Время выживать

Если бы Леон знал, что так получится, послал бы стремного барыгу из бара под Торонто. Заведение было поганое – обшарпанный липкий пол, сбоящий музыкальный автомат и кислое пиво. Встретить в подобном гадюшнике нормального собутыльника просто нельзя. Но Леон так нажрался от поселившейся под ребрами тоски и безнадеги, что счастливо забил на доводы разума. - Я знаю, как тебе помочь, друг! – распевал новый знакомый, какой-то слишком понимающий и правильно находящий слова урод. Леон знал, нутром чувствовал, что этот тип с легкостью может оказаться слетевшим с катушек психом. Но незнакомец так качественно заливал про солидарность настоящих американцев вдали от родины, тоже болел за Лос-Анджеллес Доджерс и во всем казался простым как одноцентовая монета парнем, что Леон пил с ним до глубокой ночи, говоря себе, что следующая бутылка будет последней. На утро Леон прочухался в лесу. Голова была ватная и пустая, а правый бок будто дрелью сверлили. Леон негнущимися опухшими пальцами задрал рубашку вместе с футболкой и долго смотрел на свой бок. Укус казался каким-то по-киношному жутким. Вокруг кольца запекшейся крови, кожа была фиолетово-серой и распухшей, под ней Леон видел мелкий рисунок сосудов и капилляров. И от зрелища захотелось блевать. Вчерашнего знакомого нигде не было. Бумажника со скудной наличкой и рюкзака с вещами тоже. Леон, костеря себя за наивность, попытался встать и не смог. От резких движений его скрутило, а по телу прошла судорога, первая из череды очень многих, истерзавших Леона следующие пять дней. Он плохо помнил, как выжил в горячке. Сначала болел только бок, но за сутки тяжелые долгие спазмы растеклись по всему телу. Леон куда-то полз, просто не мог лечь и тихо-мирно подохнуть. В бреду ему чудился запах печенья и молока, так пах Крис пока жил у Графа, и аромат благовоний. Ди обожал сладкие запахи и пропитался ими, наверное, до костей. Леон тихо рычал, неожиданно для самого себя и яростно, когда в голове, в общей мешанине неясного бреда, вдруг собирался яркий, кошмарно четкий образ Ди и рассыпался, уступая подступающему сумасшествию. В первый раз Леон пришел в себя, когда жрал тощую белку. Сырую. И с шерстью. Блевал он так болезненно и заполошно, что наверняка вывернул собственный желудок и часть кишок. Но когда проморгался и выполоскал изо рта привкус желчи в ближайшем ручье, понял, что хочет есть. Леон вернулся к брошенной полуобглоданной твари и присмотрелся. От вида ее красного свежего мяса у него потекла слюна, и вдруг представилось перекошенное лицо Ди, услышавшего о сочном стейке. «Вот тебе, напомаженный китайский придурок!» - подумал Леон и набросился на еще теплую тушку. Мысли о Ди помогали и дальше. За пару недель скитаний Леон круто изменил свои представления о выживании. Его перестало мутить от сырого мяса, а охотиться – таиться, выжидать, подкрадываться и перегрызать глотку, убивая быстро и чисто – стало получаться легко и без сожалений. В глубине души он все ждал, когда же сдохнет от болезни, название которой давно забыл, но точно знал, люди подхватывают ее, если питаются сырым мясом. Но болезнь эта не проявляла себя, а есть хотелось каждый день. Леон брел по нескончаемому лесу, наматывая милю за милей, и просто не мог остановиться. Его гнала вперед жажда выжить и образ графа. Закрывая глаза, чтобы провалиться в неспокойный сон на пару часов, Леон вспоминал приглушенный свет в маленькой, кукольной гостиной Ди, мягкость дивана и колкие шуточки сволочного китайца. Леон давно привык к присутствию Ди в своей голове, но тогда, в лесу, оно стало чем-то законченным, будто образ лоснящегося китайского болванчика с приклеенной зловещей улыбкой встал на свое место. Ди превратился в запахи и ощущения. Леон вспоминал не его раздражающие загадки и яркие тряпки, на которые всегда отвлекался, а ускользающие эфемерные вещи. Надломившийся на середине злой монолог - раньше Леон не понимал, как это важно, что Ди иногда застывал, давился своими гневными речами, но очень удачно и быстро маскировал заминку. Ненужные и неловкие жесты – Ди всегда крутился неподалеку, Леон не задумывался об этом, но Ди будто делал непозволительный шаг вперед и, испугавшись его, отступал: то подсаживался чересчур близко, то касался плеча или руки, а то и прижимался на мимолетное мгновенье бедром. Бредя по бесконечному, сочно пахнущему прелой листвой и свободой лесу, Леон перемалывал в памяти образ Ди – убирал лишнее, наносное, и добавлял нужное, то, что хитрюга-граф припрятал от посторонних глаз. И что Леон не разглядел даже на сказочном корабле. А потом наступило полнолуние. В жизни Леона оно стало первым и самым главным. Весь день перед ним он ощущал беспокойство и настойчивый зуд под кожей. Мышцы налились колючим ожиданием, будто сейчас раздастся свисток судьи и Леону придется бежать. Нервозность вымотала больше пройденного пути, и под вечер Леон чувствовал себя фаршем, словно его пропустили через здоровенную мясорубку и вывалили на разделочный стол. Когда стемнело, и из-за туч показалась луна, Леон пытался спать. Он не понял, что с ним случилось. Но от белесой стекляшки в небе, будто мост протянулся, и по нему к Леону потекла мощь. Он подскочил на месте и бросился бежать, не разбирая пути. По лицу хлестали колючие ветки, от распирающего жара внутри было больно и радостно. Леон вдруг прыгнул вперед и приземлился на четырех лапах. Ни боли, ни страха – ничего лишнего не оставила ему далекая маленькая луна, только гнала куда-то. И повинуясь ей, Леон бежал. Ничего лучше и слаще в жизни Леона не было. Такой свободы не смог бы снести человек. А зверь - не осознал бы ее. От навалившейся на него эйфории Леон бесновался и драл когтями кору деревьев. Он был один, он был жив и дышал жизнью, и он слышал лес, как не смог бы никто другой. Леон мог пробежать много миль и не устать, в одиночку задрать кабана, напиться его терпкой горячей крови. Леон мог стать хозяином этих лесов и навсегда затеряться в них. И перестал бы гнаться за Ди. Мысль обрушилась на Леона, как гром – неожиданно и страшно. Он затормозил, увязая лапами в рыхлой земле и, не удержав равновесия, покатился по пологому склону холма, подминая кусты и считая поросшим шерстью хребтом камни. На дне оврага он угодил в холодный неглубокий ручей и еле выбрался из него, мотая лобастой головой и отфыркиваясь. Счастье схлынуло, как и не было его вовсе. Леона вело, голова кружилась, а внутренности скручивала нечеловеческая тоска. Ди в его мыслях стал далеким, недосягаемым, как луна, и выдержать этого Леон не смог. Из горла полился унылый протяжный вой, разлетелся вдаль по округе. С ним Леон вытаскивал из себя всю скорбь и, не способный избавиться от нее, завывал снова. Он не услышал сразу, что где-то далеко-далеко, за холмами, ему ответили. Вой стаи, уверенный и задорный, подцепил Леона, сдернул с места и заставил броситься прочь. Догонять свою собственную луну. Утром Леон перекинулся в человека. И вот эта трансформация далась ему нелегко. Было так больно, будто ему разом переломали все кости. Тело выкручивали судороги, в суставах каждое мгновение подрывались маленькие игольчатые бомбы, сердце грозило остановиться, не выдержав сумасшедшего ритма. Леон недоверчиво вытянул перед собой руку и пошевелил пальцами. В пору было поржать над собой – так стремился догнать сверхъестественное, что сам превратился в монстра. Леон любил кино и в ЛА насмотрелся до кучи фильмов про всякую хрень вроде оборотней. Сказал бы ему кто тогда, что он сам обрастет шерстью в полнолуние и будет выть на луну. Леон осмотрел себя, голого, вываленного по самые уши в грязи и без единой царапины, и начал смеяться. Хохот разрывал его, как вой прошлой ночью, от него заболел живот и брызнули слезы, но уняться Леон не мог. В таком виде его и нашли. Леон не вспомнил потом, как именно этим ребятам удалось его скрутить, не убив. Заметив их, Леон ощерился и зарычал. На того, что покрупнее он бросился, метя зубами в горло, и почти смог его достать. Другие двое вдруг зарычали, как и сам Леон, а у здоровяка полезли клыки. Таких драк не бывало и на бейсбольных матчах. Леон метелил парней, те выбивали дурь из него. И вся эта кутерьма длилась, пока Леона не приложили виском о камень. Очухался он завернутым в чистый шерстяной плед у огня. - Он проснулся! – раздалось где-то сбоку, и на Леона навалились несколько человек. – Не дергайся, малый, мы тебе не враги! Ага, как же, верить им Леон не стал и задергался вдвое сильнее. Инстинкты требовали перегрызть глотки посягнувшим на его лес чужакам, во рту пересохло и захотелось напиться чужой крови. И вдруг Леон понял, что хочет убить их, пусть и не совсем людей, тоже оборотней, но убить. - Слезьте с меня, задушите! – прохрипел он, когда снова смог говорить и затих. Пару минут погодя, оборотни подчинились. Главный из них отошел к котелку и зачеркнул в погнутую жестяную миску похлебки. - Ешь, не отравлено, - добродушно пробасил он и уселся напротив. Двое других, помявшись, сели по разные стороны от вожака. Они были моложе, может младше самого Леона, а похлебка оказалась горячей и нормальной человеческой жратвой. Леон чуть не взвыл от восторга. Главного звали Бен, ему было за тридцать, и мужик он оказался бывалый. Охотился за слетевшим с катушек оборотнем. А двое других, его племянники, помогали. Леон жадно наворачивал варево и внимательно слушал. После почти месяца блужданий в одиночестве человеческая речь казалась Леону даром небесным, а сам рассказ многое объяснил. - Тебя укусил наш двинутый родич Вилли. Он всегда был не в себе. Раньше таких еще щенками топили, да стали гуманизм разводить, - Бен смачно плюнул в огонь, выражая свое отношение к новым порядкам. – А как отец его помер, некому стало дерьмо в нем сдерживать, Вилли и пошел вразнос. Из близлежащей деревни девку снасильничал и задрал. А как понял, что мы ему это не спустим, мы ж с людьми мирно живем, понимаем, что по людским законам жить нужно, в бега ударился. Помощники Бена переглянулись и опустили глаза, видно было, что Вилли им очень не нравился, и погоня за ним только усилила неприязнь. Пацаны они были горячие, но мирные, не смогли на его работу нормально смотреть. Леона первые полгода в полиции тоже от многого выворачивало в кусты, их он хорошо понимал. - Он уже девятерых по придорожным кабакам отловил. Он так деньгами разживается, упырина. С разговором подсядет к какому-нибудь туристу, он лясы точить всегда умел, подпоит, да и загрызет где-то в лесочке. А вот с тобой не вышло, - Бен замолчал, уставился пристальным взглядом на Леона, пожевал нижнюю губу. - Знаешь, Вилли бешеный. Когда такой оборотень кого кусает, это всегда смерть. Не могут бешенные обратить. Да и вообще, редко, когда наши укусы у людей приживаются. Это только сказки киношные, что оборотень укусит и все, сам с ним одной крови станешь. А на самом деле из тысячи только один выживает, в ком чуда много. Леон шумно хлебал не сладкий крепкий чай и делал вид, что не замечает, как пристально на него смотрят и Бен, и его помощники. - А в тебе колдовства этого, чуда значит, столько, что и бешенный тебя не сгубил. Странный ты человек, Леон Оркотт. Вроде обычный, мы по твоему следу пошли от самого бара, где Вилли тебя споил, и ничего подозрительного, необычного для человека, в твоем запахе не учуяли. Откуда столько древнего колдовства в тебе? – Бен заулыбался, разводя руками. - А черт его знает. Я с одним чудом в перьях бок о бок год жил, может, от него нахватался, - Леон прикусил губу. Ди вспомнился яркой вспышкой и тревожной безысходностью с прошлой ночи. И, правда же, чудо в перьях, разряженный, крашеный и болтливый. И волшебный. Леон легко принял, что чудесное в нем от Ди - надышался им, нагляделся за год, вот и не сдох от укуса бешеного оборотня. – Как их там, ками, вроде зовут, слышал? Помощники Бена, одинаковые как два бобовых зерна близнецы, чуть не попадали, выпучили пожелтевшие глаза и рты открыли. Но заговорить не решились. А Бен присвистнул. - Слышал о них, как же нет. Ками, что благодать небесная – раны залечат, одним своим видом душу обогреют, счастье они нам, тварям живым. Только люди без них, как выживают, уж и не знаю. – Бен откинулся назад, надвинул ближе к глазам козырек старой потрепанной кепки, чтобы полуденное солнце не слепило, и с довольным видом продолжил. – О тебе, значит, у нас толкуют. Редко это, чтоб Ками привечал человека. А тут два случая за один век. Девки молоденькие эти истории перетирают, пока языки не устанут. Два поколения Ками и две оказии! Старая-то история уже поистерлась, лет двадцать пять уж прошло. А тут, в прошлом году, разнеслось по свету, что последний Ди человека на корабль пустил. И про слезу жемчужную бают, ведь где ж это видано, чтоб Ками плакал. Так что ты у нас знаменитость, хоть и безымянная. Бен покряхтел беззлобно, а Леон смутился. На дне кружки из остатков чая на него глядело собственное отражение, помятое и заросшее, но обычное. Леон хоть и считал себя мечтой любой женщины, а все равно думал, что слеза на щеке Ди ему привиделась. Бен правду сказал, что невозможно представить Ди плачущим. Злобно шипящим – да. Остервенелым, бешеным, наигранно скорбным и по-настоящему обиженным – тоже легко, Леон не раз его доводил. И улыбаться Ди мог по-настоящему, смеялся время от времени, хоть и ехидно, глазами блестел счастливо, когда сладости видел. А вот плакать, нет, не вязались у Леона слезы и Ди, до самого нутра они пронимали. И неловко ему стало от того, что про это целый мир знает. Как голым по телевизору показали. - Что теперь делать будем? – в кружку же пробубнил Леон, но взял себя в руки и прямо посмотрел на Бена и остальных. Оркотты не трусят. - А что делать? Парень ты справный, с волком своим ужился, без надобности не убивал, только чтоб брюхо набить. У нас к тебе счетов нет. Хочешь, иди к нам. В стае волкам лучше, свои рядом, а там, глядишь, и волчица с детишками будет. Мы тебя с радостью назовем братом, – Бен посмотрел на племянников, те дружно кивнули. – А если с нами не хочешь - к городу выведем, одежду, деньжат немножко дадим. Дальше помочь бы и рады, да Вилли заловить надо, он, сволота, еще кого погубить успеет. Бен замолчал, шумно отхлебнул из своей кружки и посмотрел на небо. Безмятежное выражение на его суровом, заросшем густой бородой, лице выглядело как-то смешно и одновременно уместно. Леон даже залюбовался. В Лос-Анджеллесе таких спокойных, живущих в гармонии с собой, людей он не видел. В больших городах люди всегда спешат, суетятся, опаздывают и не успевают жить. А в лесу хорошо. И Леон бы тоже хотел жить, не думая, что упустил свою жизнь. Но тогда ему с Беном не по пути. - Не могу с вами остаться, - сказал Леон и улыбнулся, уверенно и безмятежно, как Бен. – Мне чудо в перьях догонять надо. Подручные Бена прыснули, сам же он усмехнулся в бороду. Но кивнул. А Леон продолжил. - Но и просто так денег взять не могу. Я вам с чокнутым Вилли помогу, не зря же в полиции служил. И еще с чем нужно. А вы поможете мне узнать, где Ди. По рукам? – Леон встал, придерживая на плече плед, и протянул Бену руку. - По рукам, - Бен легко поднялся и пожал руку Леону. - Хорошему делу мы завсегда поможем!

* * *

Полгода спустя Леон прилетел в Токио. Аэропорт Ханэда встретил его суетным многоголосьем. Маленькие, одинаковые на вид японцы сновали мимо него как ведомые общим разумом муравьи. Пахло пластиком, металлом и пылью. Леон неожиданно чихнул и некультурно шмыгнул носом. Кто-то на него покосился, но Леону было не привыкать. Большими шагами он направился к выходу и продолжил принюхиваться, пока не уловил то самое – сладкое и терпкое – среди привычных запахов цивилизации, аромат чуда. Леон шел по следу и удивлялся. Этот запах он знал инстинктивно, как оборотень, и помнил - как человек. Так пахли цветастые тряпки Ди, и все джинсы с футболками самого Леона, стоило только побывать в гостях у графа. Так пах пирог, что готовила мама Джил – детством, семьей, счастьем. И таким обещало стать будущее. Перед резными красными дверями нового магазина Леон остановился, посмотрел по сторонам, уступая волчьим инстинктам, и только потом толкнул тяжелую дверь, как давно привык – ногой. Голоса подопечных Ди разом смолкли, из темноты за Леоном наблюдали, но нападать не смели. Волк внутри беспокойно рычал, ступая по незнакомой, полной разных существ территории, но запах самого Ди успокаивал зверя. Леон уверенно прошел мимо застывшего в изумлении Тетсу. Рогатый злобный баран смотрел на него большими недоверчивыми глазами и, казалось, готов был броситься обниматься, как пятилетний малыш. Леон потрепал его по вихрастой голове и подмигнул кукольной розовощекой девчушке, Пон-чан без черно-серой шкурки была маленьким загляденьем, и расцвела чудесной задорной улыбкой. Леон пошел дальше, узнавая давно знакомых существ, и кивая незнакомым. Здесь он останется на особых правах, и скрывать это Леон не собирался. С каждым шагом он чувствовал себя все увереннее и спокойней. Впереди за поворотом и двумя коридорами был Ди, его запах стал таким сильным, что кружил голову, и Леон еле сдерживался, чтобы не побежать. Бэн научил его многому, в том числе прятать свое присутствие и двигаться бесшумно. Он бы наверняка не одобрил, но Леон не мог отказать себе в маленькой мести. Когда он тенью выступил из коридора, Ди поднимал с кухонного стола поднос. Он успел выпрямиться, полным изящества жестом откинуть волосы с лица и повернуться к двери. А дальше, Леон не забудет этого никогда, Ди остолбенел. Поднос в его руках накренился, маленькие пестрые чашечки поползли к краю и, перевалившись через него, полетели вниз. Их звон больно ударил по чувствительному слуху, Леон поморщился, но быстро об этом забыл. Чашки разбились и смолкли, а сердце Ди заколотилось, как сумасшедшее. Ками медленно разлепил тонкие яркие губы - Леон невольно засмотрелся - но так ничего не сказал. Его погребли под собой нежданные новости. Леон же улыбнулся во весь рот и пошел к нему. Под кроссовками захрустели черепки. Ди крупно вздрогнул и уставился в пол. - Чашки разбились, - тихо выдавил он и опять замолк. - Говорят, к счастью. Может и виновато чутье оборотней, но Леон бы на него не списал. Нельзя объяснить обостренными чувствами и безусловной любовью к божеству-покровителю тот восторг, какой Леон ощутил, прибирая к рукам Ди. Обнимать его, прижимать к себе, было в разы лучше, чем чувствовать благословение луны в полнолуние. Ди в руках Леона перестал дышать, вытянулся струной. А когда отмер и неуверенно прижался, цепляясь намертво за запыленную куртку, Леона чуть не убило навалившим враз счастьем. Он, не сдержавшись, начал рычать и вцепился Ди в шею, не больно, но ощутимо сжимая зубы. Леон был готов ко многому, к крикам, шипению, долгой нотации или выматывающему разговору, в котором пришлось бы по крупицам выбивать из Ди правду, но никак не к болезненно-сладкому стону. У Леона от него потемнело в глазах и чуть не полезли клыки. А Ди вдруг схватил его за затылок, царапая длинными ногтями, и сильнее прижал к себе. - Мы потом поговорим, – нетерпеливо прошептал он, захлебываясь собственным голосом, и потянул Леона к широкому добротному столу.