Легенда о Вольтермонте и Дориафее

Если вас когда-нибудь в дороге настигнет несчастье: увязнет ли колесо в грязи в холодную дождливую ночь, упадет ли бричка в кювет с пьяной руки кучера, и кони, вцепившись в узду желтым оскалом, напрочь откажутся повиноваться красноречивому ответу кнута, - то знайте, что судьба та была неизбежна, и вы будучи в замешательстве, считавшей себя прозорливой марионеткой в руках Господа, станете очевидцем невероятных событий. Ваш старый ворчливый слуга спустится с козел, плюхнувшись потертым сапогом в грязь, осмотрит сию аварию с надменным видом знатока и замахнувшись жилистой рукой, прошепчет для вашего успокоения: "поправим." А дальше, продрогнув от ненастья, вас ожидает завсегдатая пейзажная картина пороков кабака с его отвратным запахом дешевых порт-сигар, пожелтевших лиц с сеточкой морщин натянутых губ в едкой усмешке и дрожащих рук пьяного офицера, неловко играющий в вист. - Кто он? - окликнет хозяйку кто-то в углу у барной стойки, надменно задрав голову и нарочно повернувшись, да бы рассмотреть нового посетителя. - Доктор, кажись... или писака какой. - Одним глазом глянув, оценит хозяйка, приметив новенький жилет, и по своему профессионализму добавит по делу, - небольшие деньги водятся. - Эка, важная птица! - Воскликнет тот, но сразу умолкнет от порицающего взгляда. - Не ори, дурень! Что б он тебя услышал!? Главное деньги есть - остальное... *** -...неважно. - Сухо продолжил мой собеседник, поставив утреннюю чашку чая на блюдце. Он имел то особое обыкновение подниматься с первыми лучами солнца, - присуще людям глубоким, испытавшим судьбу и жизнь ни один и ни два раза, или же простым работягам, тем - кому хлеб был приоритетней, чем абстрактное размышления о высших силах. Поскольку, я никогда не знал, чем он занимался, был ли он когда-нибудь покорен труду или же горбатился на каторге за государственную провинность, а может он был одним из чудаков Байрона, демонстрирующий из себя светского монаха, приговорившего себя на вечные заточение в этом поместье. Словом, если я накладывал на себя сто с лишним печатей перед острым пронзительным взглядом его, то он свободно читал во мне все, что пожелал, как книгу, с первого раза распахнутой на нужной странице, то мне никогда не удавалось что-то нарочно выпытать из нашего с ним разговора, он казался мне не преступен, как отвесная скала, у подножия которой убьются волны - мои доводы и веские, порой даже не скромные, вопросы. Не желая обидеть и довести меня до крайней степени отчаяния, он просил отложить нашу беседу из-за неотложных дел, о которых ни слово не говорил ранее. Раздражительность вскоре стала моей неотступной спутницей. - Извольте, я продолжу... - Не стоит. - прервав, произнес он, легким наклоном головы подзывая служанку. Я промолчал. - Вам, нередко говорили, что вы талантливы, не правда ли, мисье Нотье? - Я имею весьма изрядный пакет критики как людей знающих и простых, а так же рекомендательные письма... - с настороженностью человека, стоявшим вплотную с клеткой со львом, ответил я. - Очень хорошо, - бросил он, - но прошу вас, коль вы столь талантливы, и к тому же - образованны, будьте еще и честны. - Простите... - Думаю, читателю будет ясней, если вы перестанете бормотать чушь и выражаться столь предсказуемо. - Вы считаете, что мой рассказ не интересен? - напрямую спросил я. - Послушайте, мисье Нотье, правда и речь - это единственное, о чем я вас прошу, остальное... *** - ... неважно. - Буркнула хозяйка, когда мой слуга подошел спросить для меня чего-нибудь съестного. По правде, моего появления в кабаке никто не заметил: мало ли кто сюда заглядывает, к тому же брички тут часто ломаются, то ли дело в земле, то ли - в людях. А впрочем старый Стефани сам был виноват в том, что мое путешествием прервалось столь неожиданным образом. Надо признаться, будучи изнеженный светским обществом и уютом, я предпочитал путешествия с комфортом и со всеми удобствами, кабак может и приглянулся мне своими экзотическими видами и незаурядной для моих глаз картиной, однако, оставаться в нем надолго мне не хотелось. Пока я дожидался своего кучера, сидя в сырой комнатушечке, где все буквально хотелось сжаться и исчезнуть под тяжестью своего грубого сруба, я невольно достал пару своих бумаг и начал их малевать. В голову шли какие-то полусформированные строчки, детища мудрой, хоть и уродливой музы. Я забросил это занятия, улегся на кровать и стал рассматривать желтый с темно-зелеными проплешенами потолок. Вскоре вернулся запыхавшийся Стефани с небольшой плошкой супа на деревянной подносе, ложкой и салфеткой в руках. - Это все? - почему-то не чуть не удивившись, спросил я. - Все... - с хрипотой ответил он и поставил всю добытую им провизию на подоконник. К слову, как оказалось, стола здесь не было. "- Что за убогое местечко?" - подумалось мне тогда, но урчание желудка заставило меня забыть об этом. С жадность я принялся хлебать чуть подкисшие и разбавленные щи, поминутно проклиная хозяйку за столь холодный прием. Все это время мой слуга сидел поодаль на стуле с покосившемся ножками и, видно, посасывал свой стратегический запах спирта. Удивительно, сколько раз я отчитывал его за эту провинность, однако каждый раз поднося с отвращением фляжку к своим губам, я ощущал лишь сладковатый привкус виноградного сока. Лишь потом я узнал всю хитрость этой фляжки, а пока приходилось выслушивать тихие ворчания старика за мою чересчурную придирчивость. Покончив с супом, я улегся спать. Так я проспал бы до полудня, если бы не одно происшествие... *** - Вы бы ли когда-нибудь знакомы с ней? - Снова перебил меня собеседник. - Нет. - коротко ответил я, принимаясь за свой завтрак, поданный служанкой. - Странно... - щелкнув часами, произнес он и встав из-за стола, поклонился и вышел. "- И что это значит?!" - промелькнуло тогда у меня в голове, но я промолчал, проводив хозяина дома бесчувственным взглядом, каким обычно провожают убийц на плаху. И остался один. Вокруг как назло не оказалось ни души: служанка Мэри удалилась, дворецкий поклонился и вышел (хотя должен был остаться с мной! Как с гостем, требующим заботы во время отсутствие его господина). Я был взбешен. Ни первый, но и явно ни последний раз! Но лицо мое приняло самый степенный вид. Спустя минуту я сумел подавить раздражение и начал осматривать залу, в которой, к своему удивлению, бывал часто, но не занимался ее детальным изучением. Свод напоминал мне прогнившую изнутри рыбу, чьи ребра плавно переходили в колонны и втыкались в землю. Серые плиты, с заметными на них признаками плесени и царапинами, которые были тщательно замазаны известию, наводили меня на самые фантастические мысли. Кажется, я забыл упомянуть, что находился не в каком-нибудь замке, принадлежащем древнему феодальному роду, а в огромном здании, назначение которого я не осмелился и предположить. Сам хозяин называл это сооружение церковью, бывшей церковью Сант-Поль. Разрушенная пару веков назад, она продолжала жить уже не как место богопоклонечества, а как обычное поместье очередного золотого кошелька. Конечно, я сначала поразился такому богохульному отношению к святому месту, сначала я выразил свое презрение хозяину, а затем грозился рассказать властям. Он даже не моргнул. Сказал: "Как вам будет угодно." Я понял, что все мои укоры и возмущение вызваны не сколько желанием отстоять старую церковью, сколько надавить на его совестью и одержать небольшой реванш. По иронии судьбы, я вновь потерпел поражение. Покончив с завтраком, я невозмутимо положил салфетку на богато убранный стол. Нас были всего двое, но стол всегда накрывали так, будто за нашими спинами спряталось еще десяток голодных ртов. Этого абсурда я тоже не понимал, хотя впервые дни был приятно удивлен (какой почет! Какое внимание к гостью!). Сейчас я стоял и глядел выше прекрасно убранных фруктовых ваз. Когда мягкий свет наполнил витражные лепестки розы ветров за моей спиной, и я снова увидел ее...