Успокойся, бэйби, всё у тебя будет,
потерпи еще двенадцать-тринадцать глав.
Говорили битлы, nah-nah, попытайся, Джуди,
а они-то знали: all, that you need, is love.
.
Сехун обожает осень, и хотя этого не заметишь в его повседневном настроении, но это действительно так. Ему нравится ковырять носками великанских тимберлендов ворох золотисто-красных листьев и собирать в водонепроницаемый капюшон литрами дождь. А ещё различать за грузными тучами солнце и первую за много-много недель радугу. А ещё съеживаться от холода под демисезонным пальтишком и улыбаться серьезным прохожим на улице, ловя редкие улыбки в ответ. А ещё ему нравится осенний город и каждый закоулок в особенности. И хотя он знает не весь таун вдоль и поперек, с большей его частью связано слишком много воспоминаний.
Вечером он в красках рассказывает об этом Чонину, о своих прогулках, о том, что было бы очень круто гулять вот так вместе, мокнуть под дождем и пить двойной горячий шоколад – тоже вместе. Чонин только кивает с полуулыбкой, потому что Сехун выглядит по-детски счастливым и невозможно бодрым под конец недели. В отличии от самого Чонина, который с утра отпахал четыре пары, а потом еще провел два часа репетируя новый танец.
– Чонин, ты любишь осень?
– У нас с ней как-то не сложилось, – пожимает плечами тот.
– Вот я приеду в Сеул, и ты покажешь мне все свои осенние места.
– На себе?
Сехун заторможено моргает и тушуется в собственном затянувшемся молчании.
Он слышит насмешливый чониновский фырк и молча кивает самому себе, потому что – да, осенний Чонин это тоже своего рода сеульская достопримечательность.
Чонин смеется ужасно заразительно, а Сехун пытается сделать как можно более обиженный вид и отключается, неудачно пытаясь скрыть за этим свое смущение.
.
Чонин довольно лыбится по скайпу и слегка щурится, как будто от яркости экранного свечения. За его спиной Бэкхён с Чанёлем сцепляют все свои конечности и изображают восьминога – именно так и никак иначе – Сехуну совсем немножко завидно. У него в душе поселился первый росточек грусти, и хочется чего-то такого отрывного, неразбавленного и бомбического.
– Мне кажется, я тоже созрел для чего-то такого, – он кивает на Бэкхёна, истерично смеющегося и пукающего воздухом в блядскую дорожку на животе Чанёля.
Чонин оборачивается вслед за взглядом младшего и прыскает радужной смесью единорожьих фекалий.
– С чего ты так решил?
– Потому что меня все достало, и я хочу нажраться порошков и травы, – Сехун кажется себе очень крутым в этот момент, как будто он Бонд, Джеймс Бонд.
Чонин только качает головой и продолжает криво улыбаться.
– Издержки производства. А вещества нельзя принимать с негативом. Они же добрые.
Сехун смотрит с выражением «это значит нет?», и Чонин кивает, мол, да, здесь тебе ничего не светит. Сехун надувает губы и прикусывает кончик языка, а чониновская улыбка тонет в закрывающемся окне видеосвязи.
.
Сехун не заходит, как они договаривались в четверг, в пять вечера. А это уже своего рода сложившееся расписание и не важно, в каком состоянии Чонин, у кого из его друзей собираются все знакомые и незнакомые и какой коэффициент спиртного на душу населения.
У Чонина по плану Сехун. У Сехуна – Чонин.
Но только младший не приходит к пяти, равно как и к шести, девяти и завтра тоже.
И Чонин не может узнать, что произошло – вся прелесть соц сетей и прочей связующей хрени – он не знает, что случилось и никаким образом не может этого узнать. Чонин изводится тупым волнением, скрывая свое беспокойство за обидками типо «не буду писать ему первым, сам напишет, если захочет».
А Сехун в то же время загибается в своей депрессии, как это было месяц назад, только теперь – помноженный на ещё десяток проблем, которые, в общем, легко списать на переходный возраст и юношеский максимализм – запоздалый, но все же.
Сехун “возвращается” только через неделю, истощенный и мертвецки-бледный. В статусе появляется что-то вроде
Depression isn't just being a bit sad. It's feeling nothing, it's not wanting to be alive anymore и все подозрения по поводу его нынешнего эмоционального состояния мигом улетучиваются.
Сехун на грани, а Чонин ждет его в условленные пять, как и договаривались, и на его счету десятки смятых пачек кента и сожранное никотином свежее дыхание. А ещё пролитая кола на край клавиатуры с теперь заедающим от сахара «энтер», потому что «пользователь frosty появился в сети». Чонин нажимает вызов.
Два долгих гудка разрывают наушники к чертям, пока Сехун не берет трубку.
– Привет, – выдыхает он устало, и Чонин отставляет колу подальше, чтобы не опрокинуть ее ещё и на себя.
– Где ты был?
– А ты ждал, что ли?
– Разумеется, ждал. Ты мог написать хотя бы, что не придешь. Я надумал себе уже всякого, – Чонин таращится в черный экран, как будто видит за ним Сехуна, но тот не включает камеру, и вообще по голосу он как будто...
– Все в порядке? – вместо того, чтобы продолжить отчитывать младшего, спрашивает он и слышит тяжелый вздох.
– Нет, не в порядке.
Чонин хмурится, когда снова слышит вздох. Ему кажется, или?
– Включи камеру, я хочу тебя увидеть.
– Я не хочу, чтобы ты сейчас меня видел.
– Почему? – Чонин наклоняет экран и придвигается ближе, чтобы если что рассмотреть Сехуна во всех мелочах.
– Потому что я… плачу, короче.
– Ты плачешь?
– Ага.
– Почему? – Чонина ничуть не смущает тот факт, он просто не понимает причины для слез Сехуна.
– Потому что всё очень плохо.
– Что это – всё?
– Совсем всё.
– Так не пойдет. Сехун, включи камеру, а. Сейчас же.
– Ты слишком требовательный сегодня, – фыркает Сехун, но, выждав пару минут нервного молчания, снова вздыхает и нажимает на включение видео.
Кружочек соединения вращается по экрану, скручивая чониновские мысли тугим узлом, и через пару долгих секунд Чонин различает очертания парня только благодаря светлым волосам и белой свободной майке, а еще хрупким ладоням, сложенным в молитвенный жест у лица и освещенным от горящего экрана.
В комнате пугающий полумрак и тени сгущаются как во всяких ужастиках, а Сехун плачет, пряча руками концлагерные провалы скул.
– Эй, ну ты чего? – Чонин механически тянется, чтобы обнять, но вместо этого рука упирается в ноутбук. – Что случилось?
– Много всего, – хрипит Сехун и всхлипывает, потому что слезы рвутся сами.
– Тише, не плачь, Сехунни, – зовет старший и чертыхается, потому что от вида убитого чем-то-о-чем-он-не-знает Сехуна хочется рвануть в час ночи за билетом к нему и обнять
нормально, чувствуя тепло
чужого близкого тела и аритмичное сердцебиение.
– Все хорошо, я с тобой, – шепчет Чонин и непонятно почему его сердце сжимается до боли, когда Сехун окидывает его ледяным, под стать фросту, взглядом и говорит:
– Нет, тебя со мной нет, – и неожиданно отключается.
.
Все налаживается само собой без помощи Чонина (хотя чем он вообще способен помочь?), и Сехун уже пару дней пребывает в какой-то заоблачной эйфории, как будто все само собой образовалось и наладилось. Чонин не вникает и искренне радуется, когда видит входящий звонок от Сехуна в 23:45 субботним вечером. Им запросто удается говорить обо всем на свете: о искусстве, поэзии, кулинарии, о том, что сейчас в кино и что будет, и как было бы
если бы они пошли на фильм вместе, Чонин шутит, что нарочно взял бы билеты на последний ряд и терроризировал бы младшего всякими непристойностями. Сехун в ответ только притворно-недовольно фыркает, обзывая его извращенцем, и говорит, да пожалуйста, только не смей так делать на «Пятой власти», и Чонин клянется держать себя в руках, точнее руки на поручнях, потому что этот фильм обещает быть воистину неповторимым.
Чонин не любит шумные компании, но иногда ему просто нужно расслабиться и потанцевать в удовольствие, а не до сводящей боли в суставах, как это бывает на тренировках.
Он мечтательно улыбается, сообщая Сехуну, что в выходные его ждет патихард, а потом в разговоре снова проскальзывает это
– Интересно, как бы это было
с тобой.
– Я бы начал тебя соблазнять, – Сехун прищуривается и копирует чониновскую ухмылку. – Или ты забыл, что я раньше тоже занимался танцами?
– О-о, точно, ты же у нас хатбой, – Чонин тепло смеется, и у Сехуна по телу бегут мурашки.
.
У Сехуна все чаще необоснованные срывы по ту сторону звонка, расстоянием в n-ное количество километров, и Чонин чувствует себя по меньшей мере ущербно, потому что не представляет, как заставить младшего прекратить себя калечить изнутри.
– Чонин, скажи, хотя нет, не надо, мои нервы сейчас слишком расшатаны, чтобы спрашивать об этом, – Сехун замолкает на мгновение и качает головой, словно сам с собой о чем-то договаривается, – нет, давай, все-таки скажи, вот
если бы мы жили в одном городе, и
если бы знали друг друга в лицо, и
если бы вдруг так же хорошо общались, как сейчас, ну, ты понимаешь, что я имею в виду… так вот,
если бы все это было, ты бы, предположим,
если бы я предложил, стал встречаться со мной?
У Чонина ком в горле от последних сказанных Сехуном слов, а еще полнейшая уверенность, что их главную проблему не решить в одно действие – катастрофический избыток этих 'если бы' и боли в частности. И здесь не помогут все эти изученные Сехуном методы оптимальных решений, потому что Сехуна уже нельзя отделить от Чонина, выкорчевать из сердца, из мыслей и глубины всего его естества. Этот отчаявшийся и отчаянный студент мертвой точкой расположен в самом центре плоскости, а единственное допустимое решение функции кимчонина и будет в этой самой точке. С этим уже ничего не поделаешь – простая математика.
Чонин медлит с ответом, подбирая слова и осмысливая сказанное, а Сехун превращается в уязвимый комок нервов и дрожь оседает на коже мурашками.
– Да.
Старший следит, как Сехун видимо-невидимо вылезает из своей скорлупы, словно защитный кокон треснул и бабочка, наконец, может развернуть свои крылья.
– Ты серьезно? То есть, ты правда стал бы?
– Ну а что, я считаю, в жизни надо попробовать всё, – Чонин поджимает губы, нервно передергивая плечами, когда Сехун улыбается сокрушительной улыбкой, тихонечко подвывая, потому что
вовсе не эти слова ему хотелось бы услышать в ответ.
.
А потом у Чонина появляется Лухань. Ну, не так уж внезапно, конечно, но все же до этого момента им как-то не доводилось заговорить друг с другом и познакомиться, а тут Чонин вдруг видит страсть Луханя к танцам и поддерживать его получается само по себе.
Он рассказывает об этом Сехуну, который снова не то чем-то расстроен, не то витает в угрюмых облаках.
Чонин набирает ему сообщение, пока младший просиживает на парах.
Он лихорадочно стучит пальцами по экрану
«не ревнуй»
и пару мгновений сомневается, стоит ли отправлять. Но решив, что в любой момент сможет свернуть все в шутку, нажимает «сэнд».
Ответ приходит через 15 минут.
Сехун пишет:
«я давно привык, что твое сердце принадлежит не только мне».
Чонин хмурится и улыбается одновременно. Странная смесь эмоций на его лице, но сообщение младшего действительно весьма двойственного характера. Чонин выбирает между: спросить Сехуна, что он имеет под этим в виду, или подыграть ему. И выбирает последнее.
«отнюдь, мои глаза видят только тебя»
Ответ приходит почти сразу же.
«с пяти до одиннадцати по четвергам в полутемной комнате с квартплатой 750$ ежемесячно»
Чонин чувствует, что еще немного и напряжение в разговоре перетечет в неконтролируемый поток препирательств. Сехун, кажется, будто на что-то обижается, и Чонина раздражает сам факт того, что он разительно не понимает, с какого такого хрена младший бесится.
«к чему ты клонишь?»
Раздраженно и немного резко бросает Чонин, и Сехун на том конце беседы поджимает губы, размышляя: стоит ли озвучивать в диалоге свои мысли или повременить ещё немного. Хотя куда уж ещё.
«к тому, что пора прекратить эти бестолковые сеансы видеосвязи»
Сехун жалеет, что он сейчас на занятиях и не может дать волю чувствам, потому что ещё ein bisschen и у него пошатнутся нервы. Чонин не отвечает, и младший боится самого страшного: что тот действительно решит остановиться. Действительно бросит Сехуна вот так вот просто, без сожалений. Сехун вздрагивает и хватается за вибрирующий телефон с мигающим зеленым сигналом о входящем сообщении, как за кислородную маску в экстренной ситуации, и выдыхает немного нервно и с облегчением, когда читает чониновское острое, словно лезвие ножа:
«если ты правда хочешь этого, но в таком случае, я настаиваю на последнем сеансе. сегодня в четверть восьмого».
Сехун отвечает согласием и упорно пытается не начать молиться господу, чтобы Чонин свел все в шутку, а ему, Сехуну, хватило бы актерского мастерства ему в этом подыграть.
.
У Сехуна сводит внутренности в предвкушении. Видеть Чонина, такого желанного и невыносимого, прекрасно, что ни говори. Вот только Чонин опаздывает к назначенному времени, назначенному им самим (это так, кстати). Сехун нервно теребит рукава мягкого сахарного свитера с широкими петельками и глубоким вырезом (наряжаться для этого придурошного во всех смысла Ким Чонина, серьезно что ли?).
Чонин объявляется с опозданием на двадцать минут, когда Сехун отвлекает себя музыкой, вернее гигабайтами музыки. Он набирает быстрое «прости», и Сехун хмыкает, делая вид, что он вышел из комнаты, занят или просто не видит сообщения. Чонин звонит ему дважды и перезванивает снова и снова, перед тем как Сехун ему все же отвечает. Надевая на лицо маску «мне похуй, я печенька», Сехун бросает быстрый взгляд на окошечко внизу экрана, чтобы удостовериться, что он достаточно крут и сможет и дальше сохранять на лице непоколебимое спокойствие.
Но ему не удается.
Потому что за спиной Чонина какой-то светловолосый парень, который в ту секунду когда спиралька скайпа перестает вращаться и происходит долгожданное соединение двух совершенно разных людей, живущих друг от друга хрен знает в скольких тысячах километров, этот парень, он снимает футболку. Снимает и остается с голым торсом, бросая через плечо, что идет в душ первым.
Чонин рассеянно машет Сехуну рукой, что-то ломано мелет под нос (какие-то извинения, кажется, Сехун не слушает), а потом замолкает, натыкаясь на застывшее буквально окаменевшее лицо младшего.
– Ты чего? – спрашивает Чонин и, не дождавшись ответа, вздыхает, вытирая рукавом пот со лба, – Oh God, я совершенно вымотан.
– Это он, – Сехун запинается о собственную гордость, – тебя вымотал?
Чонин хмурится, поднимая взгляд. Черные мокрые волосы разметались у него на лбу, и пот тонкими жирными линиями расчертил бронзовые скулы.
– Лухань? Что? О чем ты?
И тут до Чонина доходит. Два потных парня, непредвзятое отношение к геям, опоздание на двадцать минут, которых вполне бы хватило, чтобы потрахаться.
– Послушай, это не то, что ты–
Но Сехун перебивает, и ему плевать, что он уже не выглядит достаточно крутым, или что его голос дрожит и срывается.
– Если это то, чего ты добивался, то отлично. Последний сеанс, как и договаривались. Забудь мой ник и номер забудь.
Чонин распахивает глаза и тянется обеими руками к экрану, как будто может дотянуться. Как будто может развернуть к себе и обнять.
Но он не может. А Сехун отключается очень быстро. И добавляет в черный список. Везде, где только может. Везде, где есть хоть какое-то упоминание старшего.
Чонин судорожно пытается успеть написать хоть куда-нибудь, но сайты, чаты и блоги встречают его одним и тем же – «ошибка доступа».
Чонин набирает номер Сехуна снова и снова и роется по записным книжкам в поисках единственной зацепки, но руки трясутся, как у эпилептика, а пульс стучит в висках отбойным молотком.
Разве такое возможно? Потерять самого близкого человека в одночасье это невыносимо (и пусть в данном случае Сехун очень далеко, так далеко, что Чонин только и мечтал, что скопить денег да пулей лететь туда, не знает куда, но обязательно прямиком к этому мелкому безобразнику). Это настолько же несправедливо, как смерть. Потому что Чонин ничего не знает про Сехуна, он не знает, как его вернуть или как заставить его вернуться. Потому что Чонин просто придурок, который должен был отменить тренировку и не быть таким добрым. Он не должен был позволять Луханю просачиваться за ним в квартиру, коммуниздить доктора пеппера из своих запасов и оставаться с ним в одной комнате, когда он звонит Сехуну. Не должен был.
.
За окном грохочут петарды и аукает сирена скорой помощи, осень больше похожа на маленький ад, чем на сезон дождей. Сехун бредет по улицам, в наушниках атакуют марсы, а вперемешку с ними трэвис и фрай, от которых по коже идут табуны мурашных мамонтов и хочется потеряться во времени и среди людей. Чтобы не видеть, не слышать и забыть наконец обо всем, что мало по малу, но все же тревожит.
Сехун отсиживается в библиотеке до тех пор, пока смотрящий не находит его среди стеллажей и не просит уйти (пока еще вежливо). Сехун извиняется и уходит, снова потопляя свое одиночество в море точно таких же, одиноких и серых. Домой он приходит слишком рано, но в своем тонюсеньком пальто он уже не чувствует рук и ног, и кажется, начинает помаленечку простужаться, что, впрочем, вполне ожидаемо.
Он подпевает тихо-тихо
if i was a flight, you would be my destination и думает совсем не о том, о чем хотелось бы. Перед глазами Чонин, его сардонические губы и смуглая кожа, его уставший после тренировок взгляд и сиплые вдохи-выдохи в динамиках, вырезы его футболок, дым от сигарет и выученные стены одной и той же комнаты. Сехун почти готов сознаться самому себе, что скучает. Он скучает по Чонину. Очень.
Сехун зарывается носом поглубже в ворот пальто, шмыгая носом и пиная ни в чем неповинные ступеньки. А потом резко тормозит на месте.
Потому что Чонин сидит на последней ступеньке его этажа и ждет.
Его едва заметно потрясывает от холода, но в целом – да, это тот самый Ким Чонин. Бронзовая кожа, вырванный из самой гущи чернил взгляд и смоляная челка на пол-лица. И он настоящий, живой, полноценный человек. Самый такой что ни на есть 3D-шный.
– Чонин, – вырывается у Сехуна вместе с вдохом-выдохом, и Чонин медлит секунду-другую, прежде чем подорваться на месте и схватить Сехуна обеими руками, стискивая в объятиях так сильно, что хрустят кости у обоих.
– Ты тупой идиот, О Сехун, – рычит он севшим от холода голосом, – И больше я тебя не отпущу.
Сехун не может поверить, что эти прикосновения ему дарит Чонин и что все это взаправду с ним происходит. Он хочет спросить, как и каким образом Чонин узнал о том, где он и что он ждал его–
но забывает, когда Чонин целует его. Реальный Чонин реально целует его своими реальными губами, которые божественно мягкие и их хочется зацеловывать бесконечно.
Сехун обвивает руки вокруг Чонина, и они такие нелепые, жмутся друг к другу и не собираются расплетаться от слов «совсем» и «никогда».
От Чонина пахнет солнцем, ирисками и долгой дорогой. И Сехун думает, что если ему придется расстаться с ним хоть на минуту, это будет подобно немедленному расстрелу.
Он говорит ему об этом, когда они лежат на полу в сехуновской комнате, запыхавшиеся и довольные (вы не думайте ничего такого, Чонин из мести щекотал Сехуна до тех пор, пока они кубарем не скатились с кровати).
Чонин переворачивается на бок, подпирая голову рукой и ухмыляясь с присущей ему хитростью. Оба прерывисто дышат и смотрят друг на друга, не в силах отвести взгляд.
– Даже если ты будешь умолять меня исчезнуть, я все равно буду с тобой, бестолочь, – хмыкает он отстраненно, наваливаясь на Сехуна сверху и заставляя того сдавленно охнуть и скорчиться от неудобства.
Сехун ухмыляется и повокационно проводит языком по верхней губе, приковывая к нему чониновский взгляд. Чонин не может сдержать смешка.
– А теперь я хочу узнать все твои осенние места, – скалится он на манер чеширского кота и склоняется над младшим, касаясь его губ своими.
.
этой холодной простывшей порой
осень с улыбкой красавицы
-
всюду пахнет только тобой
и мне это очень нравится
