***
— Я слышала вчера ночью выстрелы, — говорит Ливия за обедом. — Вы опять что-то не поделили с Альбрицци? — Скорее Альбрицци что-то не поделили друг с другом. — Что?! — Я удивлен не меньше тебя. Один из братьев, Ипполито, застрелил другого. — К-как? — Говорит, что в темноте, по ошибке. Будто бы кто-то пытался разрушить их плотину. Старик Альбрицци тоже мертв. Нелепая история. Ливия потрясенно молчит, прижимая руку к животу. Кажется, сердце провалилось куда-то туда и теперь отплясывает дикий танец вместе с кусками жаркого. — Ты хорошо себя чувствуешь? Выглядишь неважно. — С-съела должно быть что-то, — Ливия медленно поднимается из-за стола. — Меня сейчас стошнит. — Не стоило вести такие разговоры за столом. Кстати, я выгнал твою служанку. Она попалась на воровстве. Ливия поднимает глаза на отца. Он встречает её взгляд, не дрогнув, как он это умеет. И все же, она уверена — он все знает. Как она и думала, солдаты проболтались. — Я провожу тебя в комнату, тебе надо прилечь. — Д-да, пожалуй… Мысли мечутся одуревшей белкой, реальность не помещается у неё в голове. Отдельные кусочки: ночная стычка, Ипполито, он застрелил брата, это значит… значит, что Ферранте мертв! Она так редко думала о том, что они братья. Вчера она чуть не уехала вместе с Ферранте из дома. Если б уехала — они бы были сейчас на пути в Геную. Не уехала, потому что не захотела. «Мне сделали предложение, и возможно, я его приму» — «Вас одного я по-настоящему люблю» — «Есть кто-то другой? Кто он?» — «Таким голосом невозможно соврать». «Скорее Альбрицци не поделили что-то друг с другом» — выплывает из этого сумбура и ложится поверх сказанное отцом. Не поделили. — И что теперь будет с этим Ипполито? — заставляет она себя произнести. Голос плохо слушается её, хуже, чем вчера ночью. — Его бросили в тюрьму. Будет суд. Ну да, конечно. Убийц же судят. Ливия кивает, как заведенная кукла. И выглядит сейчас, должно быть, не лучше. Кукла, которую аккуратно ведут по коридору в её комнату, чтобы уложить в кроватку-коробку. — Я уже вполне хорошо себя чувствую, — высвобождается Ливия, сбрасывая с талии отцовскую руку. — Мне просто надо полежать. — Я пришлю к тебе Анну. — Не надо. — Все-таки, ты неважно выглядишь. Позвать доктора? — Нет, я же сказала! — взрывается она. — Ты ничего не хочешь мне сказать? — А вы? — бросает Ливия и скрывается в своей комнате, хлопнув дверью.***
Миланская тюрьма — мрачное место. Впрочем, разве бывают на свете тюрьмы, которые вызывают иные мысли? Завтра казнь, и по большому счету этот разговор ничего не изменит. Ни для мертвых, ни для живых. И все же Ливия здесь. Стоит, кутаясь в плащ, и ждет. Вот с другой стороны решетки подводят Ипполито. Вид у него полубезумный. Но даже это не может унять её злость. Может за этим Ливия здесь — сказать, как она зла? Почему им — Ипполито, её отцу —надо было так все испортить? Чертовы земли, чертова плотина, чертовы мужчины! Ей бы надо плакать сейчас, оплакивать погибшую любовь, но она может только гневно хмурить брови. — Что ж, вы здесь, — говорит она. Ипполито судорожно кивает. Кажется, у него, в кои-то веки, нет слов. — Завтра все будет кончено. Еще один кивок. — Я имею право на правду, вам так не кажется? — Я уже все сказал. На суде. — Почему я должна вам верить? У него вырывается безумный смех. — И вы тоже. Я бы никогда этого не сделал. Никогда. — Откуда мне знать? Вы так гордились своею хитростью. Избавиться от соперника в общей перестрелке и свалить все на неведомых бандитов — это ведь так удобно. Ипполито отстраняется от решетки, рассматривает её, как картину, которую впервые увидел. — В вас больше от вашего отца, чем я думал, — резко говорит он, — Ему и впрямь могло бы прийти такое в голову. — Вам виднее, это же вы грызлись с ним последние несколько лет. Я все это время скучала в монастыре. Не могу сказать, что знаю его хорошо. — И мы оба знаем, кто были те «неведомые бандиты». «Затмение луны и мысли темные как тайное злодейство», — цитирует Ипполито сам себя. Он смотрит на неё, сощурившись, ей кажется — зло. Почему-то это меньше раздражает, чем прежняя мрачная обреченность. — Теперь я понимаю, что этот герб лучше подходит вам, — выпаливает Ливия. Не так она представляла себе этот разговор. Впрочем, она не представляла его себе вообще никак, просто… не ждала… вернее, ждала, что все прояснится. И вот они смотрят друг на друга сквозь решетку, и опять говорят загадками, как в первые встречи. Круг замкнулся, подобной той змее с рисунка, укусившей себя за хвост. Кусать себя должно быть больно. — Итак, вам больше нечего сказать? — спрашивает Ливия. Ипполито, задумавшись на секунду, отрицательно качает головой. — Мне жаль, — внезапно произносит он, и это «жаль» относится непонятно к кому и к чему. Кого жаль — себя, её, Ферранте? Она, пожалуй, может обойтись и без жалости приговоренного к смерти. — Мне тоже жаль, что так вышло, — произносит она.***
В день казни Ливия просыпается ни свет ни заря, мечется по дому, не находя себе места, роняет за завтраком бокал. Но казнь не происходит. — Ипполито Альбрицци сбежал ночью из тюрьмы, он и еще двое заключенных, — хмурясь, сообщает отец. — Я думаю, нам стоит усилить охрану: кто знает, что взбредет ему в голову. Вторая оглушающая новость за эти дни. Не столь оглушающая как первая, и все же. Ливия невольно трясет головой, не в силах поверить. Круг замкнулся, думала она вчера. Ипполито казнят, отрубят голову на глазах у беснующейся толпы, она переживет этот день, спрячет кольцо Ферранте и попытается все забыть и жить дальше. Но змея, вместо того, чтобы впиться в собственный хвост, устремилась, петляя изгибами тела, в неведомую даль. Его поймают и все равно казнят, думает Ливия. Со многими преступниками так происходит. Хочет ли она этого? Она хочет избавиться от шевелящегося клубка змей в животе. Но проходит месяц, два, три. Новостей нет. Мерзкий змеиный клубок дает о себе знать все реже. Он все еще там, но затих, не шевелится. Ливия привыкает с ним жить. Улыбаться. Улыбаться мужчинам. Отвечать на их флирт, говорить любезности и с прямой спиной ходить по улицам города, не боясь больше встретить знакомый взгляд. Чего она, собственно, боится? «В вас больше от отца, чем я думал» — приходят ей частенько в голову слова Ипполито. Они — и то, как смотрел на неё отец в то утро.