Дневник девственника.

Хотелось бы начать с того, что я девственник. Мне 26 лет, и я не буду объяснять, почему дела обстоят именно так. Скажу лишь, что я, пожалуй, старомоден и хочу чувствовать больше, чем могу на данный момент. Иногда посещает мысль, что я родился с чем-то чужим внутри, и это нечто ловко адаптировалось во мне, поглощая медленно, но делая это очень искусно. Стало быть, лишая меня возможности выражать чувства, а позднее и чувствовать остро, оно, поселившееся во мне, есть апатия. А с нею рядом обитает и страх, мрачной тенью дожидаясь конца, пока я морально разлагаюсь. Я жил все это время, так и не смирившись со своим существованием, абсолютно разнящимся с жизнью нормальных людей. Однако, даже с принудительным безразличием ко всему происходящему вокруг, я пришел к тому, что сделало меня человеком. Пусть не самым лучшим, пусть даже в какой-то степени плохим, но я стал представлять из себя не просто плоть, бессмысленную полость, а нечто целостное, полное неопознанного и нового, что вселило маленький огонек надежды. Пустыри моей очерненной апатией души встречали гостя – первого и последнего. С него все и началось. С ним же все и закончилось. Порой потеря делает нас сильнее, дабы мы стремились к чему-то большему, иному, просто стремились, но чаще всего все, что она делает – причиняет боль, делая нас бесхребетными существами, которые живут из страха умереть, но с желанием саморазрушения. Все это очень сложно. Я никогда не разбирался в подобном, да к тому же слова – это явно не мое. Краски – другое дело. Если бы каждая моя картина была главой книги, то я был бы писателем с десятками замечательных книг, удостоившихся премий. Но только вот изобразительное – самое немое искусство. Людям под силу понять книги, по крайней мере, они будут хотя бы просто прочитаны. Музыка может быть услышана, если уж не взята во внимание, но мимо картины можно запросто пройти, а взглянув – не увидеть ничего. Того, что вкладывал в мазки художник, того, какое отчаянье было на холсте и как все гремело, кричало, пусть даже о меланхолии. Не каждому дано. Люди видят то, что хотят видеть, вот поэтому современное искусство так популярно и прибыльно. И я его никогда не пойму, оно алчно и пусто. Я художник, может даже профессиональный художник, если позволите, но вершин я не достиг, а остался местным подобием на знаменитость. Все, что я рисовал, было понятно, но глубоко, доступно, но непостижимо. Так было написано в одной газете, редактору которой вздумалось написать обо мне. Они писали, что если человек посмотрит на мои творения, не вдумавшись, он увидит не что иное, как красоту, однако, если капнуть глубже, вглядеться, то можно попасть в поток эмоций и переживаний автора. Мои работы универсальны и доступны для всех морально. Эта статья мне льстит, ведь все верно. Не научившись выражать чувства, я перенес их на холст. Все просто. Предельно просто. Но я пишу. А дневники люди заводят тогда, когда жизнь их переворачивается с ног на голову. Все началось с того случая в квартире моего... одного человека. Я мчался к нему с другой окраины города в тот, казалось, зрелый, прощальный августовский день. Лето близилось к концу, и осень смиренно поджидала его, заглядывая в замочную скважину. На мне была домашняя одежда; один вопрос не давал мне покоя. Я часто задавал Саске всякие вопросы, а потом подолгу слушал его, вбирая в себя каждое слово. И мне нравилось сидеть на старом диване у окна в его квартире, смотреть на огромную абстрактную картину, вновь осваиваться с вечным полумраком его гостиной, обустроенной в стиле минимализм, но дико напоминающей старые комнаты с винтажной мебелью и кучей безделушек. Атмосфера такая, наверное. Так вот, я сидел у себя на кухне и ужинал, однако любимая заказная лапша была пресная, может, потому что я думал о совершенно других вещах. В голову врезался вопрос, который я должен был задать еще с самого начала. Поэтому в спешке я покинул свое жилище, наскоро влезая в старые кеды и закрыв дверь. В свое оправдание скажу, что черная, слегка рваная футболка и серовато-оливковые штаны смотрелись неплохо. Хотя тут вкусы у всех разные. Я, наконец, добрался до квартиры Саске, но не помнил преодоленного мною пути. Ни людей, ни придорожные магазины, ни названия улиц. Будто провал в памяти – кромешная тьма. Я постучался, неуклюже растрепал волосы, ошалело глядя на дверь, загоревшийся желанием услышать ответ Саске, подобно безумцу. Что за бред? Я бежал к нему на другой конец города просто, чтобы услышать. А он не открывает, думал я. В виски ударил совершенно ясный женский голос за дверью. Немного звонкий и игривый, не то, что у Учихи. Затем я сумел расслышать и его голос – приглушенный, холодный, как ледышка, но... хищно заинтересованный. Дураку ясно, что у него женщина. Не просто женщина. Счастливица. Потупив взгляд, я дернулся, стоило мужчине открыть дверь, и тут же стал мишенью пронзительных угольных глаз, в которых мгновенно появился огонек – это меня и пугало. - Сай. Ты вовремя. – Саске смотрел сквозь меня, будто бы обращаясь к стене, но так было со всеми, поэтому я привык. И меня не задевало мое присутствие в реальности, но отсутствие в его глазах, словно я просто невидимка. Порой я оборачивался, чтобы взглянуть с кем он говорил, но за спиной не было никого. - У тебя... - Женщина. – Он оставался невозмутимым. - У тебя никогда не было отношений. Она так хороша? Удивительно, как ты сейчас спокоен. - Я хочу вас познакомить. Проходи. Ну же, давай. Нам туда. – Саске направился в спальню, в его огромную черно-белую спальню с ярко-синей, огромной кроватью. И постель его была черная, как мгла. Он был удивительно хорошо одет. Казалось бы, светло-серая рубашка с завернутыми рукавами и обычные черные брюки. Но я был уверен, что на нем был еще и пиджак, до моего появления. Мне оставалось растерянно плестись следом за ним по коридору, чуть хрустя пальцами от волнения. Еще не дойдя до его покоев, я уловил приторный аромат парфюма. Женщина. У него женщина. Мы зашли в просторную комнату, освещенную лишь с помощью пары настенных светильников, и я увидел ее у журнального столика с бокалом вина в руке – багряным, как свежая кровь. Стройная девушка, которая абсолютно неумело держала себя в руках, пытаясь выглядеть с этим бокалом сильной, горделивой и загадочной женщиной, но тщетно. Ее розовые волосы ни капли меня не смутили, даже необычно светлые, большие зеленые глаза, ясные, как безоблачное небо, больше всего я хотел вцепиться в то, что находилось за оболочкой. - Харуно Сакура. Сегодня она будет главным украшением нашего вечера. – Вполголоса заявил Саске, по лицу которого слишком явно прошлось тенью хищное, голодное выражение. Он сейчас набросится на нее, подумал я, не понимая смысла моего присутствия здесь и сейчас. Еле заметная ухмылка осталась на его белоснежном лице, но глаза недобро засверкали красными огоньками. Как вино, неспокойно волнующееся в бокале. Его гостья приветливо мне улыбнулась, кажется, тоже жертва фокусов Учихи, она уже надеялась на бессонную ночь в его черных простынях. - Приятно познакомиться... – Сакура вопросительно взглянула на меня с той же улыбкой. - Сай. Его зовут Сай. – Саске покосился на меня, будто бы я был ребенком в компании взрослых. Нежеланным, к тому же. - Ах, верно, Сай. Я слышала, вы рисуете? – она вздохнула с облегчением, и я начинал верить в искренность ее улыбки. Непростая особа, подумал я, это совершенно точно. Понять бы, какая сторона сейчас со мной говорит. - Есть такой грешок. – Я улыбнулся ей в ответ, но, уверен, со стороны это смотрелось лукаво как минимум. – Вы первая женщина в доме Саске, вам повезло. - В самом деле? – Лицо Сакуры покрылось легким милым румянцем, но уши ее запылали красной краской; она была приятно удивлена и, наверняка, уже думала, как назвать детей от Саске. - Верно. Сай. Присаживайся. Саске указал на кресло, поставленное прямо перед кроватью на расстоянии около трех метров. Меня охватило еще большее замешательство. А как же Сакура? Она по-прежнему стояла у столика, немного озадаченная поведением Учихи, а спустя пару минут гробовой тишины в комнате, девушка поспешила отложить бокал с вином на столик, коснувшись лямок своего элегантного молочного платья длиной выше колен. В нем она смотрелась потрясающе. Шелковистые, розоватые волосы боязливо касались ее шеи, но она, олицетворение чистоты и скромности, была откровенна даже в таком платье. Нет, она не понравилась мне. Мне нравились части ее, отдельные кусочки. Но все вместе смотрелось слишком просто для меня и слишком сложно для Саске. Какого черта удумал этот тип, пронеслось в голове. - Сюда? – недоверчиво поинтересовался я, глядя уже бесстрастно и на него, и на Сакуру. - Да. – Саске коснулся моего плеча, подталкивая к креслу, и уже через несколько секунд я устраивался в кресле как можно удобнее. Я уперся взглядом в кровать в попытках найти какой-то смысл, скрытый в местоположении этого кресла, но тут свет в комнате погас, и все вокруг стало подвластно луне, со слабым любопытством заглядывающей в большое окно слева от меня. И кровати. Саске подошел к Сакуре, бесцеремонно и даже нагло проникая рукой под ее прекрасное, будто светящееся тусклым сиянием, платье. А затем все было как в тумане. Я смотрел на два тела, слившихся в одно единое нечто принудительно. Эхо шумных вздохов сверлило виски своей абсурдностью, Сакура таяла в его умелых руках, беспомощно сглатывая мольбы остановиться, но выдыхая лишь желание, которое поглотило ее и затащило в самые тайные уголки ее чистой, нетронутой никем души. Но он, голодный хищник, крался руками по всему ее хрупкому, как фарфор, телу, пытаясь так же, как и я, разглядеть, что там за симпатичной оберткой. Отвратительно. Они сплетались, будто в танце, а она под конец уже одаривала его стонами, пока не оказалась на кровати – на черной постели. Его пропасть, зыбучие пески, из которых она уже не выберется, пока Саске не получит то, что ему требуется. В этих вздохах и обрывистых стонах он смотрел на меня, именно на меня, а не сквозь. Чертов ублюдок. Я лишь безмолвно наблюдал за тем, как губы Сакуры в страхе подрагивают, и как ее цепкие руки выдают неконтролируемое желание царапинами на гладкой белой спине Саске. Их одежда летела на пол – остатки разумных действий, ведь она, я уверен, познакомилась с ним лишь сегодня. Слишком плохо знала. Саске нужен вызов, а бедняга лишь беспрепятственно отдалась ему, укутанная в теплое одеяло надежды. И кто ей скажет, что он разорвет его клочья, а девушка будет замерзать, пока не превратится в прекрасную ледяную скульптуру. Сакура вскричала от боли, изогнулась так, будто вот-вот сломается от умеренных, спокойных толчков Саске и его грубых рук. Он ее не целовал. Он ее отымел, не сводя взгляда с меня. Он смотрел свысока, а глаза его стали чернее черного – полные отблесков презрения и отравленных стрел. Я не мог оторваться. Не мог остановить, быть может, даже не хотел, желая наблюдать за его раскрытыми тонкими губами, которые будто глотали мою пустую душу с каждым вдохом. Саске был тихим. Лишь иногда хрипел, насмешливо улыбаясь мне так, будто он готов вгрызться в мою грудь и изучить изнутри все, что я испытывал. Он трахал Сакуру под ее же крики, что становились все приглушеннее, заменившись стонами, которые метались от одной стены к другой, оглушая меня. Трахал ее, а смотрел на меня так, будто сейчас на ее месте – я. Черные простыни всмятку. Они оба за них хватались. Саске не ускорился. А я думал, он разорвет с голодом беспомощное тельце девушки, одурманенной этим мужчиной. Я издал тихий восторженный выдох, когда Саске закрыл глаза и запрокинул голову к потолку, руками внезапно вцепившись в шею Сакуры мертвой хваткой. Она выкрикивала мольбы остановиться, царапая кожу любовника до крови и ревя, но тот остался неподвижен, медленно, плавно качая бедрами... На локтях четко очерченные набухшие вены ветвились, как дороги на картах. Я любовался в какой-то панике. Черт. Он ее убивал. - Нет! Нет! Прошу, прекрати! Саске! Я сделаю все, нет, нет, нет!.. Все это повторялось вновь и вновь, пока Харуно Сакура не взревела, замерев и превратившись в наших глазах в тело. Фарфоровое, хрупкое тело первой девушки Саске. Он ее не убил. - Зачем этот спектакль?.. – прошептал я, но Саске сидел в той же позе, долго рассматривая ничем не примечательный потолок его спальни. Однако, вскоре внимание переключилось на нарастающее желание ниже живота. Этого ты добивался, Учиха Саске? Я ведь знаю, что нет. Мое возбуждение лишь бонус, чтобы посмеяться. – Черт возьми. - Тебе понравилось. – Он это с трудом прохрипел, вставая с его огромной кровати и бродя руками по тумбочке в поисках сигарет. – Когда я ее душил. Обнаженное тело Саске было подобно совершенству. Словно ожившая скульптура греческих мастеров, он подходил к моему креслу медленно, выдыхая белый дым и держа в длинных, мертвенно-бледных пальцах сигарету. - Что я здесь делаю? – замешательство и непонимание душили меня, лишая кислорода, да так, что я почти задыхался, но все нутро горело, и голос восторженно кричал «Потрясающе!». - Сай. - Что я... - Тебе стоит попробовать убивать людей. Только останавливаться в последнюю минуту. Это великолепно, подарить человеку моральную кончину. - Я пришел, чтобы спросить, что ты думаешь о любви. Как о чем-то... неосязаемом. Я спросил обо всем, кроме любви. Саске сидел на коленях у моих ног, положив на них руки и упиравшись подбородком в свой локоть. Он вновь затянулся, не позволяя себе резких движений, и выдохнул дым с, казалось, частичкой его грязной, но бесценной души, поднимая взгляд на меня. Я и не заметил, как мои руки сильно вцепились в подлокотники кресла. Костяшки ладони уродливо выделялись от напряжения, но больше меня волновал восторг от увиденного. И... ревность. Саске молчал, а я лишь стыдливо косился на бугорок прямо перед его лицом. И если бы не мое учащенное дыхание, то в этой комнате было бы так тихо, что можно было бы сойти с ума в этих стенах или оглохнуть. - Перед тем, как я отвечу, ты сделаешь кое-что для меня. Меня пронзили тысячи игл его взгляда, а внутри разрослась черная дыра пустоты; я ощущал бестелесность и никчемность, пока Саске сидел у моих ног с сигаретой в пальцах и ухмылкой на тонких губах. Сосредоточившись на звуках, я расслышал дыхание Сакуры, но она лежала на кровати, поглощенная черной постелью лжи и грехов, на которой остались следы ее крови.