Место, чтобы чувствовать покой

Жан Кирштайн любил Армина Арлерта. Четырнадцатым командором Арлертом он восхищался, он уважал его, подчинялся ему, но любил он — Армина, Армина-мечтателя, Армина-слабака, Армина-мальчишку, который со временем появлялся всё реже — а потом, стоило Арлерту взять командование над всем разведотрядом, пропал совсем. Жан отдавал себе в этом отчёт. Жан никогда, никогда не говорил ему об этом. Но теперь он всегда был за спиной командора. Плечом плечу с командором. Спереди, прикрывая. Рядом, всегда рядом с командором. В конце концов, именно Армин не единожды спас его жизнь. Значит, его жизнь была ему нужна. Жан знал привычку предыдущего командора, которую он передал всей верхушке командования. Все кадеты 104-го, попавшие в разведотряд, знали: приближённым Эрвин Смит позволял называть себя по имени. Всем, кто был частью разведки в течение нескольких лет и не сдох, Эрвин Смит позволял называть себя по имени. Командор Арлерт перенял эту привычку в дань... уважения? любви? светлой памяти? — неважно: в дань тринадцатому командору. Командир элитного отряда Аккерман была Микасой. Майор Зоэ была Ханджи, майор Йегер — Эреном (вышло бы странно, если бы было иначе, верно?). Офицер Райс была Хисторией. Только Жан Кирштайн для четырнадцатого командора не был Жаном. Поэтому их разговоры обычно начинались так: — Капитан Кирштайн. — Да, командор? Или так: — Командор Арлерт! — Слушаю, капитан. Поправка: так начинался любой их публичный разговор. Когда им (нечасто) случалось решать вопросы разведотряда наедине, Армин и Жан называли друг друга Армином и Жаном. (Нет, по-другому: не так часто, как хотелось бы Жану.) Когда они занимались сексом, они не разговаривали вообще. То есть вообще не разговаривали. Жан с удовольствием поделился бы своими фантазиями (в которых отдаётся командору в душевой, выгибается на нём на мягкой кровати, отсасывает в подворотне), но они оба всегда молчали. И Жан чувствовал, что стоит ему нарушить это правило — всё закончится. Этого он допустить не мог. Поэтому они молча целовались. Исступлённо, жарко дыша — но молча. Поэтому они молча прижимались друг к другу. Поэтому они молча раздевали и раздевались. Армин молча гладил его по ягодицам, молча проникал в него пальцами, молча целовал соски. Молча брал его. Они молча кончали. "Армин. Армин. Армин!" — стучало в голове Жана, но с губ слетали только стоны. Однажды Жан прямо спросил, к чему все эти командоры-капитаны (он, в конце концов, никогда не был тихим и молчаливым парнем). — Или, если уж на то пошло, — добавил Жан, сердясь и позволяя себе демонстрировать это, — почему бы не называть меня Кирштайном всегда, командор? Армин тогда поднял на него безмятежный, совсем не командорский взгляд. — Не хочу. Жан осёкся: он давно не видел в (похожих на море) глазах командора Арлерта предыдущего сопливого мальчишку. Слабака, которым тот был (какое ещё, твою мать, море?). Доброго Армина. Умницу Армина. Отзывчивого, верного, мягкого Армина. — Не хочу не называть тебя по имени, — продолжал Армин, сложив руки на столе перед собой. — Ты мне не чужой человек, Жан. Вот как. Жан почти ненавидел, когда Армин говорил так: открыто, искреннее и совершенно обезоруживающе. Его предшественник научил Армина многому: теперь он был способен и на тонкое манипулирование, и на угрозы, и на силовое воздействие. Но кое-чему Эрвин Смит не мог научить Армина Арлерта, поэтому Армин освоил это сам. Точнее, думал Жан, ему никогда не приходилось осваивать: это всегда было у него в крови. — Ты нужен мне больше, чем кто бы то ни было. Да-да, именно вот эта спокойная честность. Обнажающаяся, смущающая искренность. Сопровождавшаяся прямым взглядом. Совершенно невозможная. Тринадцатого командора уважали и боялись. Под его уверенным командованием чувствовали себя на своём месте. Четырнадцатого — любили. Шли в огонь и воду и чувствовали себя непобедимыми. Жан же следовал за ним всегда. И любил его уж точно не меньше любого другого. — Тогда почему?.. — спросил Жан, чувствуя себя страшно глупо (почувствовать себя идиотом рядом с Армином Арлертом было как два пальца о стену Сину — но не бросать же это дело невыясненным?). — У меня почему-то язык не поворачивается называть тебя по имени при всех, — продолжал добивать его Армин. — Если тебе это неприятно, я могу перестать тебя выделять. — Нет, — поспешил отказаться от предложения Жан. — Не надо. Жану вовсе не было неприятно из-за того, что Армин его выделял. Он выправился по-военному ровно и резко склонил голову, прижав подбородок к груди. — Прости. Это больше не повторится. Иногда Жан ощущал себя каким-то бессмысленным питомцем: стоило уверенной руке его приласкать, как тут же хотелось завилять хвостом и подставить пузо. Стоило Армину его похвалить — как внутри становилось очень-очень легко. — Ерунда, — Армин улыбнулся и махнул рукой, возвращаясь к бумагам. — Свободен. Ещё Жан иногда ненавидел его улыбки, потому что... потому что никогда не мог насмотреться. Их никогда не было достаточно. Грёбаный дохляк Армин. Грёбаный взгляд командора. Сраное море. Бесконечное, безмятежное синее море. — Кирштайн, — обратился к нему Армин. Спокойно, по-деловому, не отрывая взгляда от отчёта офицера, кажется, второго отряда (Жан сейчас сидел напротив и читал отчёты первого — после экспедиций всегда появлялся ворох бумаг). Жан подумал, что Армин сейчас отдаст ему очередной приказ — слишком уж рабочий был тон, но потом запнулся о возникшую мысль, а потом Армин исправился сам: — Жан. И замолчал. Жан смотрел в его лицо неотрывно. Он так долго ждал, что внезапно ощутил, как от напряжения в шее сводит мышцы. Армин держал перед собой исписанный лист, но больше не водил взглядом по строчкам. — Ты ведь понимаешь, — он поднял взгляд, — что давно уже ничего мне не должен? — Совсем заработался? — незамедлительно выдал Жан. Армин не поменял серьёзного взгляда, и Жан вздохнул, откидываясь на спинку и прикрывая глаза руками. Он тоже надолго замолчал перед ответом. — Должен. Я всегда буду тебе должен. — Нет, — твёрдо сказал Армин. — Ты не понимаешь... — Ты тоже. — ...нихера. Они долго смотрели друг другу в глаза. Жан — тяжело, Армин — ...спокойно. И уверенно. — Ты свободен на сегодня, — первым подал голос Армин. — С остальным я справлюсь. Жан поднялся и по уставу отдал честь, чётко приложив сжатый кулак к сердцу и глядя поверх головы командора. Но вместо того, чтобы покинуть его кабинет, он обошёл стол. — Я же сказал: ты своб... — Армин прервался. Жан развернул стул Армина вместе с ним самим (а когда они были кадетами — то есть ещё с хиляком Армином — это давалось гораздо легче: Армин тогда весил как Саша). Он сел перед ним на колени и принялся расстёгивать его форменные сапоги. Чуть погладил и сжал голенище, чувствуя под плотной кожей ногу командора. Не спеша, но и не растягивая процесс, — спокойно, как будто сам себя раздевал, — выдёргивал ремешки из креплений. Упёрся одной ладонью о колено Армина, чтобы стянуть первый сапог. Отставив его в сторону и перед тем, как приняться за второй, Жан не удержался и ткнулся в колено носом, чувствуя тепло Армина. Обхватил обеими ладонями икру и поцеловал твёрдую кость колена прямо сквозь брюки, а потом прижался к ней щекой, поглаживая пальцами бедро под ремешком крепления. Армин молча наблюдал за ним. Жан поднял глаза, когда закончил со вторым сапогом. Армин сидел склонившись и подперев голову рукой, смотрел на Жана сверху вниз и мягко улыбался. Его светлые волосы упали на одно плечо. Титаны бы побрали Армина Арлерта: Жан был совершенно бессилен перед ним. Не разрывая контакта взглядов, Жан снова поцеловал колено Армина (и уловил краем глаза дрогнувший уголок его губ) перед тем как подняться. Армин встал во весь рост вместе с ним. Жан немного растерялся: он понятия не имел, что собирался делать Армин. Армин, не говоря ни слова, обогнул Жана и направился к выходу. Неужели уйдёт? Нет — всего лишь закрыл дверь на замок. Необутый, он осторожно и легко ступал на цыпочках, будто не желал быть услышанным хоть кем-то. Он был похож на затеявшего шалость мальчишку. Заперев дверь, он обернулся на Жана и улыбнулся ему почти лукаво. Почти как маленький кадет Арлерт — как выросший Армин, если бы он никогда не становился командором. У Жана совсем сошло с ума сердце. Он пропал. Если раньше он мог сомневаться в том, почему делает это с командором, то сейчас предположения о том, что это всё — выплата собственного долга, попытка отдать свою благодарность до конца, нельзя было рассматривать даже в шутку. Жан просто пропал. Армин принялся аккуратно собирать бумаги со стола, освобождая его. Жан нетерпеливо помогал ему, и они то и дело сталкивались руками. Армин первый прервался, перегнулся через столешницу и поцеловал Жана. Спокойно. Уверенно. Легко. Жан выдохнул прямо в его губы, когда воздух закончился, и тут же снова прижался к ним, как иссохший от жажды припадает к горлышку фляги с прохладной водой в безумном порыве — прижался, потому что уловил затеплившуюся улыбку и захотел её поймать. Они целовались упоённо. Жан перехватывал Армина за шею и за спину, пытаясь обнять — Армин протягивал обе ладони, расстёгивал пуговицы рубашки, заползал пальцами под ворот (оторвался от губ — прижался поцелуем к шее Жана, отчего тот едва не зарычал от желания — вернулся обратно, толкнулся языком в его рот, щекоча самым кончиком язык Жана) и ласкал горячими пальцами его ключицы. Они перестали целоваться только когда оба едва не заползли на стол — лишь бы поближе прижаться, покрепче обняться. Армин спешно собрал всё же помятые кое-где листы, отнёс их в угол и опустил прямо на пол. Когда он вернулся, Жан сграбастал его в нетерпеливые объятия, но Армин уверенно выпутался и завёл обе его руки за спину. Жан понял движение и облокотился ладонями о столешницу. Армин ловко расстегнул ремень на его груди, закончил с пуговицами рубашки. Он прижал пальцы к груди Жана и скользнул языком по его животу. Влажные мазки чередовались с короткими поцелуями, пока Армин не поднялся выше и не сжал губами сосок. Он обвёл его языком по кругу, надавил, прикусил, зализал и снова надавил. Жан то запрокидывал голову, то наоборот смотрел вниз: светловолосая макушка Армина у его груди и мелькавший между губ язык доставляли ещё больше удовольствия. Жан не удержался, обхватил Армина за ягодицы и прижал его бёдра к своим. Проклятый Армин. Его член сквозь брюки чувствовался так же хорошо, как и член Жана — тогда как он ухитрялся действовать так неторопливо при таком возбуждении? Жан потёрся об него, застонал и потёрся ещё раз. Прямо как подросток. А ведь Армин был — за исключением сапог — совсем не раздет. Как бы Жану хотелось раздеть его. Армин расстегнул его брюки и опустился перед ним. Он поласкал пальцами основание члена и яички, оттянул плоть и поцеловал прямо в головку — перед тем как разомкнуть губы и неторопливо вобрать в рот до самого горячего горла. Жан еле удержался от того, чтобы схватить Армина за волосы и зафиксировать его в таком положении — ощущение его рта и губ на члене было чудо как хорошо. Охрененно хорошо. Да, ему хотелось бы раздеть Армина. Совсем. Почему-то Армин ни разу не оказывался перед ним обнажённым. Раздеть и зацеловать с ног до головы, облизать всего-всего. У Армина ведь удивительно красивое тело. Пусть он просто лежит, а Жан... Жан будет его любить. Армин выпустил его член изо рта и прошёлся губами по всей длине. Пальцы осторожно массировали чувствительную кожу, а языком Армин снова ласкал головку — водил по ней от кончика до основания то расслабленного, то напряжённого языка, по всей ширине. А после того, как Жану надоест его целовать, он перевернёт Армина на живот и поставит на колени. Надавит на поясницу, чтобы Армин прогнулся перед ним (и чтобы его соски касались простыни... или стола...). Сожмёт ягодицы, лаская их и чуть разводя в стороны, коснётся языком ануса. Наверняка Армину это понравится. Наверняка он тихонько — как всегда — застонет и прогнётся ещё сильнее, одобряя действия Жана. Ох. Такими темпами он кончит совсем скоро. Армин — настоящий, а не из фантазии — поднялся с колен. Жан, снова поняв его без слов, дёрнул ремень его брюк, погладив перед этим пах (Армин подался вперёд и прикрыл глаза), расстегнул молнию, приспустил брюки с бёдер. Не удержался и положил ладонь на его член, надавив большим пальцем на головку. Армин снова его прервал — мягко убрал руку, отводя её назад, и Жан послушно повернулся к нему спиной, поудобнее вставая. Войдя в него, Армин тихо застонал — не удержался тоже, вечно кто-нибудь из них не сдерживается, — и у Жана от этого звука пробежала дрожь вдоль позвоночника. Армин входил резко, а вынимал медленно (и мучительно) — пока ещё мог держать такой темп. Жан вот не мог, изнывая: он сжимал край стола, норовил податься назад и один раз услышал тихий смешок. Армин прижался к нему плотнее — почти лёг на спину, — и Жан поморщился от ощущения ремня (даже сквозь собственную рубашку) поперёк его груди, который Армин так и не снял. Армин положил одну руку ему на грудь, прижимая ближе к себе (ещё ближе, ещё!), а вторую сомкнул на члене. Жан хотел, чтобы это мучительная в своей неторопливости пытка наконец закончилась — и вместе с тем чтобы никогда не заканчивалась. Ведь когда всё закончится, он уйдёт, и они всё так же не скажут друг другу ни слова (точнее, скажут, делая вид, что ничего не было). С Армином всегда было хорошо, но сколько бы ни было — мало. Как с улыбкой. Перед тем как кончить, Армин прижался к основанию его шеи в ласковом поцелуе. — Капитан Кирштайн, — уверенный голос Армина прозвучал за спиной Жана. — Командор? — Жан обернулся и по привычке отдал честь. Армин был в сопровождении Хистории, и Хистория едва доставала Армину до груди (неужели когда-то действительно было время, когда этих двоих можно было различить лишь по причёске?). Армин выглядел спокойно. Взгляд без выражения скользнул по лицу Жана. (Как будто Жан трахается с другим человеком ночью — но ведь нет!) — Берёшь Хисторию и Конни, — отдал приказ Армин, — патруль сегодня на вас. — Есть! — голос Жана слился со звонким голосом Хистории. Армин, кивнув, развернулся и ушёл. Жан подумал, что наедине с ним у командора гораздо более живые глаза. Ещё Жан понял, что почти все улыбки командора (которым он был свидетелем, разумеется) предназначались именно ему. Армин сказал, что Жан больше ничего ему не должен. Жан знал, что это не так. Он должен был напоминать Армину, что он всё ещё жив. Должен был позволять расслабляться. Должен был давать возможность чувствовать себя не командором — Армином Арлертом. Это самое незначительное, что он может сделать для четырнадцатого командора. Это самое меньшее из всего, что он хочет делать для Армина.