November hailstorm.

Когда Сэхун вспоминает день, когда они познакомились, никого в квартире нет. Чонин ему говорит - если что, звони. Я приеду. Говорит каждый раз, когда уходит на работу. (Его воля - и он бы навсегда остался рядом с Сэхуном). Когда Сэхун вспоминает день, когда они познакомились, никого в квартире нет, и не будет до самого вечера. Чонин ему уже не так постоянно говорит, что волнуется. И слава богу - хотя бы какому-нибудь богу (стертых границ с церковью у Сэхуна никогда не было). То, как они узнали друг о друге, кажется другой жизнью. (или это и была другая жизнь?) / / Не важно, сколько им тогда было лет, но вроде бы они были на два года младше. И жили в соседних квартирах. Общались лишь на уровне 'привет, хён - привет, Сэхун'. Просто потому, что Сэхуну так было легче - не впускать много людей в свою жизнь. Чонин заходит к нему лишь на пять минут. Кажется, он говорит что-то о том, что у него закончился шампунь, и он возьмет пока сэхуновский, обещает сразу же вернуть. Вообще-то Чонин говорит откровенно возбуждающим голосом, пока Сэхун ищет ему этот проклятый шампунь (в ванной комнате, слишком тесной для двоих, почти незнакомых людей, и пока ищется этот дурацкий шампунь, Сэхуну совсем-совсем не хочется стоять к Чонину задницей). Чонин заходит к нему на пять минут и каким-то волшебным образом через эти пять минут он уже трахает О Сэхуна в его ванной комнате, слишком тесной для двоих - тем более, таких чужих друг для друга, как они. Помнится из этого Сэхуну не так уж и много. Руки, горячие и сильные руки Чонина, удерживающие Сэхуна практически на весу, прижимая его к холодной кафельной стенке, эти руки - шоколад, отчаянный шоколад, такой же, как и чониновские глаза, губы и плечи. С его кожи Сэхун вдыхает концентрат биттера, концентрат соли и влаги, грубости и страсти. Такой, что у него, Сэхуна, еще ни с кем не было. (Да он и не надеялся, что будет - этот Чонин какой-то волшебник современности, раз за последние пять минут нарушает достаточно пунктов в сэхуновских правилах). У Чонина идеальное тело и невозможный взгляд - кто разрешал ему вот так вламываться и заставлять всё идти каким-то форсмажорным планом 'б', отключая все мысли и закономерности? Но - fuck it all, - думает Сэхун, пока Чонин не сдерживает стоны в его шею, - да, Чонин гребаный волшебник. (Задыхались они в этот момент вместе). И, кажется, только после этого Чонин касается его губ губами. Сэхуну отчаянно не хватает воздуха в легких. Сэхун понимает это только сейчас, когда всё заканчивается. Понимает - когда ловит взглядом его острые плечи. Понимает - когда чувствует жаркое дыхание и то, как чужие руки прижимаются к его лопаткам. А губы почти беззвучно умоляют не останавливаться. Что-то на двоих, близкое, запрещенное, они в этот момент понимают вместе. / У Сэхуна немеют пальцы. Кожа колется невесомыми прикосновениями, и Сэхун морщится. Неприятно. Сердце болело всю ночь, мешая спать, боль продиралась сквозь сон, задавая им оттенок неприятных образов. Сердце болело всю ночь, но Чонину он об этом не говорит. Что в этом нового? Чонин и так не знает, что делать. Сэхун не встает с кровати, закуривает первую сигарету и выпускает дым в желтый потолок. Начинает болеть голова. По венам разливается алкогольное опьянение - пол бокала вина на обед, и Сэхуна уже не волнует, что пьет он в одиночку. Когда он растягивается на скрипнувшей под его весом кровати, игнорируя сквозняк, гуляющий по пустой квартире, из смежной с ними квартире слышится гимн какой-то страны, очень громко, только Сэхун все равно не понимает ни одного слова; слышится пробирающая дух музыка, оперное сияние открытия новой олимпиады. Сэхуну это не интересно. А вот музыка очень нравится. Взглядом он упирается в испещренный трещинами потолок с разводами каких-то строительных смесей, с обрывками обоев, Для Сэхуна то, как они знакомятся с Чонином, не играет роли. Границы между ними уже давно стерлись, а новые стены никто строить не будет. Им это уже не поможет. Да и времени не хватит. / Если бы об этом прошлом вспомнил Чонин, было бы совсем немного деталей (Чонин отпустил прошлое). А Сэхун помнит всё. Детали. Помнит ощущения. Помнит, как тепло было в их с матерью квартире. Помнит, когда ушел отец. Помнит, как ему приходилось пропускать школьные экзамены и потом оправдываться перед учителями, принимать их раздраженные или сочувственные взгляды, слушать шепотки одноклассников за своей спиной. Помнит, как провел свои новогодние каникулы в больничном стационаре. Помнит, как улыбалась ему мать и делала всё, что в ее силах (делала слишком много для одного человека). Сэхун помнит еще и как она умирала. Это читалось в ее глазах. Читалось так же, как и его, Сэхуна, будущее. У них оно было одинаковое. ... Чонин тогда рисовал, учился в престижном классе художественного колледжа - очень по-современному, следуя этим новомодным течениям и трендам. Кажется, это из-за него Сэхун намертво влюбился потом в угольные наброски и дорогую канцелярию. Чонин тогда как-то забывает о семье, о родителях, о старшем брате. Сэхун становится его откровением. Так что это не удивительно, что он забывает. Забывает - когда ловит взглядом его, сэхуновские, острые плечи. Забывает - когда чувствует жаркое дыхание и то, как чужие руки принимаются к его лопаткам. А губы почти беззвучно умоляют не останавливаться. Забывает - когда Сэхун заводится громким кашлем над раковиной, а его мать молится в соседней комнате, чтобы ее ребенок не умирал. Чонин, когда тот возвращается в комнату, смотрит Сэхуну прямо в глаза, а младший пытается отвести взгляд. Только вот чониновское резкое I want to know выплескивается через край по линии темных ресниц, так что Сэхун не может промолчать. Чонин тогда и узнает, что Сэхун, в общем-то, не стандартный случай взросления - болезнь убьет его куда раньше его одноклассников, только даты ни один врач назвать не может. - Это произойдет через год, а может, через пять лет, а, может, вообще через неделю. Не исключено, конечно, что меня собьет машина, как только я буду переходить дорогу. Тогда маме долго ждать не придется. Чонин с ним в корне не согласен, но не спорит, он только добавляет - и мне тоже. - Что тебе тоже? - спрашивает Сэхун. - Мне кажется, я теперь тоже буду об этом думать. И именно тогда Сэхун понимает, что совершил большой промах - ему не нужно было пропускать Чонина в свою жизнь. Только вот поздно уже об этом думать, об этом жалеть. ... Чонин говорит - я буду с тобой рядом. Вот так просто. И Сэхуну очень хочется верить, что тот сгоряча, что Чонин лжет, что никаких обещаний он не сдержит. Только вот оказывается, чониновские слова - это правда. Правда, которой было так много в сэхуновской жизни. И вместе с тем, так мало. Просто душа его давно выставлена на продажу, про таких говорят - потерянный для жизни, про таких поют - soul for sale. ... У Чонина есть брат, который той же зимой, два года назад, попадает в госпиталь. Чонин валится с ног от усталости, выжженый всеми этими переживаниями. Сэхуну он говорит - мой брат, Тэмин, он тоже в больнице. Только он не, - и тут его слова обрываются. - Только он не умирает, - спокойно заканчивает его фразу Сэхун. Чонин поджимает губы, не зная, что еще добавить. Он не может принять сэхуновскую правду за судьбу. Он всё еще верит, что каждый пишет свою судьбу сам. А Сэхун тем временем продолжает - передавай брату привет. И скажи, что пока врачи не сказали, что он умирает, у него есть еще возможность почувствовать себя живым. Чонин забывает о своей семье, забывает о том, что было для него в тренде. У него перед глазами всегда тот же О Сэхун, с его болезненно выбеленной кожей, хрупкими костями и выцветшими от усталости глазами. На улице минус пять, а кажется, что все минус пятнадцать. Зима два года назад была жгучей кислотой по коже. Сэхун почти ощущает, как внутри него расползается иней, корка прочного льда, ледник. И он говорит Чонину - расслабься. Говорит - ты только не забивай себе голову тем, что я скоро - (Чонин просит - прекрати) А Сэхун продолжает - я не хочу, чтобы ты видел, как это - умирать. Только Чонину уже поздно делать шаг назад, в его глазах твердое I want to know. Я хочу знать, как это. / Когда Чонин приходит домой, Сэхун делает вид, что спит. И позволяет Чонину себя разбудить. Накрыть теплым пледом - Чонин говорит, что руки у него самый настоящий лёд. - Тебе разве не холодно? Сэхун тянет его к себе. Тоже холодного, только с зимней улицы. Притворяться спящим намного проще, чем в открытую вспоминать их прошлое. Чонин не одобрит, да и Чунмен, кажется, как-то говорил - не цепляйся за это. Это верно, конечно. Но это всего лишь первая причина, почему так.