Пусть будет война

Чернота ощутимо хрустит под ногами – тяжелая, густая, непроницаемая – и почти ощущается, как лезвиями смыкаются над головой своды. Повсюду железо, сталь; на иных стенах – ржавая медь светильников, тягучая вода, капающая вниз и теряющаяся в стоках… Саурон подносит поближе лампу, в которой посверкивает кусок янтаря, издающего смолистый терпкий запах, просительно смотрит в лицо: - Чем ты недоволен, повелитель? Скажи… Мелькор делает отстраняющий жест, качая головой. Снова шаги, шаги по гулким коридорам – дрожь пробегает по стенам, и что-то чаячье слышится в тихом поскрипывании половиц – да, так кричали чайки там, на берегах Валинора благословенного, так было там, далеко… Саурон клонит голову, следуя за Мелькором. На руки капает обжигающий воск. Сожжённые дочерна руки касаются лба, висков, губ… Видением вспыхивает перед глазами: Валинор, зелень трав, солоноватые, обжигающие губы Йаванны, бледное зарево смены света над горой Таникветиль. Мелькор щурит глаза и поводит плечом, закованным в железо: - Ты давно выбрал это место? - Да, - Саурон осторожно приближается, зачем-то поднимая выше светильник – прямо к лицу Мелькора, отчего тот слегка морщится. И в самом деле – для чего свет владыке Тьмы? Что нового может он дать? Впрочем, свет в Ангбанде – всего лишь подобие света. Свет в Ангбанде – далеко не истина, а ложь, пропитанная соками мерзлой земли, из которой поднимаются черные шипы гор и страшные, похожие на клыки ворота: что-то скрежещет здесь ледяными ночами, прорываясь из почвы, взрыхленной пением темных майар – но что, неизвестно. Неведомо. Саурон же считает, что знать об этом и не нужно. - Здесь север. Как в Утумно. Как раньше. - Благодарю тебя, я достаточно разбираюсь в сторонах света, - холодно цедит Мелькор, медленно ступая вперёд. Касается стен, сочащихся сыростью – впрочем, и влажная сырость здесь переходит в мерзлоту. «Не та это влага, что лилась из теплых рук Йаванны, не та…» Саурон смотрит в сторону, вонзая ногти в ладони. Воск из накренившегося светильника капает на темные плиты. Мелькор оборачивается к нему, и – спокойно: - Думаю, у тебя дела. - Повелитель… - ещё один шаг навстречу – и светильник совсем выпадет из рук, и своды покачнутся, и мутный туман заполнит разум, и… Саурон сглатывает, нервно прикусывает ноготь. Мелькор поднимает брови и отворачивается. Саурон быстро выходит, шепча что-то себе под нос – уходит ровной походкой, гордо и спокойно. Ладони его кровоточат. Свет Сильмариллов, которые лежат у подножия прежде незамеченного Мелькором трона – единственное, что не вяжется с гробовым мраком зала. Мелькор смеётся – победно, радостно – затем так же резко обрывает смех. Да, смеяться не над чем. А победа – что ж, он изначально был её достоин! Он разворачивается и покидает зал. Долго блуждание по длинным извивающимся коридорам: его встречают радостные глаза, к его ногам припадают, на руки смотрят с трепетом – ему кажется, что от этого он не отвыкал никогда, а здесь все всегда было так же, точно так же… Парадокс только в одном: он здесь прежде никогда не был. Это не его дом. Его дом – Утумно. Его дом больше не существует в Арде, и только мерзлая земля вперемешку со снегом сбивается в комья там, где остался лишь котлован после окончательного разрушения его старой крепости. Мелькор с ненавистью вспоминает, как Тулкас скрутил его тяжелой цепью – Ангаинором – и поволок туда, где слепящий свет ударял под сомкнутые веки – и его ли вина, что он не стал с ними бороться дальше, а ждал, когда наступит его час? А потом была Йаванна. Ему всегда были смешны её проповеди о добре и милосердии, но слушать, как она это говорит своим мягким, теплым, низковатым голосом было приятно. Она приходила к нему в Мандос, садилась перед белой решеткой под неумолимо-холодным взглядом Намо и говорила, говорила, говорила… Это было смешно, но забавно – как если бы к нему каждый день прилетала желтогрудая хорошенькая птичка и чирикала над воротами крепости, силясь своим пением пробить стальные затворы. Мелькор улыбался. Она клала ему руку на плечо – сколько могла дотянуться – и от неё пахло яблоками. Неважно, что было потом. Он уничтожил её Древа, и она этого не забудет. А он забудет и её, и Валинор, и смену света, и квенди с их нелепыми речами. Он умеет забывать, к счастью. Но Ангбанд никогда не станет его домом. Никогда. Он кружит по крепости, он даже говорит со своими преданными слугами – Тхурингветиль клонится перед ним до земли, с дрожью в голосе заверяет в своей неподкупности и искренности – он смыкает веки, и ему кажется, что три горы Таникветиля вонзаются в его мозг раскаленными черными шипами. А потом к его сожженной руке прикасается другая рука, кровоточащая, узкая – и чей-то полузнакомый (или полузабытый?) голос шепчет: «Повелитель, ты просто устал». «Да, устал, просто устал. Нет, неправда. Просто это – не мой дом». Саурон садится у порога и закидывает голову ввысь. Своды сплетаются в странный узор – но знакомый до боли: сам же он его и спел, сам вывел голосом эти завитки и камни, и они принадлежат его сердцу, а не чему-то иному. Но Мелькору не понравилось. Саурон понимает своего повелителя лучше, чем он сам. Ибо даже если тебе нужна победа и только победа – любой ценой! – тебе нужно ещё и убежище. И вот ещё вопрос, что больше дом – место, где ты любим и нужен – или место, где ты счастлив? В Утумно они уже не вернутся – да если бы и вернулись, Мелькор уже не смог бы жить там: время источило бы стены крепости на крайнем севере, изрыло бы душу самого Темного Валы. Они не сошлись бы углами, жилами, кровью – форма сердца и форма здания разошлись давно. Валинор? – в Валиноре есть что-то, что Мелькора могло бы тянуть туда, но никакого света – это смерть, и смерть верная. А привыкнуть к Ангбанду – дело непростое, но возможное, даже если на это понадобятся сотни кругов света. И вдруг Саурон осознаёт, что кругов света тоже больше не будет, и они здесь – в замке, который спел он, первый помощник, и ночь давит на трепещущую землю, и Сильмариллы сверкают в венце Мелькора – венце победителя! – и к запаху железа примешивается незнакомый прежде яблоневый аромат… когда он это осознаёт, он утыкается в страшно холодные плиты пола и справляется с мыслью, что им придётся всем привыкать к новой жизни. После он спрашивает Мелькора о чем-то, а он смотрит на стену равнодушным взглядом и, пожав плечами, проговаривает: - Мне всё равно, – и в этом «всё равно» слышно одно – рефренное: «это не мой дом», «это не мой дом». Когда Мелькор прикасается к нему в гулкой и густой темноте, этот рефрен бьётся через его рёбра, прожигает металл и кожу, звучит в каждом касании – и Саурон бьётся рыбкой, вырывая у своего повелителя эту пагубную мысль силой – чтоб больше не думал, не терзался! – и забыл… Своды глядят мрачно и насмешливо, и закинутое высь лицо Владыки Тьмы искажается: он никогда не забывает, что их пел не он. …у Йаванны было сливочно-кипенное тело, зеленые чуть прищуренные глаза, мягкие волосы… Нет, к чему об этом говорить: он, всегда считавший себя свободным – самым свободным во всей Арде! – обрушил Древа, и никто этого ему не простит, он живет в крепости, где чувствует себя пленником, а больше идти некуда. Феанор бы посмеялся, если бы он узнал об этом. Саурон яростно впивается ногтями в кожу владыки, но до самого нутра, увы, не прожигает никакой огонь – и даже такая лава. Ангбанд пожирает их заживо, скрежеща камнями и пиками гор, оставляя так немного, что спасаются только самые толстокожие. Саурон с ужасом чувствует, что тьма, которой он пропитал землю, с каждым днём растет и похищает у него того, кто нужен ему – да им всем! – больше всего на свете. «Тьма, погубленная тьмой – не правда ли, славное сочетание?» Мелькор не впускает к себе никого уже так долго, что Саурон потерял счёт часам. Он сидит у самого порога крепости, у ворот – и ждёт того мига, когда безумие поглотит и его. «Ну же, - просит он, – убей и меня. Чего тебе стоит?» Ангбанд молчит. Его собственная песня не хочет губить своего хозяина. Ей хватает души Мелькора, а наступить на горло собственной песне Саурон не решается. Мелькор стоит в полуосвещенном – свет идет от Сильмариллов – тронном зале и думает о Йаванне. Ночь смыкается, как лезвия двух мечей. И вдруг – почти вспышкой – звон оружия, голоса, шум, возгласы… Пики Тангородрима навостряют слух. Бурей – распахнутая дверь тронного зала: - Саурон, ты слышишь? Они идут! - Кто, повелитель? Мелькор властно и гордо улыбается, затем величественно поднимает руку и указывает на камни в своём венце. Плечи его расправляются: - Нолдор! – и, с дикой радостью, которую уже начали забывать обитатели Ангбанда, - Будет война! «Будет война, - думает Саурон, глядя на посвежевшее лицо Мелькора. – Пусть она приходит! Пусть будет снова кровь и смерть, пусть гремят мечи, пусть свет и тьма сшибутся в поединке – всё, всё пусть! Всё хорошо, если ты, повелитель, этого хочешь. Если тебе иначе невозможно жить. Потому что не Утумно был твоим утерянным домом. Нет, нет, повелитель, теперь я знаю! И не Валинор, и не Ангбанд, и не иные крепости, которые, может быть, будут у нас… Твой единственный и истинный дом – война. Так пусть же она будет».