Тебе водить

Глубокой ночью Сенджогахара Хитаги выгуливает собаку. Вокруг качают кронами деревья городского парка, отбрасывающие на дорожку причудливые тени. Хитаги отстегивает поводок и бросает в сторону мячик. — За ним, Арараги-кун, — строго приказывает она, и в следующую секунду французский бульдог срывается с места, на удивление быстро передвигаясь на своих коротких, маленьких лапах. Хитаги провожает его взглядом, пока тот не скрывается где-то в зарослях. Оттуда раздается рык бульдога, переходящий в полный боли визг — и ответом на него кошачье шипение, и Хитаги не может устоять на месте, бросаясь вперед. Сердце глухо бьется в груди, мешая дышать, мешая думать. Из кустов выходит белая кошка, лапки которой перемазаны в крови. В желтых глазах, которые следят за Хитаги — ненависть. В следующую секунду кошка бросается вперед, и Хитаги, отмерев, выхватывает канцелярский нож и готовится встретить противника. Она отсекает кошке голову и просыпается с торжествующим криком. В руке зажат не нож — карандаш. Хитаги заснула за столом, над, кажется, домашним заданием — или сметой покупок за прошлую неделю. Она поднимает голову, рассматривает листы с вычислениями. Все-таки покупки. Нужно добраться до постели. Тени причудливо падают на нее, как будто там уже кто-то спит, Хитаги устало трет глаза, прогоняя наваждение, но оно вдруг поднимается ей навстречу. Ханекава Цубаса отбрасывает за спину поток белых волос. — Привет, соперница хозяйки, — говорит она, добавляя к своей речи что-то вроде мяуканья, и шагает вперед. Очевидно, что ее шаг не такой уж большой, однако она покрывает им все разделяющее их пространство. Замирает в нескольких сантиметрах, горячая, как печка. Хитаги справедлива и рациональна, потому она знает, что Ханекава красива примерно так же, как и она. Но сейчас, эта странная Ханекава, украшенная печатью безумия (оно разливается в глазах и грозит выплеснуться), заслуживает слова «прекрасна» для определения ее внешности. Если только Арараги видел ее… Тогда даже самая медленная казнь, заставившая бы его умереть несколько раз кряду, не способна смыть его вину! Хитаги сжимает кулаки и уже собирается спросить о знакомстве этой новой, ночной Ханекавы, и ее Арараги, но тонет в чужом взгляде. Ханекава поднимает руки, будто бы хочет обнять — и на мгновение ее руки смыкаются вокруг Хитаги, поймав ее в кольцо. Ей даже не нужно касаться, все равно Хитаги чувствует, какая горячая у нее кожа. Кажется, от жара на теле останутся следы, как будто клеймо. — Попа-а-алась, — говорит Ханекава, и нежно проводит ладонями по бокам, от подмышек до бедер, и это не больно в первые секунды. Ханекава отбрасывает в сторону окровавленную футболку. Сонный мозг Хитаги, утонувший, заблудившийся в безумии чужого взгляда, не дает ей нормально осознавать, что происходит. Она отстранена от всего, как будто снова видит сон, и все, что ей остается — так это записывать факты в памяти, как могла бы сделать сама Цубаса. Но что-то подсказывает, что подобные ночные вылазки остаются в воспоминаниях тех, с кем она решает пообщаться, но отнюдь не в ее собственных. Список событий, которые фиксирует память Хитаги, выглядит примерно так: 1. Нежные пальцы, несущие боль, возвращаются к исходной точке и невесомыми прикосновениями снова рисуют линии на теле Хитаги. 2. Мягкие, влажные губы накрывают ее рот, язык вторгается внутрь, поддевает ее собственный — центр удовольствия в мозгу начинает шкалить . 3. Хитаги отвечает на поцелуй, потому что невозможно не ответить, и в следующую секунду ей снова больно — острые клыки ловят ее язык в ловушку. 4. Ранку зализывает шершавый язык, и это намного больнее, чем сам укус, но в то же время приятно так, что Хитаги не регистрирует боль. 5. Ханекава что-то говорит. Приходится напрячь уши, чтобы разобрать слова. — Хозяйка лучше тебя, — шепчет Ханекава. Ее холеные ладони по-прежнему удерживают Хитаги. — Она отрезает от себя, ты — от других. Ты отрезала от нее то, чего не стоило трогать! Ее слова добираются до ушей как сквозь вату, так как Хитаги слишком занята переключением из записывающего режима в режим с «обратной связью», чтобы реагировать, но потом приходит понимание. То, что сохранилось в памяти, стирается ревностью так быстро, что Хитаги и сама не понимает, когда успела открыть рот. — Ты права, — соглашается она, слыша собственные слова как будто со стороны. — Но я не всегда режу. Она крепко сжимает остро наточенный карандаш в чуть дрожащих пальцах. Как и нож, это оружие с легкостью входит в живот Ханекавы — и один раз, и другой, и третий. Ее кровь течет по животу и ногам, совсем недолго, ведь раны закрываются едва ли не стремительней, чем Хитаги их наносит, стремясь смешаться с уже разлитой по полу. Еще теплая, она обволакивает босые пятки. Хитаги смотрит на ноги Ханекавы и вспоминает кошку из сна и лапы, перепачканные в крови. — Маленькая дрянь, — смеется Ханекава. — Глупая дрянная девчонка. "Я знаю то, что я знаю", — читает констатацию факта Хитаги в этих словах, и от злости кружит голову, она забывает про карандаш (застрял между ребрами, бесполезное оружие!), и чувствует только жажду боя. Но вместо драки кошка-Ханекава дарит ей поцелуй. Настолько целомудренный, насколько возможно между двумя полуголыми девицами, стоящими в луже крови и только что покрывшими друг друга множеством ран. Немного кружится голова, и Хитаги хватается за первое, что попадается под руку. Пальцы сминают упругую грудь, Ханекава длинно выдыхает в ее рот, довольно жмурится — и, видимо, тоже считает себя свободной в плане прикосновений. Она наглее, и в следующую секунду ее пальцы раздражают поглаживаниями кожу на внутренней стороне бедер Хитаги, а ладонь трет промежность — сильно-сладко-жарко — вырывая из груди слабые стоны. Хитаги видит в желтых глазах себя, затонувшую в океане безумия и чужого превосходства. Опухшие губы, хватающие воздух, расширившиеся глаза, в которых тоже плескается отнюдь не здравый смысл. Она проигрывает Ханекаве — она знает, что проиграла, еще когда увидела, кто перед ней. Это неправильно, так не должно быть. Хитаги пытается заставить себя двигаться, но ее тело обожжено и заклеймено уже не на один раз. Клеймится прямо сейчас — горячей ладонью между ног, жарким дыханием на губах, расплавляясь от чужого тела напротив. Ноги подкашиваются, и Ханекава роняет ее на матрас, нависнув сверху. Сейчас они не касаются друг друга, и Хитаги пытается вдохнуть. — Мяу не сделает тебе больнее, чем ты заслуживаешь, — обещает Ханекава и уверенно, сильно проводит ладонью между ног Хитаги, ласкает пальцами. Это единственное прикосновение, но Хитаги кажется, что она пришпилена к постели, ведь на нее давит вес в несколько раз больше, чем можно выдержать. Если поднять непомерно тяжелую голову, можно увидеть, что кошка ласкает себя, резко и сильно. Хитаги смотрит, жадно впитывая в себя, сохраняя картинки. Искаженное лицо, не понять, от боли или удовольствия. Возбужденное, покрытое испариной тело, ставшее еще более горячим. Новая, незнакомая Ханекава Цубаса. Еще несколько секунд, и Хитаги кричит — боль от царапин и укусов, удовольствие, немного страха, много злости, ревность сплелись внутри ее в клубок, такой горячий, что он как будто выжигает все изнутри, пока проходит от низа живота до горла. Ханекава закрывает гипнотические глаза и валится на Хитаги, выбивая воздух из и так не способных дышать легких. Постепенно возвращается способность думать, а вместе с ней — чувствительность. Все царапины разом начинают ныть. Ханекава все еще лежит сверху, ее бьет дрожь. Хитаги ждет, пока ее тело замрет, и только после этого сбрасывает ее с себя и резко усаживается. На простынь рядом падает совершенно обычная Ханекава Цубаса. Ни следа безумия, только рациональность и трезвые суждения. И никакой памяти об этой ночи. Хитаги наклоняется к ее уху. — В следующий раз я найду тебя, — говорит она, и на мгновение волосы Ханекавы Цубасы меняют цвет. — Будь готова.