Every Time

В своем несчастье одному я рад, Что ты - мой грех и ты - мой вечный ад.

Юквон наглый, вредный, очень резкий, он курит и никогда не разглашает правил своей игры. Юквон для Джехё — личный проводник в преисподнюю. Джехё накрывает, он захлёбывается, задыхается, жадно хватает ртом воздух и просит коротко: «Отпусти». Юквон игнорирует и не отпускает никогда. Только смотрит пристально, щуря и без того раскосые, узкие, кошачьи и совершенно дикие, не человеческие глаза, облизывается и улыбается. Улыбается. Улыбается широко, открыто, улыбка словно у Чеширского Кота, только не добрая совсем, а опасная, звериная, самодовольная, похабная. Джехё думает, что Квон — маньяк. А тот кивает, мурлычет на ухо, ластится, прижимаясь со спины, а потом отпускает, отстраняясь, отходя медленно. — Знаешь… — Джехё всё ещё дёргается, всё ещё не привык к этим выходкам, он следит за ним взглядом и боится хоть на секунду закрыть глаза. — Я запутался. Юквон обходит его медленно, словно зверь, большая дикая кошка, и до прыжка считанные секунды. Он знает. О, он прекрасно знает, что Джехё запутался. Маленький, хитрый, сработавший план. — Знаю. Юквон тянет одно слово, кажется, целую вечность. Прикрывает глаза на секунду, пряча лучики счастья и удовлетворения. Подходит ближе и смотрит чуть снизу вверх. Вокруг темно — Квон вообще не любит слишком яркий свет, а в своей квартире предпочитает обходиться и вовсе _без_. — Только ты не запутался, — напрасно пытается поймать взгляд — Джехё отворачивается, прячет глаза под чёлкой и раздражённо поджимает губы. — Ты проиграл. Джехё открывает было рот, чтобы возразить — нет, он не проигрывал, хотя бы потому, что он не играл вовсе, — но искры в глазах напротив доказывают обратное. Он проиграл в глобальной, хорошо продуманной и построенной игре, правила которой отчасти придумывались прямо на ходу и не разглашались никому, оставаясь известными только Юквону. И Джехё проиграл: позорно, грязно, уже второй раунд. Два проигранных раунда — полное, тотальное поражение. — И во что мы играли? Джехё пятится, оступается, спотыкаясь о брошенный на полу рюкзак, грязно матерится, что в сочетании с его внешним видом смотрится совсем неуместно, а Юквон поджимает губы и едва ли не рычит раздражённо, потому что терпеть не может, когда Ан Джехё «выражает свои эмоции подобным образом». — В кошки-мышки? Какая разница, — Юквону, правда, неважно, он пожимает плечами, а Джехё вжимается спиной во входную дверь и на него старается не смотреть. — Это ты, стало быть… кошка? — Кот, — Квон довольный, Квон совершенно неприлично наглый, и уже стоит на расстоянии полушага. — А что, не похож? — Кисонька, — Джехё кривит издевательски губы и это срабатывает. У Юквона потрясающе очерчены скулы. А ещё Джехё кажется, что когда Квон проводит по его ключицам кончиком носа, то рассекает кожу, и по груди стекает липкое вещество с металлическим привкусом. Джехё снова задыхается, захлёбывается, ему почти физически больно и страшно здесь, в темноте, наедине со своим личным_демоном_. А у Квона волосы оттенка мякоти грейпфрута, в темноте они кажутся совершенно кровавыми, и челка отчего-то влажная. И он горячий, аномально тёплый физически, рядом с ним жарко, рядом с ним плавит и под кожей у него, очевидно, течет лава. И Джехё страшно, действительно страшно, потому что это демон, личный дьявол, который не отпустит, который ни за что не уступит, от которого никогда не сбежать. Но ещё страшнее Джехё оттого, что он не хочет. Не хочет, чтобы его отпускали (разве что иногда, когда воздуха не хватает совсем, а дыра в груди отказывается заживать в очередной раз), не хочет, чтобы ему уступали. Сбегать он тоже не хочет. Он действительно проиграл, и это страшно, потому что непривычно. И Юквон чувствует страх, не видит расширенных от испуга глаз, которые закрывает чёлка; не видит дрожащие кончики пальцев, которые спрятаны в рукава свитера, что на два размера больше самого Джехё; не видит и видеть не хочет, потому что чувствует, и это приятно. Приятно, когда тебя боятся, когда перед тобой боятся сделать неверное движение. Приятно, когда тебе проигрывают и не жалеют об этом. Только Джехё смотрит вдруг совершенно открыто и прямо, серьёзный совсем, только взгляд мягкий. Мягкий — не значит слабый. И Джехё не слабый. — Сыграем ещё? Юквон улыбается, тихо мурлычет — кот, дикий кот, обманчиво кажущийся ручным. Ведет кончиком носа по коже от ключиц вверх, по шее, к скулам, не касаясь губами и ничего не говоря, замирает. — Знаешь… — Квону, в действительности, нравится эта странная привычка Джехё вот так начинать предложения. — Если я попаду в Ад… — Попадёшь, — Юквон усмехается ему в шею, и Джехё вздрагивает, потому что снова горячо, плавит и накрывает. — Хорошо, — в ответ не кивок даже, — пошевелиться страшно — а лишь прикрытые в согласии глаза. — Когда я попаду в Ад, единственное, что я могу сказать наверняка, так это то, что там ты, ты — будешь моим личным проводником в этот чертов мир, твой мир. — Знаешь, — Квон передразнивает, а Джехё каждой клеточкой кожи чувствует его улыбку - уже у своих скул. — Если это было признание, то я оценил. Мне нравится. Грехи и всё такое. — Потому что ты сам грешник, — у Джехё пальцы дрожат, а он лишь задирает рукава свитера повыше и сжимает квоновскую майку, черную, как темнота вокруг них. — И потому что я — твой единственный грех. Ровно как ты — мой. — Если это было признание, то я оценил. И уже не плавит. Сжигает. Сжигает дотла, окончательно и бесповоротно. Тотальное поражение.