Как на войне

Выжженная солнцем земля, сухой от дыхания пустыни песок и выбеленные ветром камни. И люди – десятки, сотни, тысячи армейских псов, синяя форма, песочного цвета плащи, светлые волосы, голубые глаза, а в этих глазах – уверенность в правильности того, на что их посылают – верные сыны своей страны. Зависть наблюдает за ними издалека – невысокий худощавый мужчина с генлейтскими погонами не привлекает ничьего внимания. Руководству так полагается – стоять в сторонке, когда пушечное мясо делает грязную работу. Да уж, эта кровавая метка будет отменной – ишь, как расстарались… Рецепт идеального геноцида – взять пригоршню неприязни, довести до кипения, влить подлости покрепче и поджечь – для пикантности. Не давая остыть, всыпать несколько горстей армейских псов, перемешать с коренным населением, хорошенько приправить распоряжениями понелепее. Сверху положить вишенку – приказ 3066, и посыпать государственными алхимиками. Пальчики оближешь. – Да вы гурман, Отец, – усмехается Зависть, – такое изысканное блюдо… Смешно даже, из всех государственных алхимиков только майор Армстронг выглядит как аместриец. Остальные, почти все, как на подбор, темноглазые, темноволосые. Гранд – так ещё и смуглее многих ишваритов. Странные они. Даже интересно, откуда такая ненависть к ближним своим. – Не понимаю я вас, люди, – бормочет Зависть, со скучающим видом провожая взглядом рассеивающиеся по полуразрушенному городу спины солдат. – Думаю, они и сами не понимают мотивов своих действий, – Похоть улыбается и поправляет выбившуюся из причёски прядь. Поди пойми, откуда взялась – они, женщины, и без какой бы то ни было алхимии и прочей мистики делают массу всякого разного, что никакой логике не поддаётся. – Да-да, привет, я тоже рад тебя видеть… – Зависть, не оборачиваясь, рассеянно машет ей раскрытой ладонью. – А чего им понимать-то? Приказ есть – ума не надо. Пожалуй, в этом прелесть армии, – тонкие губы кривятся в усталой, обречённой какой-то усмешке. – Все овцы прут за бараном. И ещё восторженно при этом блеют. Даже скучно… – Верится с трудом, – на красивом бледном лице Похоти отражается ирония. – Мне казалось, ты наслаждаешься этим зрелищем. – Зрелище отменное, не спорю, – Зависть чешет в затылке, рассеянно смотрит на свои ногти, а затем, пинком подвинув стул, садится на него и выкладывает ноги на стол. – Только всё равно скучно. Я думал, они начнут выступать за эту свою мифическую справедливость, – немолодое лицо искажает скептическая улыбка. – Ну, знаешь, эти их сказки о том, что все люди братья, и грешно убивать неповинных; так, чтобы можно было и самому хоть немного повеселиться, а на деле… – Зависть только обречённо отмахивается, будто от назойливой мухи. – Мне почти не осталось работы – они и так всё делают сами. И ещё с таким воодушевлением! Даже масло в огонь подливают без моей инициативы – вчера, вон, возле склада поймали ишварского пацана-смертника – мелкий такой, мне до груди не достаёт – а уже орал о гневе небес и каре для всей армии… – Хорошо, я тебе верю, – Похоть задумчиво постукивает пальцем по щеке – затянутые в перчатки руки кажутся обманчиво-нежными. – Не хочешь развеять скуку в Централе? – Там что-то интересное? – мгновенно встрепенувшись, спрашивает Зависть. Глаза горят, как у ребёнка, которому посулили занятную игрушку. Похоть невольно улыбается – в их возрасте какие-то семьдесят лет – всего одна человеческая жизнь – особой роли не играют, но всё равно, временами становится заметно, что Зависть младше. – Не сомневаюсь. Отец желает тебя видеть, – Похоть подходит к окну – где-то не так далеко, в каком-то из соседних районов, грохочет череда взрывов. Государственные алхимики – действительно отменное оружие… Массового поражения, так это называется у людей. – Сегодня же помашу ручкой этой дыре, – Зависть закидывает руки за голову и сцепляет их замком на шее. По коже проскальзывают красные искры – гомункул возвращается в свою любимую подростковую форму. С чувством вкуса у него явно не всё в порядке, ну да что поделать, переходный возраст у всех проявляется по-разному. Алчность вовсе предпочёл «сбежать из дома», безрассудный мальчишка… – Слушай, Похоть, а умирать – это больно? – неожиданно спрашивает Зависть, задумчиво рассматривая свои ноги. Женщина отворачивается от окна. – Не помню. К чему был вопрос? – Да что-то интересно стало, – лицо у Зависти очень живое и эмоциональное, его можно читать, как раскрытую книгу. – Не бери в голову. Больно, не больно… Да какая разница. Как там говорил тот сержантик, что в первый же день отправился проведать прадедов – «все там будем». Когда-нибудь. Наверное.