется, потому что он небрежной чёрной чертой, которая больше похожа на кривую, ломаную, на что угодно ужасное, разделил всю мою жизнь на то, что можно отнести к счастью и то, что является просто чёрным. Мрак – одно слово, но так точно всё описывает.       Наконец-то дождь прекращается. Да, на улице осень, листья только-только начинают опадать, но они все какие-то бесцветные. Наверное, я просто раньше не допускал мысли, что что-то может с тобой случится, что-то непоправимое и ужасное. Да, так бывает. Ты же всегда охраняла нас, предостерегала, была трезвым и рациональным голосом, который просто не позволял совершать ошибок. А сейчас? Сейчас мы все вынуждены лишь вспоминать этот голос, который утонул в череде картинок из той, светлой жизни. А ведь станет ещё хуже.       Под подъездом раздаётся визг тормозов. Это Пригов приехал, значит, надо одеваться и идти вниз. И вновь очередной вопрос: что надеть? Простой строгий костюм, в котором я смотрюсь, но который тебе никогда не нравился, или же не менее простые штаны и майку, в которых ты и привыкла меня созерцать. Наверное, второе, потому что не хочу тебя огорчать, потому что не знаю, увидишь ты это, или нет.       Буквально за минуту напяливаю всю одежду на себя, захожу в ванную, замираю перед зеркалом. За эти пару недель я постарел. Или же за пару дней? Сказать честно, не знаю, не помню, не замечал. Да я вообще частично распустился. Но нет, сегодня надо за себя взяться, привести в порядок, слегка сбрить щетину, но так, чтобы чуть-чуть на щеках осталось, расчесать волосы, которые сейчас на голове лишь бы как лежат. Надо и я это делаю, стараясь не смотреть на один из оккупированных тобой шкафчиков, где до сих пор в ожидании тебя лежит косметика. Я даже в какой-то степени завидую этим всем вещам, тональникам, или как ты их там называла, теням… Они ведь ничерта чувствовать не могут и не умеют. И они просто счастливы. Наверное и мне хотелось бы уподобиться всей этой дамской утвари, но нет. Нельзя, потому что ты этого точно не поймёшь…       Привожу себя в порядок, надеваю привычные кроссовки и спускаюсь вниз. Пригов стоит около машины, без зонта, хотя идёт дождь. Непривычно это, и всё же трагично. Мы друг другу киваем, садимся каждый на свои места и служебная «Волга» цвета вороного крыла, визжа тормозами и рессорами, срывается с места и уезжает прочь от этого дома, некогда светлого.       - Ребята уже там, - сухо и медленно выдавливает полковник, сворачивая с шумной улицы в узкие улочки. Так добраться будет куда быстрее.       Я лишь киваю. Мои мысли вновь там, на том здании, в момент того взрыва. Нет, это же надо было обнаглеть, чтобы пытаться взорвать штаб нашей части? И ведь взорвали. И погибли многие, кто там был. Только, как бы это жестоко и ужасно не звучало, мне было плевать, да и не только мне. Да, мы обязаны защищать нашу Родину, хранить друг друга, охранять и оберегать мирных жителей. Но, чёрт побери, когда у нас самих разразился взрыв, мы об этом забыли. Мы все мчались к разрушенному зданию, пытались голыми руками разобрать ещё дымящиеся кирпичи, мы пытались спасти и даже кого-то вытаскивали. Но только не того, кто был нам всем настолько близок и дорог. В итоге уже нас оттаскивали спасатели, которые работали под угрозой взрыва и которые, к несчастью, доставали лишь раздавленные бетоном и арматурой трупы. Мы даже отчаялись, но тогда нам повезло. Тебя нашли, достали из-под завалов через каких-то два часа. Ты держалась, ты была ещё в сознании… Перед глазами вновь предстают эти руины и твоя слабая улыбка, а в глазах надежда…       Тебя увезли, а мы остались помогать. Наверное, это воля судьбы, наверное так и надо было, чтобы никто не поехал за той скорой, которая увезла тебя, чтобы мы всё узнали позже.       Машина резко останавливается, мысли вновь приобретают более реалистичный оттенок. Около дверей уже стоят ребята. Я присматриваюсь. Да, это Бизон и он нервно курит. Этот бугай, верзила с два метра ростом, который, кажется, может только есть, сейчас похож на нашкодившего котёнка. Да, почему-то именно такое сравнение проскакивает в мыслях.       Мы с Приговым подходим к бойцам. Они, молча и сдержанно, кивают, пропускают вперёд. Да, я командир, мне первым идти и в огонь, и в воду и в медные трубы лезть. А они пойдут следом, потому что они – бойцы, они – герои. Но не о них сейчас мои мысли, которые уже витают на пятом этаже реанимационного блока. В виде исключения нас всех, к нашему же удивлению, пропускают.       Ребята, по правде говоря, ещё не знают, зачем приехали. Точнее, конечно знают, чтобы навестить свою русалку. Только это половина правды. А я, к сожалению, знаю её всю. Я ведь родственник, да, это так и об этом говорит тонкое кольцо на моём пальце. А ведь мы так и не сыграли свадьбу. А ведь мы мечтали.       Все ждут доктора, надеются, что он принесёт хорошие вести, а я стою в стороне, и даже не смотрю на ребят. А врач в белом костюме подходит к ним, говорит уже известные мне слова. Я набираюсь сил и исподлобья смотрю на свой «Тайфун», который сейчас уже не кажется грозным. Кажется, что их просто стирают и медленно разрывают на части. Они лишь кивают, сказать и слова не могут. И Пригов… Он кажется таким седым…       Не знаю, поймут ли они меня, или же – нет… Осудят, заклеймят ли… Но этот выбор сделан, поскольку я не хочу мучить ни тебя, ни себя. Эта шутка судьбы и жизни уж точно не была весёлой…       Ребята проходят в палату, а я остаюсь за дверьми. Пусть они там посидят какие-то пару минут, пусть запомнят это спокойное лицо, эту лёгкую полуулыбку.       О том, что наступит этот день я узнал тогда, когда первый раз сюда приехал. Приехал сам, не в качестве командира, а в качестве возлюбленного… Тоже надеялся, что всё будет хорошо, как было многие разы до этого. Но нет. Сухие, скупые слова, которые мне тут же поясняла медсестра, поставили всё на свои места. Везение это хорошо, но и оно кончается. Ещё тогда мне вынесли вердикт, а жизнь подписала приговор счастливым мечтам.       Тогда, с пару недель назад, по пути в больницу Ритка впала в кому, из которой выбраться не сумела до сих пор. Тогда, в тот день, врач сказал мне, что на большее, чем на такую вот «жизнь» рассчитывать не приходится, но они попытаются вернуть её. Попытались, не получилось. Я не вникал в подробности, но по снимкам, которые мне показали ещё тогда, понял. Даже если она выйдет из этой чёртовой комы, как прежде уже не будет. Бетонные плиты перекрытия повредили позвоночник, в результате чего оказался повреждённым спинной мозг.       Мне было больно это слышать, я хотел кричать, разбивал костяшки пальцев в кровь, рычал и ругал себя за свою беспомощность. Ругал тогда, ругаю и сейчас. И куда сильнее ругаю за то, что позволил так долго всему этому продлиться. Врачи пытались… Но ничего не вышло.       Ребята по одному выходят из палаты, садятся на скамейку у стены. Там, за стеной остался лишь Бизон. Русалка, как он её часто называл. Да она ему сестрой стала, порой даже куда больше сестрой, чем мне возлюбленной… Ему тоже трудно. Врач кивает, манит рукой, завлекая в те четыре стены с пищащими приборами. Я прекрасно знаю для чего, это же знают и ребята. Ноги, словно ватные, голова, словно в тумане, словно вообще не моя, а чужая.       А ты так спокойно лежишь, так умиротворённо. Я смотрю, пытаясь запомнить, пытаясь в мыслях оживить эту картинку. Все мы столько раз мотались по госпиталям, с различными ранениями, даже отравлениями, столько балансировали на грани… И всё это кончилось.       - Вы знаете, зачем я Вас позвал. – Врач становится у изголовья кровати. – Иван Михайлович, я говорил Вам тогда, скажу и сейчас. Благоприятного исхода не будет. Травмы, полученные при обвале перекрытий не совместимы с жизнью, а сама жизнь Маргариты Степановны Кошкиной держится всего лишь на приборах. Согласно Вашей подписи, а так же решению врачебного консилиума, я уполномочен отключить приборы, поддерживающие жизнь.       Я лишь киваю, вновь заслушивая этот приговор. Да, это выстрел в сердце, причём не только в моё. Да, отчасти и я подписал этот приговор, дав согласие. С другой стороны, ты же Багира, свободолюбивое создание и я просто не имел, и не имею права держать тебя здесь, в этой уже ставшей для тебя далёкой, жизни. Ты уже не тут. Это факт, с которым я, да и все, должны смириться.       - Вы готовы?       Смотрю на Бизона, на его опущенную голову, на тихий всхлип. Перевожу взгляд на тебя, такую спокойную… Кажется, ты и сейчас слегка улыбаешься. Ты никогда не давала повода нам грустить и себе не позволяла. Всегда была сильной. Значит, и я должен быть таким. Набрав в грудь воздух, я медленно киваю. Я пытался сказать эти две жалкие буквы, означающие согласие, но мне просто не хватало силы сделать это…       - А мы мечтали… - Тихо произношу я, когда писк приборов раздаётся в последний раз.       А дальше наступает гробовая, подобная смерти, тишина. Впрочем, это и есть смерть.