Proves True to my Emptiness

Тебя зовут Чарльз Хенсен, наиболее известный, как Чак. Ты родился 14 августа 2003 года. Тогда у тебя были и мама, и папа. ____________________________ За четыре дня до твоего десятого дня рождения происходит первая атака кайдзю. Твоя мать планирует устроить вечеринку, друзья собираются прийти, даже папа обещал появиться, и ты чем-то неуловимо взволнован, потому что ты ещё ребёнок. Вы с матерью сидите у телевизора, окружённые не открытыми подарками, нетронутым пирогом и ненадутыми шарами – и смотрели, как так называемый «Нарушитель» врезается в мост Золотые Ворота снова, и снова, и снова, потому что все, кто мог бы заснять ещё видео или сделать фотографии мертвы. И ты озадачен. Ты взволнован и напуган, это вообще правда? И мать смотрит на тебя, в глазах у неё стоят слёзы, и она говорит тебе, что да - это правда. И ты не знаешь, почему она плачет, потому что тебе девять, и сама мысль о смерти едва укладывается у тебя в голове. И хотя ты не знаешь, почему мама плачет, ты знаешь, что нужно делать, когда кто-то начинает плакать, потому что она делала так много раз. Ты подлезаешь поближе, берёшь её руку, кладёшь ей голову на плечо и говоришь, что ты любишь её, и что всё будет в порядке. И ты действительно веришь в это и не понимаешь, почему её плечи трясутся, а слезы бегут всё сильнее и сильнее. _____________________________ Тебе 12 и ты в школе. Сирены ревут, остальные родители уже забрали своих детей, а ты остался один. Твой учитель, который должен был остаться, уехал час назад, а теперь ты свернулся под столом, заткнув уши руками. Может быть, ты зовёшь маму, может - папу, но ты знаешь, кого из них ты хочешь видеть больше. Дверь с грохотом распахивается, ты выглядываешь из-под стола, отец видит тебя, и его лицо полно облегчения, любви, боли, сожаления, и ты слишком маленький, чтобы понять всё это. Ты просто бросаешься к нему, а он стискивает тебя сильнее, и ты знаешь, что всё хорошо. Всё всегда будет хорошо, потому что ты ребёнок, и у тебя ещё слишком много веры в этот мир. Твой отец хватает тебя и забрасывает себе на плечо, и ты висишь, видишь его спину, и если бы ты был чуточку постарше, то заметил бы, насколько она напряжена. Какая неуверенная у него походка. Вместо этого ты думаешь только о том, как рад его видеть. Как он вошёл, когда ты так хотел его увидеть. Как и отец, твоя мать верила, что ты этого заслуживаешь. Потому что ты такой маленький, ты не видишь его непролитые слёзы. Но всё в порядке. Ты не должен видеть это прямо сейчас. На следующий день у тебя нет матери, и у тебя есть разбитая версия отца. Он держит тебя, пока ты всхлипываешь, кричишь, что ненавидишь его, и ты действительно ненавидишь его, хотя и не знаешь, почему. Твои маленькие кулачки бьют его в грудь – недостаточно, чтобы причинить боль, но ты клянёшься себе и матери, что однажды станешь достаточно сильным. Достаточно сильным, чтобы заставить его почувствовать его то, что ты чувствуешь сейчас. ______________________________ Тебе тринадцать, когда твой отец оставляет тебя у дедушки с бабушкой. Ты достаточно взрослый, чтобы смотреть ему в глаза и называть его так, как никогда не должен бы. И он достаточно взрослый, и пытается принять это, смириться с этим. Он закидывает твою тяжёлую сумку в пустую спальню и поворачивается, чтобы взглянуть на тебя. Но ему нечего сказать, и ты пока ещё слишком эмоционально незрелый, чтобы поделиться с ним своими мыслями, и он говорит, чтобы ты спускался вниз. Не задумываясь, ты хватаешь его за руку, потому что не хочешь, чтобы он оставлял тебя здесь, с людьми, которых ты едва знаешь, в доме, где нет никаких счастливых воспоминаний для тебя. Но в твоих глазах нет ничего, кроме обиды на своего отца, и он только отстраняется от тебя и уходит. Ты падаешь коленями на грязный ковёр, и слёзы капают, оставляя следы на пыли. Ты вспоминаешь своё обещание, и кулаки сжимаются, а ведь ты ещё так мал и несовершенен, не искажён. И не можешь причинить боль другим людям. Пока нет. И ты слишком увлечён, делая обещания, которых не должно бы быть вообще, чтобы заметить, что твой отец стоит на верхней ступеньке, наблюдает и плачет, его плечи сотрясаются, и он старается не издавать ни звука. _________________________________ В возрасте пятнадцати лет ты идёшь в Академию Егерей. Твои кулаки сейчас мощнее, совершеннее в твоих глазах – ты только и желаешь, что ударить своего отца. Вдохновлённый обещанием, что ты сделал своей мёртвой матери, отвергая саму идею того, что она хотела, чтобы вы держались вместе. Хотела бы, чтобы ты любил его. Но ты не видел его вживую с тринадцати лет, когда он оставил тебя у дедушки с бабушкой. Ты никогда не забудешь то, что он шептал им, не подозревая, что ты прячешься тут, в последний раз пытаясь поймать взгляд человека, который тебе больше не отец. - Я просто не знаю, что сказать ему. Я не знаю, как смотреть на него и видеть моего сына. Тебе пятнадцать, и ты всё ещё не знаешь, что это значит. Ты никогда даже не предполагал, что он имел ввиду твоё сильное сходство с матерью, или он говорил о всех тех сожалениях, что он чувствует, потому что он выбрал тебя, а не твою мать, и сожаление обратилось в стыд, потому что, блять, какого он даже задумывается о том, почему выбрал сына? __________________________________ Ты стоишь на плацу в Академии, выпрямившись, ожидая увидеть, с кем ты будешь совместим. Твой желудок нервно сжимается, а пальцы барабанят по бокам. Ты смотришь на других у татами, они все впиваются в свои шесты. Здесь синяки значат больше, чем просто физические отношения. Осматривая комнату, ты думаешь, с кем ты будешь в паре. Ты ловишь пару взглядов, и их владельцы посылают пару слабых улыбок в ответ. Насколько они напуганы, думаешь ты. Этот тест решит, с кем ты умрёшь в Егере, а кто умрёт намного ближе к земле. Когда ты оглядываешься, твой желудок сжимается. Твой отец стоит с твоим учителем, и как будто он здесь не ради кого-то. Как будто у него нет обременяющего его сына. Пап, хочешь ты позвать его, но ты больше не ребёнок. И он больше тебе не отец. Он не смотрит на тебя, и ты счастлив. Ты сжимаешь руки в кулаки, и страх в тебе превращается в ярость. Твой отец перешёптывается с инструктором, который оглядывает плац. Его глаза останавливаются на тебе, он указывает на тебя пальцем. Когда твой отец ловит твой взгляд, ты замечаешь, что его глаза больше не тусклые и не затуманенные болью. Они цепкие и настороженные, и тебе почти больно от этого взгляда. Как будто тебе снова двенадцать, и вы одни в твоём старом классе, а он пришёл спасать тебя. Но нет! Ты не позволишь ему заставить тебя чувствовать себя так. Прошло три года, и время сделало своё дело. Он тебе больше не отец. Он давно потерял это право. - Хенсен, ты следующий, - говорит преподаватель, и бросает тебе шест. Все твои рефлексы притупляются от шока и ярости, ты почти роняешь эту чёртову палку и чувствуешь смешки сокурсников. Ты представляешь, о чём они шушукаются. «Стоило показаться папочке Хенсена, и он проебал всё. Идеальный папочкин кусок дерьма». Ты сжимаешь зубы и выходишь на татами, заставляя себя не смотреть на своего партнёра. К твоему удивлению, отец присоединяется к тебе на арене. Ты смотришь на его лицо и пытаешься увидеть неприязнь. Или…что-нибудь иное, чем холодная отстранённость. Но твой отец отличается от тебя, и это как когда тебе было тринадцать, он оставил тебя со своими родителями, и ты не слышал о нём с тех пор, и ты был совсем один, плакал тогда, когда ты думал, что никто тебя не видит. Он сделал это с тобой, ты напоминаешь себе. Ты нападаешь бесцельно и не используя никакой техники, что вбивали в тебя, и ты оказываешься на лопатках прежде, чем осознаёшь это. Твой отец возвышается над тобой, и это вводит тебя в замешательство. Ты отталкиваешь его и встаёшь, держа шест перед собой. Ты не позволишь ему победить тебя снова. Ты нападаешь ещё раз, но прикладываешь гораздо больше силы. Ты чувствуешь удовольствие, когда его глаза расширяются в удивлении. Он пытается заблокировать удар своим шест, но ты отводишь его в сторону, и первый удар приходится ему на рёбра. Он не может сдержать тихий возглас удивления, и ты чувствуешь в себе силу и власть, впервые ты лучше, чем человек перед тобой. И ты сильнее его. _________________________________ Ты таращишься на своего учителя, когда он поздравляет тебя. Ты и твой отец - со-пилоты. Ты не можешь выбраться отсюда, пока он не отпустит тебя. Ты стискиваешь челюсти, кровь леденеет в жилах, ты несёшься в свой отсек и встречаешь его. Твой кулак летит в его лицо, и у него есть секунда, чтобы остановить тебя. Но момент упущен, рука опускается, и кровь течёт из его носа, а ты смотришь на свои руки, как будто удивляясь, как смог ударить такого человека, как он. Но кто он – такой же человек, как и ты. Пока кровь капает на пол, он и говорит только: - Ты сын своего отца. _________________________________ Сейчас май 2023, и у тебя не ни матери, ни отца. У тебя есть со-пилот, собака и Егерь, который принадлежит только тебе – не важно, кто пилотировал его раньше, или кто пилотирует его вместе с тобой. У тебя есть боевые шрамы, синяки и гигантское эго, созданное, чтобы быть спрятанным. Несмотря на всю твою браваду, тебе удаётся удерживать всех на расстоянии вытянутой руки. У тебя нет девушек, любовников. Когда ты рос, и когда у тебя были мать и отец, все кругом были помешаны на сексе, и твои друзья судачили наперебой, и ты думал об этом, и сейчас, когда ты можешь позволить себе быть с кем угодно, ты просто не можешь. Они называют тебя слабаком, геем, импотентом, когда слышат об очередной женщине, которой ты отказал. Но ты одержим идеей. Идеей, которая становится чем-то большим, когда ты отвечаешь на флирт одного из команда Страйкера Эврики, и всё это перекрывается чистейшей красотой твоего Егеря и неудовольствием в глазах Герка, и это так охуенно, когда тот парень шепчет: - Идём, мы почти пришли. И ты следуешь, потому что ты всё ещё слишком молод и, чёрт побери, доверчив, и тебе, действительно, следовало бы догадаться. Когда он прижимает тебя к стене, ты встревожен, но, чёрт, так хочешь, и его пальцы на твоей коже и тебя подстёгивает азарт прикосновений. Он комкает твою рубашку в своих руках, его мозолистые пальцы легонько царапают шрамы на твоей коже. Его губы грубо вжимаются в твои, и ты задыхаешься в его руках, его язык с твоим, и твой стояк напротив его колена, которым он развёл твои ноги. Ты спускаешь в штаны и знаешь, что на его штанах будет влажное пятно, но можно не волноваться – это то, чего ты хочешь. Но это не то, что тебе нужно, и ты слишком молод, чтобы понять это, и ты слишком доверчив и распалён напротив него. Он здесь. Не твоя мать, что покинула тебя так скоро. Не твой отец, что оставил тебя со своими родителями, с трудом следящими за самими собой. Он перед тобой и он хочет тебя, напор опьяняет, он нажимает на твои плечи, и вот ты лицом к лицу с его ширинкой, даже не осознаешь, как расстёгиваешь его штаны и берёшь в рот. Не очень приятный вкус, но ты продолжаешь, потому что ты сын своего отца, и не бросаешь дело на полпути. Его пальцы запутываются в твоих коротких волосах, ты тихонько скулишь, когда он тянет слишком сильно, но ты не сдаёшься ни на секунду, твой рот такой неумолимый, быстрый и прекрасный в его глазах. И ты знаешь это, потому что смотришь на него, а он на тебя, и всё у него на лице написано. Ты знаешь, он счастлив иметь Чака Хенсена , стоящего перед ним на коленях, но тебе действительно всё равно, потому что это то, что тебе нужно, чтобы закрепиться в настоящем. Ты надеешься и молишься с больной решимостью, пока он смазывает себя и толкается, что Герк увидит это в дрифте. Ты кончаешь с именем на своих губах, которое ты никогда никому не позволишь услышать, когда они будут с тобой таким. Голым, взмокшим, мягким и уязвимым. Его сухие губы утыкаются в твоё плечо и он отлипает от тебя. Ты приходишь в себя у стены и едва замечаешь прикосновение мочалки к ногам. Когда он протягивает тебе одежду, ты одеваешься и уходишь прежде, чем он успевает что-то сказать; хотя ты знаешь, что он ничего не скажет. _________________ Твой отец видит это в дрифте, но ничего не говорит, только сжимает зубы и отводит от тебя взгляд, полностью игнорируя. Ты заставляешь его чувствовать себя больным, когда всё, что ты хочешь – заставить его желать тебя, и ты слишком наивен, чтобы считать, что случайный перепих с кем-то подтолкнёт твоего отца в пропасть инцеста. И это такое порочное и прекрасное падение, но твой отец сделал слишком много обещаний, и отсутствие моральной двусмысленности удерживает его от этого. В свою очередь, наивность и отсутствие опыта удерживают тебя от замечания его цепкого взгляда, когда ты снимаешь броню, или нескольких прикосновений к твоему плечу, пока ты не отшатываешься от него, потому что вы оба хотите одного и того же, но один из вас желает, а другой ненавидит самого себя, и это всё иногда применимо к вам, Хенсенам, обоим. _____________________________ Тебе двадцать один, когда вас с отцом переводят из Шаттердома Сиднея в Гонконг. Ты всё ещё взбудоражен боем с Бладхэдом и отказом от Егерей. Мысль покинуть Сидней тревожит тебя – ты только там , где идёт бой, где Страйкер Эврика, куда хочет отправиться отец. Есть что-то потрясающее в окружении этих Егерей. Все они – великолепные, монструозные машины, и ты не можешь устоять перед желанием оббежать каждую из них, пробежаться пальцами по их стальному корпусу. Что-то в Райли сразу сбивает тебя с толку, и ты не имеешь ничего против дать ему понять это. Ты знаешь его историю; ну, в смысле, кто не знает о братьях Беккетах? Но ты немного симпатизируешь его умению сопереживать – то, чего тебе так не хватает. Часть тебя честно ненавидит его. Ты ненавидишь знакомство своего отца с ним, ненавидишь, как легко отец относится к нему и впускает в свою жизнь. Нет никаких признаков беспокойства или напряжённости по отношению к тебе с его стороны. Ты ни на секунду не задумываешься о том, чтобы коснуться его. Он утешается безразличием к своей дальнейшей судьбе. Ты чувствуешь отвращение от того, насколько это заботит тебя. Ты хочешь почувствовать на себе руки отца. Его щетину на своей коже. Ты хочешь всё, что он может предложить, и ты знаешь, что никогда не получишь этого, поэтому берёшь, что можешь. И когда ты стонешь и дрожишь под собственными прикосновениями, какое это имеет значение? Если ты представляешь отца, когда изливаешься в свою ладонь, кто отнимет это у тебя? И если он видит и переживает это в вашем дрифте, если его собственные мысли дрейфуют в таких моментах слабости, как этот, это только подливает масла в огонь твоих желаний. И Райли заставляет тебя узнать самого себя лучше, что ты хочешь от жизни, и это ужасает, как он складывает вещи вместе, несмотря на всё, через что он прошёл, что он видел и слышал, и ты хочешь так же, но не можешь, и ты вцепляешься ему в глотку, когда он оставляет её открытой и беззащитной, напоминая ему, что этот мир мрачный и болезненный. Но чем больше ты давишь на Райли, тем больше отец давит на тебя, и тем больше ты мысленно склоняешься на коленях. Заставленный смотреть вокруг себя, смотреть на других, открывается прекрасный вид. Но когда у тебя появляется возможность стать лучше, стать кем-то большим, чем то, что сделали из тебя отец и этот порочный мир, это забирают у тебя. ______________________________ Твои руки дрожат, когда ты стоишь в лифте с маршалом. Твои глаза полны слёз, но так много времени прошло с тех пор, как ты плакал, ты едва помнишь, как, и ты просто позволяешь им катиться по твоему лицу, подбородку, капать на пол. Ты знаешь, куда и на что идёшь, но ты не уверен, чем это закончится. У тебя так много надежд. Ты хочешь жить и дышать, держать Макса и прикасаться к Герку, засыпать рядом с ним, прочерчивать языком каждый его шрам, но ты знаешь, что необходимо сделать, и кто вы с маршалом есть, и даже сейчас уже знаете, что произойдёт. Ты следуешь за Пентекостом в головную кабину Страйкера, занимаешь своё место слева, и это странное чувство неправильности отсутствия отца справа, но ты удерживаешься от комментария. Маршал, кажется, привязан к тебе своими стереотипами, но пока ты не чувствуешь, что справляешься со своей ролью. Ты слышишь голос Чои и готовишься к погружению в дрифт. Ты отбрасываешь от себя раздражение от того, что е увидишь ничего от Стэкера. Никакие откровения не встретятся и не сольются с твоими. Но он увидит тебя открытым и уязвимым, и, может, он увидит того парня из команды, который несколько лет назад трахнул тебя у стены. Ты почти хочешь, чтобы он увидел, как Герк нежно занимается с тобой любовью, но дрифт не показывает сны или фантазии – только суровую правду. _______________________________ Страйкер разбит и умирает, боль и слёзы снова с тобой. Твой шлем отброшен, и ты смотришь на Стэкера, когда он готовится нажать эту кнопку. И твоя рука отбрасывает его. Он поворачивается, чтобы посмотреть на тебя, его лицо нечитаемо, ты можешь видеть своё собственное лицо в его тёмных глазах, и тебе хочется разреветься навзрыд, потому что ты видишь ребёнка, а ты не был ребёнком с двенадцати, у тебя была мама и едва был отец. «Тебе нет нужды умирать, рейнджер». Ты качаешь головой, потому что это именно то, почему ты должен умереть. Ты – рейнджер, а рейнджеры не оставляют напарника одного. Ты – рейнджер, и Егерь – твоя могила. Рядом с напарником, рейнджер с радостью готов умереть. Тот только вздыхает и щёлкает переключатель связи с командным центром. Ты слышишь, как он говорит с Тендо, а твой отец - с Мако и Райли, и всё, о чём ты можешь думать – как тих голос отца. Ты не можешь представить себе, что не увидишь его снова. Но это день, когда ты умрёшь, и ты знаешь это. Твои ноги слабеют и подкашиваются, но ты продолжаешь стоять в своём костюме. Тебе хочется ругаться и кричать, но ты молчишь, потому что ты сын своего отца в этот момент больше, чем когда-либо. - Чак. - Пап, - всё, что ты говоришь. Всё, что тебе нужно сказать, потому что ты знаешь всё то, что он хочет сказать тебе, он знает всё, что ты хотел сказать и сделать, и чёртово сожаление затопляет тебя, переполняет. И когда ты и Стакер нажимаете на кнопку, всё чудесным, прекрасным образом заканчивается.