"В самом пекле бессмысленных лет..."

Англия, Лондон, 1338 год - С дороги, щенок! - всадник на высоком гнедом коне едва не затоптал метнувшегося через улицу худого оборванного мальчишку. Мальчишка заметался и его непременно сшибли бы всадники, которые по двое, четырьмя рядами скакали за головным. Но сильная жилистая рука выдернула его почти из-под копыт - Куда тебя нечистый несет? - услышал мальчишка сердитое ворчание. Оно исходило из недр прегустейшей кудлатой бороды и было подобно глухой воркотне затихающего грома. - Ну, кто таков-то? Мальчишка замычал, показывая пальцем на рот и мотая головой. - Немой, что ли? Дядюшка Балтазар, как назвался обладатель кудлатой бороды, привел его в свое жилище в полуподвале одной из улочек Ист-Энда. Две комнаты в полуподвале были заполнены кусками высушенной древесины, заготовками дек, корпусов и грифов и полуготовыми лютнями, виолами и скрипками. За верстаком у окна сидел паренек чуть постарше него и что-то осторожно зашкуривал. У паренька были темные волосы, тускло-матовые, словно поглощающие свет, очень светлая кожа и серо-голубые глаза странного разреза. - Адди, я тут тебе напарника привел, - пророкотал дядюшка Балтазар. Паренек неспеша отложил свою работу и взглянул на пришельца. - Немой он, но в нашем деле это не помеха, - продолжал дядюшка Балтазар. И, обращаясь к мальчишке, громко сказал: - Будешь помогать. Коли не ленив, так кусок хлеба, а то и кружку эля всегда получишь. Садись вот, Адди тебе все покажет. - Я Адам, - тихо сказал паренек, когда дядюшка Балтазар, словно грозовая туча, выплыл из полуподвала. Пришелец кивнул и, найдя среди инструментов шило, осторожно нацарапал на краю верстака - "Ив". - Француз, что ли? - спросил Адам, улыбнувшись. Улыбка у него была такая же, как помнилось - одним ртом, глаза оставались грустными и внимательными. Ив кивнул, радуясь про себя, что, кажется не ошибся. Это был его, его Адам. Поздно вечером, когда густой храп дядюшки Балтазара заполнял полуподвальчик, Ив, прислушиваясь к тихому дыханию Адама, лежал без сна. Его ждет множество трудностей. И все пути, все нити должны стянуться в осенний вечер 1348 года, когда он вытянется на ложе, умирая от страшной болезни. И вот тогда ему придется побороться - и не с кем-нибудь, а с самим собой. С самой собой. Но Адам ровно дышал во сне, и Ив понял, что оплошать он просто не может. Не имеет права. А может, ему повезет, и им с Адамом удасться вообще сбежать из Лондона. - Ив, не спишь? - послышался шепот с соседней груды стружек, заменявшей ложе. Ив пошевелился и помотал головой, уверенный, что Адам и в темноте поймет. - Я очень рад, что дядюшка тебя привел, Ив, - прошептал Адам. В полутьме Ив нашарил его узкую руку с тонкими пальцами, шершавыми от работы, и благодарно пожал ее. Адам ответил на пожатие. - Ив, я хочу быть не просто мастером, я хочу сам делать музыку, - шептал Адам. - Она все время поет в моей голове, поет и поет. О лесах и солнце, о далеких краях, про которые только в балладах рассказывают. Я иногда во сне музыку вижу, она играет среди широкой-широкой степи. По степи скачут дикие кони, похожие на осликов, только больших. "Онагры..." Ив еще раз пожал руку Адама, чувствуя, как к глазам подступают слезы. - А дядюшка говорит, это чушь и вздор. Ты ведь все понимаешь? - уже сонным голосом проговорил Адам. - Ты так хорошо понимаешь потому, что не говоришь, да? Ив кивнул в темноте. - Давай спать. Доброй ночи, Ив. *** Танжер, наши дни В маленькой комнатушке на последнем этаже старого дома, на старой тахте лежит беловолосая женщина с тонким лицом. Она погружена в сон, который столь похож на смерть, что девять из десяти врачей, не колебаясь, подписали бы свидетельство о смерти. Билаль знает, что у нее есть сорок девять дней. Сорок девять - в нашем отражении. Но один Бог знает, думает Билаль, по каким далям блуждает она сейчас и сколько лет в другом отражении займет то, что она пожелала совершить. Билаль следит, чтобы спящую не беспокоили. Пусть она спит. Билаль смотрит поверх ее лица в стрельчатое окно с облупленной штукатуркой. В окно заглядывает большая дынно-желтая луна, и Билаль хорошо видит на лунном диске фигурку зайца, держащего в лапах что-то вроде песта. Луна прыщет в комнату серебром, Билалю хочется зажмуриться. Он вспоминает своего патрона и учителя, господина Марлоу - когда тот писал, то имел привычку рисовать на полях рукописи что-то забавное. И Лунного зайца он тоже нарисовал как-то раз - заяц на его рисунке с аппетитом уписывал персик, а ступка и пест его валялись, праздные, в стороне. Лунный заяц толчет кору Лунный заяц не знает усталости, Лунный заяц играет в игру Убеганья от смерти и старости. Лунный заяц... Билаль прервал бормотание глупых и смешных рифмованных строчек. В окне луна уже потускнела и валилась прочь, за обшарпанные дома Старого города и дальше, за море, навстречу поднимающемуся где-то там за морем солнцу. Пора. Билаль запер входную дверь и вдохнул сухой, еще по-ночному прохладный воздух. Скоро начнется новый день.