Последователи

От стен тянуло высохшей сыростью, как будто море затопило руины Анклава, а после — отступило, оставив противный душок некогда отсыревшего воздуха, который не могли перебить даже шуршащий под ногами песок и толстый слой пыли, покрывший плитку. От старого оплота джедаев пахло концентрированным прошлым, и Митре стоило усилий сосредоточиться, чтобы не отвлекаться на внезапно ожившие воспоминания, некстати лезущие в голову. С тех пор как она была здесь, прошло уже больше десятка лет, и вымерший Анклав совершенно не ассоциировался с орденской обителью, полной учеников, жизни и возмутительного покоя — почти преступного на фоне разгорающейся войны. Это было странное чувство — скользить взглядом по голым стенам и видеть место, которое давно уже перестал считать домом. "Но когда-то Анклав им был". Когда-то, когда Митра ещё верила в Орден? "В любом случае слишком давно, чтобы быть правдой", — так и хотелось возразить внутреннему голосу, но, странное дело, проходя по бесконечным коридорам и витиеватым переходам старого Анклава, Митра ощущала полузабытую горечь, болезненно грызущую изнутри. Она уходила без сожалений, — это Митра помнила точно. Почти желая, чтобы Орден признал свою неправоту, хоть это и было непозволительное тщеславие — того, что в кодексе касалось тщеславия, Митра строго придерживалась, в отличие от остальных положений. Когда она уходила, она ведь не хотела возвращаться вовсе, и позже, будучи изгнанной, уж тем более не рассчитывала увидеть стены родного Анклава вновь. Но меньше всего, наверное, ожидала увидеть их такими: словно жизнь покинула его не десять, а добрую сотню лет назад. Было ли печальное зрелище, которое представлял собой Орден теперь, наглядным доказательством её неправоты? Неправоты Ревана, может быть? Митра, погружённая в раздумья, еле заметно качнула головой. Реван был прав — слишком во многом прав, чтобы она могла отрицать все его достижения, даже сейчас, в опустошённых развалинах. Даже несмотря на Малахор, несмотря на жуткие жертвы, которые пришлось принести им всем, несмотря на её вынужденное самоотлучение от Силы. Только Ревана больше не было, и судьба и Республики, и Ордена не имели с ним больше ничего общего. А всё, что было им сделано — пусть даже Митра не могла отрицать правильности решений своего командира, — закончилось ничем. "Ни Республики, ни Ордена, ни мирной жизни, — она переступила через порог, оглядывая ещё одну позабытую комнату, — за что мы боролись?" Митра хорошо помнила плохо скрываемую ярость Совета, не привыкшего к столь открытому бунту, почти наяву видела, как убегала ещё совсем девчонкой следом за Реваном, слышала пробивающийся из воспоминаний голос учителя, полный энергии и жажды действий. От стен внезапно повеяло холодом. Митра знала: ошибки, подобные той, что она совершила, не прощаются, но оттого лишь большее было чувствовать, что и они — вынужденные, необходимые, как казалось когда-то — ни к чему не привели. И теперь она не имела ни малейшего представления, что от неё требовалось. "Не совершить ещё одну ошибку? Не слишком ли непосильная ноша?" Митра замедлила шаг, предчувствуя опасность. С мечом наперевес в Анклаве, который её учителя с гордостью называли самым безопасным местом на Дантуине. В этом можно было бы увидеть иронию, если бы всё не забивала ноющая болезненная горечь. Вытряхивая из сознания лишние волнения перед тем, как поднять меч, Митра от души жалела, что годы практики не помогут ей избавиться так же легко от всего её прошлого. ***** Микал вздохнул, оставив в покое сломанную панель, и огляделся. Оказаться запертым в бывшем джедайском архиве — что ж, не самая худшая судьба. "И не самая худшая смерть для того, кто когда-то принадлежал Ордену", — вскользь подумал он, но тут же отбросил эту мысль. Пытаться выбираться сейчас, когда он еле увернулся от плотоядных зверюг, населивших руины, было не просто бессмысленно, но и довольно опасно, так что у него было время, чтобы поближе рассмотреть находку. Микал прошёл вдоль библиотечных стеллажей, оценивая ущерб. Слишком многое было утрачено, и он не мог удержаться от разочарованного выдоха, но кое-что оставалось, и его долгом было попытаться сохранить хоть эту малую толику джедайской мудрости. Не то чтобы он жалел о некогда принятом решении: без Митры Сурик Орден всё равно был не тем, а ни у кого больше Микал не хотел бы учиться. Но иногда в мыслях проносилось сожаление о том, что он так и не успел последовать за ней — и Реваном. А позже — совсем потерял из виду Изгнанницу. Его решение уйти пришло в тот миг, как он услышал о походе Митры: это было считанные дни после их последней беседы, и Микал был всё ещё под впечатлением от её мечтательного, горящего взгляда и решимости, с которой она говорила о Реване. В тот миг Митра Сурик была для него воплощением всего, ради чего создавался и существовал Орден, всего, ради чего он учился. День, когда она ушла, стал для него почти траурным: в тот день Микал, тогда ещё падаван, потерял смысл жизни в Ордене. И в самых потаённых своих грёзах, позднее, когда он скитался по галактике, Микал видел, как они встретятся где-то на заброшенной Силой планете, и он исполнит некогда данное обещание следовать за своим наречённым учителем. Хотя теперь, когда джедаев практически не осталось, а Республика разваливалась на куски, эта мечта становилась всё более несбыточной. На Дантуин Микал прибыл скорее из застарелого чувства долга и от безысходности: вне Ордена он так и не прижился, нигде так и не почувствовав себя на своём месте. И пусть Ордена не было, а Митра-Изгнанница пропала в гуще галактического хаоса, оставалось знание, которое стоило того, чтобы передать его грядущим поколениям. И ему было невероятно странно и больно от надежды увидеть именно здесь, в разрушенном Анклаве, ту, за которой он некогда чуть было не сорвался в бега. Митра Сурик тогда, конечно, была иной: особенно ясно виделись прошедшие годы в её глазах, словно потускневших и растерявших огонь за время скитания. Но тем не менее и стать, и твёрдость в голосе, и ясность движений могли принадлежать только ей. Она его, конечно, не узнала: после стольких лет было бы странно, тем более что в последний раз Митра видела его ребёнком. И уж конечно, её цели были гораздо значительнее и шире, чем исследование останков архива. Но всё же это был его шанс — быть полезным, и он предложил свою помощь, не успев как следует и обдумать последствия: если бы у него было чуть больше времени на раздумья, он бы вряд ли решился. Микал даже не назвал ей собственного имени. "Последователь". Когда Митра приняла его предложение помощи — не от неожиданности ли? — это самопрозвание внезапно показалось ему самым верным. Это был его вариант ученичества — следование за ней, и он чувствовал лёгкое возбуждение от осознания сбывающегося долга. ***** Уже вернувшись на "Эбеновый ястреб" и отдохнув после утомительных хождений по лабиринтам, Митра обратила внимание на слабо заметное ощущение дискомфорта, которое тревожило её с Анклава. Будто она чего-то не учла, не заметила, — не опасность, но что-то очень важное. Митра задумчиво перебирала недавние события: поход в руины, беседа с мародёрами, встреча с этим последователем... Последнее не вызывало чувства настороженности: Сила явно благосклонно отнеслась к их новому знакомому; Митра даже рискнула бы сказать, что всё "случилось, как должно", но вместе с тем находиться с ним в одном помещении ей было неуютно. Отчего — Митра никак не могла взять в толк, но ощущение дежавю стучалось в сознании назойливым ритмом. Они не были знакомы — не могли, хотя появление этого странного учёного в Анклаве, разрушенном и небезопасном, уже могло зачесться за подозрительный элемент. И это внезапное предложение помощи — могло ли всё быть спланировано? Митра нахмурилась и отрицательно качнула головой. Если бы это был ситх, могущественный в Силе, — и то у неё были бы сомнения, но этот юноша явно не имел отношения к Тёмной Стороне, хотя что-то в его отношении ощущалось необычным. "Он мог бы быть джедаем, с его способностями". Мог бы. Митра с горечью усмехнулась собственным мыслям. Иногда судьба была до странности иронична. В любом случае Последователь (что за странное имя?) казался ценным союзником для команды, и она решила не судить сгоряча. Несмотря на неприкрытую неприязнь к новенькому со стороны Аттона и непонятную ей пока реакцию Креи: формально она не сказала ни слова с момента его появления на корабле, но в том, как Крея держалась с ним, проскальзывала очевидная снисходительность. Сам новенький был безукоризненно вежлив, впрочем, и надо было отдать ему должное — на подколки и ворчание не реагировал, за что вымотавшаяся Митра была ему благодарна вдвойне. Когда после очередной стычки он настоял на том, чтобы препроводить Митру в медицинский отсек, она с ошеломившей её чёткостью поняла, что ощущение дежавю у неё возникало не зря. Последователь был ей слишком знаком — не по безукоризненной вежливости, не по миролюбивому спокойствию, но по плохо скрываемому волнению, сбивающему его дыхание, отчего он казался ещё юнее, чем был. Митра не помнила, к её большому стыду, его имени, но как наяву видела полные тревожного нетерпения глаза будущего джедая, внимавшего с необъяснимым почтением ей, тогда ещё азартно спорившей с Советом. Микал — он назвался тогда же, когда и подтвердил её догадку — так и не стал джедаем из-за её ухода, и от его трогательной приверженности Митра ощутила мгновенно вспыхнувший стыд, который в следующий миг обернулся нахлынувшей тёплой волной благодарности. После всего случившегося она почти забыла, каково это — когда кто-то верит в тебя, и теперь осторожно пробовала на вкус это почти незнакомое чувство. Микал же, смущённый собственным признанием — или же собственной смелостью, толкнувшей его на "Эбеновый ястреб" — молчал, стараясь как можно незаметнее бросать на неё украдкой полные надежды взгляды. "Он мог бы быть твоим учеником", — огорошила её вдруг мысль, и Митре стоило больших сил оторваться от сладкого искушения. Микал был талантлив, это было более чем очевидно. Был готов последовать за ней и готов учиться, но какое право она имела брать учеников? Не просто так, в конце концов, она была изгнанницей; себя саму Митра корила куда жёстче, чем Совет, хоть вместе с тем не отказывалась от правильных решений. Ему же нужен был настоящий учитель, а не покорёженный войнами полуджедай. Но правда заключалась в том, что Ордена больше не существовало, и Микалу нечего было ждать. — Уверен ли ты, что хочешь учиться у меня? — спросила Митра, и желая, и неосознанно боясь, что он откажется. — Так уверен я не был, даже когда уходил вслед за вами из Ордена, — последовал немедленный ответ, и она не сдержала скупой улыбки. ***** Вполне естественно, что в команде центром всеобщего притяжения была Митра и только она: Микал мог физически чувствовать, как её присутствие снимает то и дело вспыхивающее напряжение между остальными. Особенно резко воспринимал перемены недоверчивый Аттон, с яростной ревностью отстаивающий Митру. Крея — не вызывавшая у Микала ни веры, ни приязни старая дама — просто, кажется, не терпела никого, кроме Митры. Бао-Дур выделялся из всех безмятежностью и тихим голосом, которого никогда не повышал — с ним Микал неплохо ладил. С ученицей ситха — Визас — они поддерживали нейтралитет: Визас сторонилась всех. По-настоящему притягивала Микала к себе лишь Митра, но то же чувствовали, вероятно, и другие члены команды, и он покорно ждал, пока ему представится случай помедитировать с ней. Совместные медитации были для Микала главной отрадой в пути: это было нечто, связывающее их. Как их общее джедайское прошлое, о котором оба молчали, но неизменно помнили — Микал видел, как иногда Митра замирает в задумчивости, глядя сквозь него. Он не был так искусен в Силе, разумеется, — и читать учителя ему не позволяла совесть, но, погружаясь в медитацию, Микал чувствовал её свет, спокойное, пробивающееся сквозь хрупкую броню тепло уверенности. В Митре было много тайн, не слишком радостных, о которых молчала она, но которые выдавала горечь, рябью расходившаяся от неё в Силе. Но всё же у неё была цель, у неё была истина и была твёрдость, к которой все они, как подозревал Микал, льнули, словно мучимые жаждой. По своей воле или нет, но Митра дала им цель, и с каждым проведённым с ней часом он восхищался ею всё больше. Восхищаться Митрой — это была своеобразная, немыслимо щедрая привилегия, данная ему судьбой. Быть на её стороне, стоять в шаге позади неё — так выглядел, ощущался ученический долг в его мыслях. Микал никогда не был честолюбив и не рвался вперёд, поэтому место позади считал подходящим как нельзя лучше, а место позади неё — величайшей честью. Его место было местом защитника, и Микал относился к своей обязанности защищать спину учителя с большим тщанием. К его счастью, Митра явно была не против такой компании, потому большую часть времени ему не приходилось ждать на корабле, гадая и силясь сосредоточиться на деле. Когда Митра прослушала ультиматум куарренского дельца Визкеса и странно задумалась, Микал впервые ощутил острую необходимость не согласиться с мнением учителя. Она собиралась идти в одиночестве — несмотря на то, что все отчаянно хотели её отговорить, не нашлось бы того, кому не были ясны намерения Митры. Это было слишком в её духе, слишком очевидно, и никакая степень опасности не остановила бы Митру Сурик. И уж, конечно, не остановил бы её и зелёный юнец со своими глупыми возражениями. Когда стало ясно, что Митра в плену, Микал проклинал себя за молчание, за то, что не поговорил с ней наедине, что не вымолил позволения пойти за ней следом, что покорился чужой воле, и попросился добровольцем в "спасательную группу". Должно быть, его чувство вины было видно невооружённым глазом, потому как Аттон, решительно и категорично возглавивший операцию, почему-то согласился на его присутствие. Она оказалась практически невредима — слава Силе! — и искренне поблагодарила обоих, но Микалу никогда так не хотелось выкричаться, сердито и бессмысленно, как в тот момент, когда они все вернулись на "Эбеновый ястреб". Это было ужасно неправильно, и Микал, конечно, сдержался: глубоко вздохнув и поспешно опустив голову. А Митра пожала ему пальцы и улыбнулась, стоило ему приподнять взгляд: светло и безнадёжно, — и раздражение тут же сменилось жгучей виной. ***** Для Митры Сурик дело всегда стояло номером первым, прежде любых размышлений. Малахор доказал наглядно, что такой подход бывает весьма болезненным, но старые привычки умирают тяжело, и Митра даже после изгнания не сменила приоритетов. И несмотря на кажущуюся зыбкую правильность такого подхода, иногда она чувствовала угрызения совести перед командой, готовой следовать за ней по любому приказу и толком не получавшей благодарности в ответ. В конце концов, в одиночестве она бы не сделала ничего — если уж говорить откровенно. И все "спасибо" звучали жалко, когда дело доходило до тех, кто едва не погибал, сражаясь на её стороне. Митра не могла точно выразить те чувства, которые испытывала по отношению к товарищам по оружию, но в глубине души отдавала себе однозначный отчёт, что уже давно и безвозвратно нарушила главную заповедь джедая: не привязываться. Но так трудно было после долгих лет изнуряющей изоляции не привязываться: к ядовитым напутствиям Креи, к неуместным шуткам Аттона, к рациональности и здравому смыслу Бао-Дура, к тихой преданности Визас, к насмешливым комментариям Миры и к абсолютной надёжности Микала. Даже к дроидам, и Митра знала, что сделает всё возможное, лишь бы не подставлять команду, даже если это потребует жертв. Но жертвы приносили другие — и её это пугало. И даже пусть они никогда бы сами не согласились, что чем-то жертвуют, Митра ясно чувствовала, как опутывает её крепкой хваткой ответственность. В особенности — за учеников, которыми она так опрометчиво обзавелась. Безусловно, они были талантливы, упорны и достаточно верны своему делу, чтобы Митра не боялась их ошибок, но тем не менее — Ордена больше фактически не существовало, а она была отнюдь не лучшим примером джедая, чтобы задумывать столь дерзкий план, как его возрождение. Ей было стыдно временами — особенно перед Микалом, первым своим учеником и самым искренним джедаем из всех них — за своё сокрытое прошлое. Никто из них, как она подозревала, не знал в точности о том, что произошло на Малахоре. Кроме Бао-Дура, разумеется, но он молчал — и в том, что будет молчать дальше, она не сомневалась. А между тем отошедшие в прошлое ошибки не перестали быть ошибками, и Митра была отнюдь не уверена, что не повторит их снова. Иногда она задавалась вопросом: как бы отнеслись они к её исповеди? Прощать чужие грехи куда проще, чем собственные — и даже чем говорить о своих. Тем более когда речь идёт о сотнях жизней. Кем они сочли бы её, зная всю правду? Предательницей? Заблудшей душой? Ситхом? А потом Митра случайно ловила полный плохо сдерживаемой тревоги взгляд Микала, который как-то незаметно стал её постоянным спутником в походах "на берег", и невольно вздрагивала от сквозившей в его глазах решимости идти за ней до конца. Микал был куда больше джедаем, чем она сама, иногда казалось Митре, и его преданность слишком быстро стала константой. Опорой, тылом, без которого она чувствовала себя неуютно вне корабля. Было в корне неверно, вероятно, настолько полагаться на ученика, но искренность Микала, так раздражавшая Аттона и так высмеиваемая Креей, покоряла Митру, давно разучившуюся просто и светло относиться к миру. И тем страшнее было представить его реакцию на правду. Она не выдержала после предательства Креи, изнурённая сомнениями в себе и в своих ощущениях реальности, и тогда, в минуту слабости, рядом снова был Микал, безыскусно и бесхитростно доказывающий бездоказательность её подозрений. — Ты бы говорил иначе, если бы знал, что на Малахоре я собственноручно запустила генератор, уничтоживший тысячи и тысячи бойцов, в том числе и своих, — горестно выпалила она, цепляясь за последнюю соломинку. — Я знаю, — ответил Микал, и от неожиданности Митра даже не отвела взгляд. — Знаю, — повторил он упрямо, — и это ничего не меняет. Сила свидетель, я не отступлюсь. И покорюсь твоему приказу, даже если нам придётся выступить против всех ситхов галактики, — закончил Микал пылко и, запнувшись, торжественно добавил: — Клянусь. Никогда ещё Митре так не хотелось плакать. ***** Когда вокруг никого не было, Митра как будто сбрасывала привычную броню сдержанности, и становилось почти осязаемым, что она несла на себе груз целой Республики, если не галактики. Груз долга, оставленного ей в наследство Орденом, который отказался от неё, и в такие моменты Микал невольно спотыкался на мысли, что Ордену нужна была встряска — не истребление, конечно; и ещё больше ему нужна была Митра — куда больше, чем консервативный и степенный Орден мог себе позволить принять. Он часто жалел, что не мог разделить этот груз: не оттого, что не хотел, но потому, что Митра никогда не согласилась бы. Привыкшая к одиночеству, она все решения принимала сама, хотя подчас ему мерещилось, что большую роль играло нежелание Митры втягивать соратников. Только, проявляя столь бдительную заботу о других, она не принимала заботы о себе, и Микалу ничего не оставалось, кроме медитаций и долгих молчаливых бдений. Это было, впрочем, уже не так мало: увидеть Митру, погружённую в себя, без вечно прямой спины, без непроницаемого взгляда, — редкая возможность. Украдкой Микал надеялся, что так проявлялось её доверие: когда Митра приходила в медицинский отсек помедитировать или просто отдохнуть и долго молчала, рассеянно наблюдая за ним. — У тебя здесь тихо и хорошо, — сказала она как-то в ответ на его удивлённый и смущённый взгляд. — И с тобой можно помолчать. Молчать с Митрой было томительно сладко и нервно одновременно. Слишком о многом хотел бы поговорить с ней Микал — и слишком о многом не решался спросить. И в то же время её молчание было куда красноречивее самых проникновенных слов, на которые Митра была мастер. Она вообще умела увлекать за собой людей, и Микал искренне недоумевал, как она так легко поверила в ту чепуху, которую выдумали мастера из Совета: будто её лидерские способности – лишь происки Силы. Ему лично не нужно было даже слушать — он вполне согласился бы вдохновляться одним молчанием Митры. То, что она молчала с ним, во всяком случае, значило, что ей кто-то нужен, что она не уйдёт в одиночестве, как пыталась. И если разделить с ней груз ответственности Микалу было не по силам, то сдобрить одиночество он мог — постольку-поскольку — и учился молчать вместе, улавливая мысли Митры, угадывая её эмоции. Он хотел бы научиться поддерживать её так же безмолвно — присутствием в Силе, теплом, светом, которым окутывала их она сама, но боялся переступить тонкую грань дозволенного. Митра, близкая и необходимая, была слишком не похожа ни на кого из команды: она словно ставила себе задачи на совершенно другом уровне. И привязанность, которую сам Микал не осмеливался даже назвать в мыслях, казалась ему ничтожно бессмысленной на фоне истории, творимой Митрой. Если его молчание было молчанием почтительного ученика, то её — молчанием полководца, и больше всего он боялся, пожалуй, что однажды оно кончится. ***** Митра не задумывалась о собственном будущем, кажется, с того дня, как отправилась сражаться с мандалорцами вслед за Реваном. В изгнании о будущем тоже думать было бессмысленно, но ситуация изменилась резко и совершенно не так, как она ожидала. Отрезвляющие откровения Микала, удержавшего её от побега буквально у порога, внезапно всколыхнули тот самый, давно задвинутый на задворки, вопрос о том, что же будет дальше. И если раньше Митра не заботилась о себе, то сейчас чувствовала, что обязана позаботиться хотя бы о команде. После сражения с Атрис Митра впервые всерьёз задумалась над возрождением Ордена. Быть может, потому, что Атрис была последней, кто остался от старого Ордена, быть может — потому, что дальше откладывать размышления было, считай, и некуда: впереди маячили грозные фигуры ситхов, и шансы выжить на финальном этапе Митра оценивала хоть и положительно, но скептически. Откровенно говоря, себя к джедаям Митра перестала причислять ещё в Мандалорские войны, а после изгнания и вовсе о том не задумывалась, но Орден, несмотря на все сложные её с ним взаимоотношения, всё-таки оставался значительной частью прошлого Митры — и пусть она не соблюдала кодекс строго, Митра всё чаще ловила себя на мысли, что поступает вполне по-джедайски. Насколько актуален вопрос о том, достаточно ли этого "по-джедайски", чтобы восстанавливать Орден, она предпочитала не думать. Но в своих учеников, пожалуй, Митра верила куда больше, чем в свои силы. И хотя ей вряд ли удалось бы избавиться от компании перед самоубийственным турне в ситхский тыл, Митра отчаянно надеялась, что им не придётся погибать во имя неё. Из них получились бы превосходные джедаи, куда лучше, чем из неё, в этом она была убеждена. И втайне надеялась, что кто-нибудь из учеников всё-таки продолжит её дело и восстановит Орден. "Или хотя бы поможет мне. Если мы, разумеется, переживём столкновение с Креей". Малахор встретил её угнетающей темнотой и удушающим страхом. Иррациональным страхом повторения пройденного и слишком реальным — за команду. В особенности за учеников, которые, конечно же, постараются увязаться за ней. В особенности Микал, с его патологической и последовательной верностью. С корабля Митра сбежала как вор, как дезертир, не оглядываясь. Слишком боясь, что её исчезновение заметят раньше времени. Она во что бы то ни стало должна была сохранить их живыми — своих учеников, боевых товарищей и — чего уж — друзей. Без привычного шороха шагов и тёплого ощущения поддержки в Силе идти было неуютно, но Митра только ускорилась. Единственным способом справиться со страхом, в конце концов, всё равно было победить его, и она устремилась в недра растерзанной планеты. Среди причудливых каменистых глыб ей мерещился эхом голос Микала и клятвы верности. Митра, не оглядываясь, пустилась бегом. ***** "Всё закончилось", — так сказала Митра, тяжело дыша, когда они улетали на всех парах с умирающего Малахора. Впервые тогда Микал не поверил её словам, но промолчал и только с усилием усадил Митру на больничную койку. Всё, конечно же, не закончилось — для того, чтобы понять это, достаточно было взглянуть в её глаза, в которых плескались в кои-то веки не запрятанные под щиты самоконтроля мысли. Но мысли эти относились к будущему, а до будущего ещё было далеко, и Микал предпочёл проигнорировать их. Митра была жива, Крея — нет, и Малахор погибал прямо под ними, вот и всё, что имело сейчас хоть какое-то значение. "Главное, что Митра вернулась", — даже не думал, но чувствовал всем своим существом Микал, обрабатывая её раны. Она была истощена битвой, замучена противостоянием с бывшей союзницей, но была рядом, и он не собирался выпускать её из виду. Первый шок уступил место почти физической необходимости видеть Митру, ощущать её в Силе, слышать её дыхание, и Микала впервые, наверное, не заботил тот факт, что его чувства к ней не вписывались в столь любимые джедаями рамки. Как и отчаянное желание никогда больше не позволять ей уходить одной. В том же, что Митра попытается оставить их позади, Микал не сомневался, и только и мог думать, что о предстоящем противостоянии, перебирая мысленно все аргументы и самые безумные варианты их споров. Осознание того, что он был абсолютно прав, не принесло ни капли триумфа, заставив его сердце бешено заколотиться от напряжения. — Ты не думал над тем, чтобы возродить Орден? — начала Митра, не глядя на него прямо. — Теперь, когда ситхи в прошлом. — Я ушёл из Ордена, мне ли о том судить? — он пожал плечами. — Ты знаешь о пути джедая побольше, чем многие, получившие звание рыцаря, — возразила она непривычно мягко, и её негромкий голос заставил его невольно вздрогнуть. — Ты — наш учитель. Если кому и должна принадлежать честь возродить Орден, то только тебе, — произнёс Микал, зная, что его ответ был предопределён, как и её вопрос. — Мне больше нечему вас учить, — отозвалась Митра. — Хотя я была счастливым наставником весьма талантливых учеников. Но моё время истекает. — Ты нужна нам, — он заставил себя выдержать её взгляд. — Необходима. — Вы справитесь, — на сей раз она отвела взгляд первой, но, увы, это отнюдь не значило, что он выиграл. — Ты справишься. — Без тебя — едва ли, — он еле слышно рассмеялся. — Ты — сможешь. Я даже не верю — знаю, — предупредила она его возражения. — Мне часто кажется, что ты куда лучше подходишь на эту роль, чем я, Микал. И я этому, честно говоря, рада. — А ты?.. — с трудом спросил он, предчувствуя ответ. — Я должна последовать за Реваном, — просто ответила Митра. — Таков мой долг. — А мой долг — следовать за тобой, — с горечью заметил Микал. — Кому-то придётся остаться. Никто не справится с восстановлением Ордена лучше, чем ты. — Ты считаешь, что справишься в одиночку? Митра замолчала, словно обдумывая его слова. — У меня нет выбора, — наконец сказала она. — У меня есть, — Микал собирался сражаться до конца. — Я пойду с тобой. — Я прошу тебя, — Митра сжала его ладони в своих и с мольбой подняла на него глаза. — Пожалуйста. Не надо. — Я не могу оставить тебя, — одними губами проговорил он, чувствуя, как легонько гладят его кожу горячие пальцы. Она привстала на цыпочках и на краткий миг коснулась его губ. — Можешь, — Митра прислонилась лбом к его плечу. — Ты... клялся мне в верности. Последние слова "обещай, что вернёшься" застряли у него в горле. ***** Митра не любила прощаний, но на этот раз изменила себе, чувствуя, что это единственное, чем она может хотя бы частично искупить свою вину. Микал проводил её до посадочной площадки и так и простоял в молчании, пока "Эбеновый ястреб" не исчез за горизонтом. Она была благодарна ему за молчание, потому что иначе не смогла бы, наверное, сдержаться, но оттого не становилось легче. Оставлять позади тех, кто дорог, было гораздо тяжелее, чем оставлять позади постылое прошлое, и Митра предпочитала не задумываться о том, насколько она была права в том, что отказалась брать спутников. Она не чувствовала, что вернётся, и страх потерять кого-то из учеников перекрывал то, что Митра нуждалась в них. И ей оставалось лишь надеяться, что Микал как истинный джедай сумеет простить её за эту слабость.