Фаза по прозвищу Боль

Вся моя жизнь была болью. Когда Хозяин нашел меня, я был почти мертв. Руки и ноги изломаны, тело походило на старый мольберт, испачканный брызгами красной гуаши. Мои дни были сочтены. Я принял свою судьбу ещё в тот день, когда родители впервые изнасиловали меня и заперли в грязном подвале. Я существовал и был ничем, лишь использованной вещью в руках похотливых мужчин и женщин, которых отец часто приводил ко мне. Не знаю, сколько времени длилось мое заточение, но потом меня просто выбросили, как сломанную куклу. Неделю, а может и больше, я пролежал в грязной подворотне среди таких же, как и я, больных собак, иногда разделяя с ними остатки найденной еды. Это было даже хуже, чем ощущать во рту вкус члена и спермы, хуже самых грязных моментов моей недолгой жизни, отвратительнее запаха мочи и плесени родного подвала. Но я даже не плакал, просто ждал смерти и гнил на так называемой свободе. И почему все так цепляются за неё? Те несколько дней, что я провел на улице, по которой ходили люди, бросая на меня презрительные взгляды, стали самым настоящим адом. Ползая по асфальту, воняющему гнилью и трупами, я пытался найти хоть какое-то спасение у прохожих, но те лишь отпускали грязные ругательства в мою сторону. Я ненавидел себя и мир вокруг. Я хотел назад, готов был вытерпеть любую боль, любые издевательства, лишь бы избавиться от этой ненавистной свободы. Почти невидящими глазами я смотрел на затянутое серыми тучами тяжелое небо, распластавшись на холодной земле, когда вдруг почувствовал приторный запах дорогих духов. Не в силах повернуть голову, я прислушивался: цокот каблуков по направлению ко мне, шепот голосов, звон цепей. Сердце застучало быстрее, во мне даже зародилась надежда, призрачная, робкая, но всё же надежда. Потом я увидел перед собой его лицо - гладкое, сияющее, похожее на лицо ангела. Губы, растянутые в снисходительной, но беззлобной улыбке, светлые глаза цвета летнего неба, в которых я прочел интерес и желание... Прекрасный, идеальный мужчина склонился над детищем помойки и протянул руку в белой перчатке к моим слипшимся волосам. - Какой грязный пес, - проговорил он, отодвигаясь в сторону. Когда он поднялся и направился в сторону машины, где его ждали несколько мужчин в костюмах, я решил, что он оставит меня здесь. Всё ещё вдыхая аромат дорогого парфюма и прислушиваясь к тихим голосам в стороне, я пошевелился и попытался ползти на спине. Сотни болевых игл пронзили всё тело, вызвав судороги, и я захрипел в агонии. Не чувствуя рук, я всё же тянулся ими к своему спасителю, который стоял спиной и беседовал с кем-то. Впервые за много лет я заплакал. Слезы оказались непривычно солеными, и я глотал их, утоляя жажду. Я умирал с каждой секундой, каждый новый вздох мог стать последним. Но, несмотря ни на что, я не хотел прощаться с жизнью; всё это время цеплялся за нее, даже ненавидя самого себя и проклиная самых близких когда-то людей. Тогда почему же мне так хотелось продолжить свое существование? Трое мужчин, от которых также приятно пахло, подошли ко мне, один из них поднял меня за волосы и окинул недовольным взглядом. Я плохо помню дальнейшие события, меня грубо затащили в салон дорогого автомобиля, обитый кожей и пахнущий кровью, заставили выпить какие-то таблетки и накрыли темным пледом. Я ещё подумал, что если бы не запахи, не запомнил бы и вовсе ничего, мое сознание начало мутнеть, мысли путались и я погрузился в тягостные воспоминания. Когда глаза отказывались смотреть на этот пугающий мир, еда приобретала вкус земли и тело практически перестало реагировать на внешние раздражители, мой нос продолжал улавливать запахи вокруг. Казалось, я весь провонял гнилью и псиной, раны на теле гноились и иногда кровоточили, я превратился в падаль. Тошнило от собственного запаха. Наверное, мне было суждено превратиться в покорное животное без души и разума... Это было последней мыслью, промелькнувшей в моем сознании, прежде чем я окончательно отключился. Я очнулся и первое время не мог пошевелиться. Тело было перебинтовано, ко лбу приложен холодный компресс. Не в силах что-либо увидеть в кромешной темноте, мне показалось, будто я ослеп. Из горла вырывались лишь сдавленные хрипы, я пытался шевелить пальцами рук и ног. Не знаю как долго я пролежал в одиночестве, но потом в комнату вошел тот самый мужчина. На его лице была маска, но я был уверен, что это он - глаза светились тем же властным интересом, что и тогда на улице. Он подошел ко мне и провел тыльной стороной ладони по щеке, я задрожал. Мужчина улыбался мне и что-то шептал, но я лишь смотрел на него, не в силах поверить в свое спасение. Он сидел рядом со мной до тех пор, пока я вновь не погрузился в сон, говорил что-то ласковое и трогал болезненно чувствительное тело. В тот момент я был готов на всё, лишь бы остаться с ним навсегда. Странно, но я уже любил своего спасителя, и даже потом, когда он делал из меня своего послушного питомца... Через несколько дней я снова смог ходить. Арбитро, так звали этого мужчину, не просто оставил меня в своем замке - он разрешил мне спать в его комнате, а иногда и в его кровати. Он стал моим Богом. Я почти не выходил на улицу, вначале из страха, а постепенно Арбитро стал всё чаще запрещать мне показываться людям. Но я всегда беспрекословно слушался его, ведь теперь вся моя жизнь была подчинена ему. После перенесенных операций я был слаб и болезненно худощав, отчего вскоре совсем перестал покидать пределы замка. Арбитро говорил, что беспокоится за меня, потому что "Никто не должен испортить мою любимую игрушку". Я был для Хозяина просто игрушкой, но ведь любимой... Это единственное, что утешало меня. А потом Арбитро стал меняться. Он реже появлялся в нашей комнате, а ночью просто отворачивался к стене и не говорил со мной. Я знал, что причина во мне, но не понимал, как должен вести себя. Я целовал его бледную кожу и перебирал золотистые волосы, вдыхая их умопомрачительный запах, но он перестал реагировать на всё, даже на мои прикосновения. Я решил, что надоел Хозяину и сказал ему, что готов на всё, лишь бы он снова стал прежним. Я не хотел отпускать его от себя, потому что знал - он пойдет искать удовлетворения с другими. У него было много таких, как я, он называл свой гарем Прелестным списком грешников. Я не оказался в их числе и никогда не видел этих парней, но иногда слышал их стоны и плач, доносившиеся из подвала. Арбитро рассказывал мне, как отправлял туда юношей, так и не сумевших стать его идеальной вещью. Поэтому мне было страшно и одиноко в те моменты, когда он предпочитал их общество мне, ведь в любое время я мог оказаться среди них и стать для Арбитро одним из сотни таких же использованных тел. Я очень любил вдыхать аромат духов Хозяина. Однажды, оставшись в одиночестве и истосковавшись по его грубой нежности, я вытащил из шкафа яркие рубашки и несколько часов просто нюхал их, лаская себя. Я сходил с ума от любимого аромата и плакал от одиночества, проклиная собственную несовершенность и неспособность удовлетворять Хозяина. Он застал меня за этим грязным занятием, но вместо наказания лишь пожалел и пообещал, что скоро всё встанет на свои места. Через три дня меня отправили на операцию. Я не стал ничего спрашивать об этом, ведь Арбитро мог делать со мной всё, что хотел. Я принадлежал ему целиком и полностью, поэтому любое насилие над собой или, напротив, нежность, воспринимал как должное. Меня вновь отвели в ту комнату, где я очнулся впервые, и накачали обезболивающим. Хозяин был рядом, когда я засыпал, он держал меня за руку и улыбался, улыбался и я в ответ. Когда я очнулся, он снова сидел рядом со мной и сжимал руку. Я открыл рот, чтобы произнести что-то, но не смог. Я не мог говорить. Шевеля губами, как рыба, я в ужасе смотрел на Хозяина и не мог ничего понять. Он погладил меня по волосам и сказал, что операция на голосовых связках прошла успешно, и я потерял способность разговаривать. Помню, я даже заплакал, но не из-за того, что потерял эту способность, которую никогда особо и не ценил, а потому что не мог понять... Зачем Хозяин сделал это? Неужели мой голос так неприятен ему? Или я разговаривал слишком часто? Если бы Арбитро приказал, я мог бы молчать всю жизнь, но зачем, зачем лишать меня возможности сказать ему о своей любви? - Ты хочешь знать, почему я сделал это? - тихо спросил он, наклонясь к моим губам. Я кивнул. - Потому что ты только мой. Теперь ты не сможешь ни с кем заговорить. Потому что ты принадлежишь только мне, и твои последние слова тоже принадлежат мне. Никто не смеет слышать твой прекрасный голос и твои стоны, никто, кроме меня. Я потерся лицом о его ладони, роняя на них слезы. Хозяин знал, как сильно я его люблю, поэтому слова ему больше не требовались. Я плакал, прижимаясь к его теплому и мягкому телу, как преданный щенок, целовал тонкую шею и безмолвно скулил от удовольствия. Арбитро сказал, что никогда не оставит меня и найдет мне работу, но чуть позже. Я был счастлив. Через пару дней Хозяин забрал меня назад и посадил на цепь в углу комнаты. Он подолгу отсутствовал, а когда возвращался, давал обнюхивать себя и приказывал целовать руки и ноги. Я безропотно терпел всё, что бы он ни делал со мной, и за это Арбитро иногда кормил меня с рук и шептал ласковые слова. Моей одеждой стали лишь латексные ремни и сапоги, во рту постоянно находился кляп, за исключением тех моментов, когда Арбитро кормил или целовал меня. Теперь мы реже спали вместе, ведь "Собака должна заслужить милость Хозяина". Чуть позже я стал присутствовать на званых ужинах и деловых встречах вместе с Господином, который оберегал меня и приказывал убить любого, кто осмеливался отпустить резкий комментарий в мою сторону. Все эти люди были похожи на мучителей из моего детства, их лица точно так же светились звериной жестокостью и жаждой насилия. Хозяин с удовольствием общался с ними, рассказывал о своих рабах из гарема, иногда продавая кого-то из них. Но что бы он ни говорил и ни делал, я всегда должен был находиться рядом, у его ног, и покорно выполнять все указания. Арбитро никогда не обращался со мной грубо, напротив, восхвалял и называл своим любимым щенком, вызывая зависть у так называемых друзей. Но ему было мало этого всего. Хозяин сказал, что мое тело недостаточно прекрасно. Он говорил, что все должны понять, кому я принадлежу, и прекратить свои глупые приставания. Он впустил меня к себе на кровать и крепко привязал к ней, всё же стараясь быть аккуратным. Откинув в сторону белый пиджак и закатав рукава ядовито-оранжевой рубашки, Арбитро лег рядом и некоторое время успокаивал меня ласковыми поглаживаниями. А когда я начал засыпать, он резко встал, завязал мне глаза черной лентой и вышел куда-то. Я не мог пошевелиться, лишь терялся в догадках, что на этот раз придумал мой Господин. Дверь хлопнула, и я услышал щелчок замка, звяканье цепей и скрежет металла. Я понял, что этой ночью меня ожидает что-то необычное и жалел, что не могу увидеть лицо Хозяина. Он наклонился надо мной и поцеловал в губы прямо поверх кляпа. - Сейчас я украшу твое тело, и оно станет идеальным, - голос Арбитро звучал взволнованно и напряженно. Я часто задышал, ниточка слюны стекла вниз на подбородок, но Господин успел вытереть её и не дать испачкать мою шею. - Потерпи, будет немного больно, - прошептал он и коснулся чем-то острым и металлическим моей груди. Я старался не шевелиться и лежал смирно, за что Хозяин наградил меня ещё одним мимолетным поцелуем. Я почувствовал, как он сел на меня сверху и провел чем-то влажным вокруг одного соска, а затем и второго. Он просил меня не дергаться и скручивал соски, заставляя их напрягаться и твердеть от возбуждения... А затем я почувствовал острую боль, которая пронзила каждую клеточку тела и растекалась во мне потоками жгучей лавы. Я выгнулся и замотал головой, чувствуя, как струйки теплой крови стекают вниз по груди и животу. Правый сосок разрывался и ныл от боли, металлическая игла внутри заставляла его пульсировать и сжиматься. Из глаз брызнули слезы, но не успел я опомниться, как второй сосок оказался также пронзен холодной иглой. Арбитро дрожащими руками обработал их и продел в каждый по металлическому колечку, которые приятно остудили покрытую испариной кожу. Я перестал брыкаться и замер, словно от болевого шока. Хозяин аккуратно останавливал мне кровь и ворочал колечки, чтобы они не присохли, иногда протирая их специальным раствором. Постепенно я успокаивался, боль отступала, лишь иногда покалывая в области груди. Но Арбитро не собирался останавливаться: я понял это, когда игла коснулась кожи чуть ниже ребер. Он сделал ещё один прокол и точно также украсил его металлическим кольцом. А затем ещё один, и ещё. Я потерял счет боли, отдаваясь полностью в её власть и лишь иногда судорожно подергивая пальцами. - Прекрасно, почти идеально, - говорил Господин, целуя меня в мокрые губы и накрывая своим теплым мускулистым телом. Я всхлипывал, но прижимался к нему ещё сильнее, в надежде избавиться от боли, которой он так умело дирижировал. Снова холод металла на коже и крупная дрожь по всему телу, оказывается, это был ещё не конец. Мозг отказывался воспринимать происходящее, меня тошнило, я медленно терял сознание. Наверное, это было к лучшему, мне не пришлось заново проходить через ад, что Господин устроил для меня. С тех пор мое тело, помимо шести металлических колец, украшал ещё шрам в виде креста на животе. Зато теперь Арбитро почти каждую ночь звал меня в свою кровать и позволял доставлять ему удовольствие. Хозяин наконец называл меня своим идеальным псом и искренне восхищался модифицированному телу. Я получал невыразимое удовольствие, когда он дергал языком за кольца в сосках или продевал в них цепочку и натягивал до боли в груди; иногда, будучи в особо хорошем настроении, Господин подвешивал меня и избивал плетью до крови, оставляя глубокие саднящие раны. Мне нравились его эксперименты, в которых он смешивал боль и удовольствие, приучая меня к своему чувственному насилию. Я полюбил его ещё сильнее и даже привыкал к этим отвратительным людям, что посещали замок. Каратели были единственными, кому разрешалось прикасаться ко мне. Арбитро приказал мне следовать за ними, как только будет обнаружен нарушитель; я видел, как эти сумасшедшие отбирали жизнь, с каким удовольствием наблюдали за последними страданиями и вздохами. Мне было противно, но вскоре я привык. Для того, чтобы я мог безошибочно вычислять нарушителей, Господин приказал сделать мне ещё одну операцию, на этот раз связанную с обонянием. Мой и без того обостренный нюх теперь практически ничем не отличался от собачьего, каждый оттенок запаха чувствовался мной абсолютно безошибочно. После нескольких тренировок я совсем привык к этому и помогал вычислять нарушителей, ведя Карателей по следу. Теперь Хозяин практически ни на шаг не отпускал меня и оберегал от внешнего мира ещё сильнее. Ему казалось, что каждый новый дилер или клиент хочет воспользоваться мной, ведь их взгляды были куда красноречивее и правдивее слов. Он сказал, что я должен перестать смотреть на мир, потому что он слишком отвратителен для такого прекрасного создания, как я. Долгое время мне приходилось привыкать к повязке на глазах, которая снималась только ночью - забота Хозяина была безгранична и, казалось, вовсе не имела предела. Я постепенно забывал вид крови и трупов, что раньше попадались на глаза практически каждый день, и было не так страшно находиться в обществе людей, не видя их отвратительных лиц. Я привык быть маленьким слепым щенком, мне это даже нравилось. Единственное, с чем я не мог смириться - лицо Господина, предстающее передо мной лишь в свете ночных ламп, постепенно уходило из памяти. Я боялся, что однажды этот божественный образ навсегда покинет мои воспоминания, поэтому старался смотреть на него каждую секунду, ловить даже мимолетные взгляды и улыбки. Когда Хозяин засыпал, я ещё долго любовался его искусно вычерченными тонкими чертами лица, не в силах выразить свою любовь. Он лишил меня не только страха перед миром, я потерялся в закоулках собственных размышлений и воспоминаний, иногда жуткие картины прошлого казались слишком отчетливыми и реальными, чтобы быть лишь плодом больной фантазии. Я плохо спал, каждый раз просыпаясь в холодном поту среди ночи и прижимаясь к сильной спине Хозяина. Больше всего на свете я не хотел потерять его, даже в своих призрачных видениях. Он заметил, как я страдаю, как постоянно пытаюсь стащить повязку с глаз и жадно всматриваюсь в его прекрасное лицо. Арбитро два дня не пускал меня в постель, а затем вывел на улицу и позволил открыть глаза. Яркий свет едва не ослепил меня, я зажмурился и прижался лицом к его ноге. - Посмотри, как здесь грязно и мерзко, - наклоняясь, говорил он. - Этот мир недостоин того, чтобы мой любимый щенок видел его. Открой глаза в последний раз и попрощайся с ним. Я испугался этих слов и приоткрыл болезненно припухшие веки, вглядываясь в темно-синее небо. В последний раз? Я ни о чем не сожалел, ведь жизнь, проведенная во тьме собственного сознания, стала куда привычней и спокойней. Хозяин дал мне немного времени побегать по двору, а затем мы вернулись в замок. Он усадил меня на кровать и присел напротив, срывая повязку и глядя мне прямо в глаза. Так близко... Мое сердце учащенно забилось, я впитывал в себя каждое мгновение. Он сжал рукой мой подбородок и притянул к себе, вытащив кляп. Я потянулся к его губам, но получил мягкий отказ. - Посмотри на мое лицо, - негромко отчетливо проговорил Господин, впиваясь в меня глазами. - Запомни его. Ты должен забыть всё, что когда-либо видел в этом мире. Забудь всё, кроме моего лица. Каждое движение моих губ, каждый похотливый взгляд, каждый сантиметр тела - отпечатай это всё в своей памяти. Пока твои глаза не заболят, смотри на меня и запоминай каждую деталь. Я испуганно смотрел на влажные губы Арбитро, которые слегка дрожали и превратились в тонкую ниточку. Я мог только догадываться о его замысле, но даже и представить не мог, что всё закончится так... Около часа он позволял мне любоваться своим прекрасным телом и покрывать его поцелуями, иногда же я просто не моргая смотрел в его глаза, стараясь что-то прочесть в них. Господин крепко обнял меня, замечая подступающие слезы, и ласково прошептал: - Не плачь, тебе больше не нужны глаза. Мой образ навсегда останется в твоей памяти. Я заплакал и крепко обхватил его шею руками, не желая мириться с таким решением. Он задумал лишить меня зрения, это невозможно! Сначала я потерял способность говорить с ним, а теперь он хочет отнять у меня последнюю радость? Я протестовал и не желал слушаться, впервые. Хозяин был удивлен моей непокорности, но он знал... знал, что нужно делать. - Ты ведь не хочешь, чтобы я снова стал посещать по ночам свой гарем? - едким вкрадчивым шепотом проговорил он, прищуривая глаза и неотрывно глядя на меня. Я замер. Нет, только не это. Он мог избить меня, выгнать из комнаты, не пускать спать рядом с собой или нанести ещё сотни, тысячи шрамов на тело. Всё что угодно, только не эти ночные развлечения с другими парнями. Я помнил, как он возвращался от них за полночь и сразу же засыпал, не говоря мне ни слова. Это время было самым мучительным, и пережить такое снова... Я вновь посмотрел в лицо Арбитро, смиряясь с тем, что это последний раз, когда я вижу его. Из глаз неостановимым потоком текли слезы. Зачем он так жесток ко мне? - Какой хороший мальчик, - Господин погладил меня по волосам и коснулся губами лба, - теперь ты понимаешь, почему я так поступаю. Не в силах даже кивнуть, я просто лежал и смотрел на него, стараясь запомнить каждую секунду, каждое его движение. - Кау, ты отличаешься от всех, кто был у меня прежде. Они просто подчинялись мне, как глупые шавки, надеясь, что однажды их место займет кто-то другой. Каждый раз, когда я надолго уходил, эти щенки были счастливы, что я причиняю боль не им. Они ненавидели меня, лишь покорно исполняли все указания. А ты не такой. Кау, ты ведь не хочешь, чтобы кто-то занял твое место? Я испуганно замотал головой и прижался к груди Хозяина, показывая свою искреннюю любовь и верность. Я не хотел отпускать его, не хотел, чтобы эти нежные руки ласкали кого-то, кроме меня. - Ты прекрасен, твои чувства достойны восхищения. Несмотря на то, что я твой Хозяин, ты тоже в какой-то степени владеешь мной. Он схватил меня за волосы и отдернул голову вниз, заставляя меня выгнуться. - Кау, ты самый верный и преданный пес. Я люблю тебя. После этих слов мне было абсолютно плевать на свои глаза и на то, что он возможно будет ещё делать со мной. В ушах продолжал звучать этот холодный, но мягкий голос, и он будет звучать до конца моих дней. Я лежал смирно, когда он вколол мне обезболивающее в область век, и даже не дернулся, когда увидел перед собой маленькую тонкую иглу с темной нитью. Господин приказал закрыть глаза, я ощущал лишь холод металла и трение нити о тонкую кожу. Боли не было, но я чувствовал, как тонкие струйки крови стекали вниз по щекам, словно слезы. Арбитро успокаивал меня и говорил, что так будет лучше, ведь теперь он был уверен в том, что я буду принадлежать ему на сто процентов. Когда глаза были зашиты и перевязаны повязкой, он уложил меня и лег рядом. Теперь я мог лишь ощущать его прикосновения и наслаждаться любимым запахом. Не осталось ничего, кроме осязания, острого обоняния и возможности слышать его великолепный голос. Надеюсь, он не лишит меня слуха. Всё, чего я хочу, - это до конца дней быть верным псом моего Господина и дарить ему свою любовь.