Следствие ведёт Зарксис Брейк

На подоконнике лежит толстый слой снега — ночью на город внезапно навалилась метель, накрыла плотной белой попоной, как испуганную домашнюю лошадь, и всё засыпало, завалило тяжелыми крупными хлопьями. Стекло по краям подёрнулось изморозью и теперь слегка поблёскивает на солнце. Смёрзшаяся простыня на такой же верёвке слегка покачивается под порывами ветра, и с глухим звуком сталкивается с обледеневшим кустом шиповника, Брейк вслушивается в этот мерный стук и рассеянно думает о том, что зима, та самая, настоящая и правильная, хоть и задержалась на целый месяц, но всё-таки пришла, и Глупая Грета, кто ещё, не старой же Энни вместо неё, теперь снова примется за стирку, не видать ей сегодня ярмарки и алых безвкусных бус в четыре ряда. Даже под одеялом ему холодно. Холодно, скучно, и дует изо всех щелей в оконной раме. А какая-то наглая пичуга распевает ото всей души и по-весеннему, радуясь первым лучам, поёт заливисто, упоённо и весело, так, словно чувствует, именно ей достанутся крошки с праздничного стола. И не подозревает, что, скорее всего, она сама превратится в ранний завтрак для хищного кота Рейнсвортов. Брейк смотрит на затаившегося сиамца, выпутывается из постельного кокона, поднимает увесистое яблоко из тарелки на подоконнике (всё равно холодное и невкусное), приоткрывает форточку и со вздохом кидает его куда-то в сторону кота. Румяный огненный бок мелькает в воздухе и приземляется в сугроб в полуметре от зверя. Пичуга благополучно взмывает ввысь, но кот на неё не смотрит, он глядит прямо в окно, на Брейка, глядит обиженно и понимающе, подёргивая кончиком хвоста. У кота разные глаза, и возможно Шляпник не любит его именно поэтому. Зарксис отвечает коту хмурым взглядом и думает о том, что он с каких-то пор будто нанялся помогать наивным пернатым. Эти дети (да, те, которых он использует, разумеется) дурно на него влияют. - У окна! – Рейм появляется почти неожиданно. Почти, потому что шаги задумавшийся Зарксис всё же успевает расслышать, за две недели такие навыки не теряются, но нырять обратно в постель ему лень, в конце концов, где хочет, там и стоит. – После лихорадки! Да ещё форточку открыл, топай в кровать, под одеяло, и немедленно! Госпожа Шерон переживает, а ты… - …А ты пря-аник мне принёс? Имбирный? — крики Брейк, разумеется, игнорирует и тянет руку за угощением. Рейм осекается и виновато замолкает. — Или забыл? Да, я понимаю, отчёты, герцог, снова отчёты — твои, мои, того парня, важные ответственные дела. Но захватить сахарный пряничек для старого измученного Брейка… - Я хотел. Но весь ящик куда-то пропал, найти не могут. В сторону растерянного Рейма летит оставшееся яблоко, на этот раз сочно-зелёное, и тот едва успевает его поймать. - Как слуга дома Рейнсворт, я обязан этим заняться. Я буду расследовать, а ты, — Брейк становится на кровать, уперев ногу в подушку. С улыбкой поворачивается к Рейму. — Будешь моим ассистентом. На большее не рассчитывай. Рейм насупливается, почти сопит, мнёт в руках подмороженный фрукт. И Брейк с немалым удовольствием наблюдает, как Луннет себя убеждает, что он же уравновешенный, он же серьёзный, он взрослый, в конце концов, и он не будет кричать и поддаваться на очередные поганые провокации старого приятеля. Не будет. Совсем не будет. Я, — читается на лице Рейма, — из Пандоры, я — слуга дома Барма. Я спокойный и совершенно вменяемый человек. Я не буду выдёргивать подушку из под твоей ноги и бить тебя ею пока не поумнеешь, я не стану бросать тебе это злосчастное яблоко обратно, я не собираюсь делать ни одну из сотни этих глупых и детских вещей, которые ты сейчас от меня ждёшь. И он бросает яблоко. Выдёргивает подушку. Замахивается. А потом глядит в какое-то умиротворённое и совершенно не смеющееся лицо Брейка. Взгляд Рейма смягчается: - Что, Заркс, должно быть, досадно под Новый год валяться в постели? Прямо не терпится выбраться и достать всех в поместье? Брейк фыркает и принимается потрошить несчастное яблоко ножиком, придавая ему форму, то ли крайне неровной звезды, то ли не слишком удачной снежинки. - Кто тебе сказал, что я буду валяться и пропущу всё веселье? Обожаю праздники! - Даже так, — Рейм поправляет очки и его взгляд на какой-то момент становится непривычно и странно цепким, но выражение пропадает так же быстро, словно бы и не было, будто почудилось-пригрезилось, это же Рейм, не бывает у него такого лица, быть не может. — И ты будешь улыбаться или всё-таки радоваться? Яблочная снежинка приобретает какие-то зловещие и не слишком подобающие снежинке очертания. - А это не одно и то же? - Не в твоём случае, — Рейм уверенно качает головой. — По праздникам ты обычно улыбаешься. "Лезет, втискивается ближе, ещё ближе, кто его, Рейма Луннета, туда звал, прямо в ржавое-полумёртвое сердце? Никого не спросил, сам там расположился". Зарксис, наконец, откладывает напоминающую какое-то порождение Бездны снежинку и осторожно пристраивает на тумбочке, снежинка быстро темнеет, окончательно теряя сходство с новогодним украшением. - Расследование! — Растягивает губы Брейк и щёлкает Рейма по носу. — Вставай, ассистент, за дело! *** Сперва они прокрадываются в комнаты слуг. Это даже кажется Рейму логичным, поскольку все заняты предпраздничной уборкой. Но зачем умеющий быть безупречно тихим Зарксис при этом так шумит, он не понимает. Брейк деловито поднимает стулья, выразительно глядит сквозь лупу на пустое место под ними и периодически цокает языком или закатывает глаза. Рейм еле-еле поспевает за снующим то тут, то там Брейком, чтобы ставить всё на места, удерживать от падения хрупкие вещи, прятать чьи-то личные записи от любопытных глаз бестактного приятеля. А Брейк роется в корзинах, суёт нос в ящички, чихает от пыли, просачиваясь под узкие кровати служанок, и не забывает поглядывать на запыхавшегося Рейма. Тому жарко, он давно расстегнул верхние пуговицы на рубашке и теперь размышляет, не расстегнуть ли ещё парочку. "Шея худая, и кадык торчит. Куда тебе такие рубашки носить, гусь лапчатый? Не идёт, не нравится, смотреть не на что". Рейм тяжело дышит, пытаясь оттащить от стены громадный сундук, рубаха распахивается всё сильнее, сползает от усилий с плеча, перекашивается, провисая скромным дурацким кружевом воротника где-то под мышкой. И Брейк смотрит на это плечо, такое же бледное и нелепое как и шея, смотрит неотрывно и думает, что век бы ему этого не видеть, а ещё лучше два века, для надёжности. - Дай помогу, бестолковый. Зарксис тянется к сундуку, задевает тёплый локоть Рейма и давит желание задержать на нём ладонь подольше. Тепло – это слишком хорошо, особенно в такие зимы. Без многослойной одежды, в одной пижаме Брейк чувствует себя неуютно открытым. *** На кухне одуряюще пахнет пирогами. Душистыми, с ванилью и мандаринами, с горами взбитого белка и хрустящими сахарными фигурками. Ещё не готовые пироги важно высятся над формами, вываливаясь-вытекая поднявшимися на дрожжах боками, с уже испеченных осыпается сладкая пудра. Ароматный ромовый кекс косится на Брейка изюмным глазом, тоже одним. «Определённо», — думает Зарксис, — «это мой кекс». Шерон стоит спиной, не замечает, суховато командует отрядом поварят, её плечи напряжены и она такая взрослая, тоскливо взрослая в маленьких своих безупречных башмачках с голубыми бантиками. Потом вдруг оборачивается, расцветает, превращается в трогательно серьёзную юную леди Шерон, пылает щёчками, комично-сосредоточенная, плывёт-оставляет за собой шлейф корицы и цедры, колдует лично над крохотными пирожными. Шляпник цапает одно из пирожных и тянет в рот, с удовольствием жуёт, взгромоздившись на стол и болтая ногами. - Это что? — сводит бровки, упирает руки в бока, глядит на него неодобрительно: маленькая суровая госпожа. - Это? Это фокус. Вон видишь, кекс на блюде? — Брейк взмахивает рукавом. — А теперь его там нет. Кекс действительно замечательный, и изюм в нём очень кстати. Брейк одобрительно гладит себя по животу. - А ты видишь харисен? — прищуривается Шерон. «Пока ещё да», — хочет ответить Шляпник, хотя харисен подозрительно расплывается, иногда его зрение внезапно начинает слабеть, как вот сейчас, но не говорить же об этом Шерон? И он улыбается, нагло, довольно и беззастенчиво: - Я вижу отличную бумажную салфетку! Шерон смешно злится и замахивается веером. «Ах, есть в этом какое-то особенное удовольствие, получить веером от маленькой госпожи», — думает Зарксис, но Рейм уже тащит его прочь, спасая от неминуемых ударов. *** - Ты же знал, что их там нет. Пряников. Там бы их давно обнаружили. — Рейм дуется, Рейм обвиняет. Ему не досталось кекса. - Знал. Но это же не повод обходить стороной кухню, когда оттуда так пахнет? К тому же они могли завалиться в какую-нибудь трещинку за шкафом. - Целый ящик? В трещинку?! Ну, знаешь ли. - И ничего ты не понимаешь в трещинках, — вещает Брейк. — Есть такие трещины, в которых и я помещаюсь целиком. - Помещаешься, — наконец смеётся Рейм. — А потом дивишься, и чего это тебя люди боятся? - Так, давай на этих полках посмотрим. Вдруг злоумышленники спрятали ящик именно туда. Брейк тянется, старается заглянуть на антресоли, но какой-то идиот приколотил полки слишком высоко, тут ему, Шляпнику, даже каблуки не помогли бы, а у него и вовсе тапочки. «Ничего», - размышляет Брейк, - «ничего, я достану. Вот подпрыгну повыше и достану». Рейм легко дотягивается до полки рукой. У, каланча вымахал, когда только успел. - Нет, так нечестно, нагнись и подсади меня. Ну и что, что тебе легче, это я тут дело расследую. И Рейм послушно наклоняется, упирает длинные руки в стену. Задница у него костлявая, даже трогать, наверное, неприятно. Брейк удерживает себя от желания проверить, давит острыми коленями на подставленную спину и выпрямляется, как-то неуклюже поворачивается, закусывает губу от острой боли, прострелившей плечо, и сползает со спины Рейма на пол. - Нет там ничего, пылюка и хлам только, — Рейм всё видит, но Зарксис уже снова встаёт и упорно тянется вверх, хотя от локтя до кисти всё немеет от боли. И тогда Рейм на него кричит, кричит долго, яростно жестикулируя, замолкает, собирается с мыслями, и снова кричит. А Брейк чувствует, что его видят насквозь, и ему, пожалуй, становится не по себе. И он бредёт по комнате, не замечая, что обходит её уже второй раз, поднимает пакеты и двигает кресла, заглядывает под диваны и за комоды. Рейм ходит за ним по пятам и ворчит, что раны откроются, что бинты от таких скачков размотаются, что бульон нужно есть, а не поливать им несчастный цветок, что пол грязный, ужасно грязный и на нём холодно сидеть, а Брейк тихо беззвучно ругается, дескать, откуда же ты такой взялся на мою голову, со своей тощей шеей, с задницей своей костлявой, со своими отчётами, будь они неладны, два бухтящих метра заботы и внимания, смотрит, пырится глазами честными сквозь очки свои дурацкие, вот просто так стоит, и таращится, и уверен такой весь, что знает меня. И не зря же уверен. Такой весь… свой. Свой. Это настораживает. - Нужен ты мне, как же, — ворчит Брейк. Ворчит, но притягивает его к себе — да нагнись же ты, нагнись, высоченный, — и целует обречённо и решительно. А куда деваться, если уже нельзя никак без глаз этих честных, без рук тёплых, если пальцы эти длиннющие неловкие уже всюду мерещатся, если в мокрых снах, которые лет с тринадцати как прекратились, и тут гляди ты, снова пришли, цепь знает что видится — жаркое, голодное, дурманящее. Брейк целует, и Рейм всхлипывает, судорожно втягивает носом воздух, жмурится, такой замечательно нескладный, дрожит немного, но отвечает и поддаётся, старается, губы горячие, влажные, и пальцы тоже горячие, пальцы скользят-соскальзывают, цепляются за плечи, за пижаму, и краснеет он, краснеет до кончиков ушей, рдеет отчаянно, полыхает, залился весь румянцем, весь точно маков цвет, ну что же ты, что ты, как мальчишка, право. Кто тут солидный, кто взрослый и степенный? Пошутить бы сейчас, но не хочется, самому горячо, однако злая, ехидная привычка оказывается сильнее, и Брейк шепчет: - А у тебя во рту сладко. Мои леденцы таскаешь? - Да, — неожиданно прямо и без тени смущения отвечает Рейм, — потому что нельзя тебе столько. И целует его сам. За это Рейма стоит повалить на пол, определённо. *** Брейк потягивается, елозит спиной по колючему ковру, запускает руку под диван, шуршит там чем-то, достаёт имбирный пряник и с удовольствием от него откусывает. - Э-это же пряник! — Рейм обвинительно тычет пальцем в голую грудь Брейка. - Пряник, — широко улыбается Зарксис. Ему хорошо. Ему безумно хорошо, как не было уже давным-давно, так давно, что наверное, стоило сказать «никогда», но Брейк не любит настолько сильные слова. - Так это ты их стащил?! - Я, — соглашается Брейк, с наслаждением впиваясь зубами в ароматное тесто. — Но это не значит, что мы не должны были это расследовать. А ты ешь, ешь, вон их ещё сколько. …Любимые пряники Рейма слишком большая редкость, чтобы ставить их на общий стол.