Sing me to sleep, I’m so tired and I Want to go to bed…
Он никогда не забудет эту песню. Её слова, с начала и до конца, навсегда запечатлелись в его памяти.Спой мне и дай уснуть И оставь одного, И не пытайся утром меня вернуть, Ведь я уже буду не здесь,
- шептал по-английски Микеле в такт звучащим в голове словам, не заботясь о том, что, возможно, говорит слишком громко, потому что точно знал, что сейчас ни Анжела, ни Фабио, ни Роберто – если он ещё здесь – его не услышат.Не грусти обо мне, Не грусти, и знай, Ведь в глубине души Я буду так рад уйти…
Раньше Микеле, слушая эти строки, уносился мыслями далеко-далеко и засыпал, но сейчас его душили слезы.Я знаю, есть другой мир Я знаю, есть лучший мир Я верю, он должен быть…
Микеле провел пальцами по мокрой щеке. О, да. Заснуть и проснуться в лучшем мире. Как же ему хотелось этого сейчас… Завтра у него день рождения. Завтра ему исполнится последний раз двадцать. Когда он проснется, он проснется уже двадцатидевятилетним. Микеле ещё плотнее закутался в одеяло, сворачиваясь клубочком. Двадцать девять лет. И за все эти годы он так и не сумел ничего добиться. Сейчас Микеле ощущал себя непонятым и отвергнутым как никогда. В сущности, он так и остался неприкаянным, который везде, куда ни ткнется, получает отказ. А с его синдромом Питера Пэна он ещё и кажется большинству просто наивным придурком, которого можно нагреть, и уйти безнаказанным. Выжать, как лимон, а потом оставить без денег и даже без еды. Конечно, ведь Микеле не будет скандалить или качать права (да это и бессмысленно в его положении), просто встряхнется и пойдет пробовать дальше, в другое место. И в другом месте – в любом месте – он тоже будет выкладываться по полной, даже когда отдача мизерна, даже когда её вообще нет, даже когда ответ – лишь презрение. Потому что когда дело касается искусства, он не может действовать вполсилы. Он будет жить искусством пока живой, пока бьется его сердце. И никогда не сможет пересилить, переломить себя, чтобы жить «нормальной», обывательской жизнью. Наверное, он и вправду умственно отсталый идиот, у которого никогда не получится найти себя в этом мире… Он вспомнил, как большую часть его детства родители с беспокойством и какой-то обреченностью обсуждали его слова, поступки, судьбу – часто даже в его присутствии. Когда он был совсем маленьким, они, очевидно, думали, что он ничего не поймет, когда стал постарше – что просто всё забудет. Он всё понимал и всё помнил. Помнил до сих пор. И теперь уже ясно, что будет помнить до конца жизни. Они говорили, что он скорее всего не сможет сам зарабатывать себе на хлеб, когда станет взрослым, и им так и придется опекать и кормить его… Они считали – а может быть, какой-нибудь учитель в той школе для детей, отстающих в развитии, или какой-нибудь врач тоже сказал им – что их сын навсегда останется беспомощным в быту и не проживет один, что о нем всегда нужно будет заботиться, как об инвалиде или неполноценном. Но если его самого и удастся в конце концов адаптировать к миру, то о создании его собственной семьи говорить уже не приходится... На это, как подозревал Микеле, родителям вообще сказали не надеяться. Микеле тихо всхлипнул. Было так больно осознавать это… Он так хотел завести свою собственную семью. Но при его образе жизни – да и наверное вообще при том, какой он есть – в обозримом будущем своя семья ему не светит. А может, и вообще никогда… То, чего опасались родители, в общем сбылось. Он живет впроголодь, как попало, где попало, у него нет дома, нет нормальной постоянной работы. Он ушел из дома, потом вообще переехал в другую страну, чтобы доказать родителям, что он может чего-то добиться, что чего-то стоит, и пытается доказать все последние годы, но так и не смог до сегодняшнего дня… Но неужели выбор и вправду стоит так жестко? Либо искусство и творчество, либо «нормальная» жизнь? Неужели всегда рано или поздно приходится жертвовать чем-то одним ради другого?.. Его подушка уже стала мокрой от слез. Нужно успокоиться наконец, выспаться, чтобы в свой день рождения быть хотя бы адекватным, и начать набираться сил заново, пока не довел себя до такого состояния, когда он уже не сможет восстановиться полностью. Согревшись окончательно, Микеле вытянулся под одеялом и теперь лежал неподвижно в обволакивающей его полудрёме. Он чувствовал, что вот-вот наконец заснет. Заснул бы ещё раньше, если бы не был вымотан так сильно. А тут действительно получается, что он «слишком устал, чтобы спать». Микеле открыл глаза. Открыл? Ведь он по-прежнему лежит, смежив веки. Но сейчас он видел комнату так, будто бы разглядывал её наяву – видел противоположную стену, кресло, тумбочку с телевизором. На стене проступают линии… Микеле слегка вздрогнул. Дошел до ручки, не хватало ещё только начать видеть какой-нибудь «Redrum» на обоях! Но «Redrum», к счастью, не проявился. Проявилась буква «М». Она была на дверце телевизионной тумбочки, на выключенном экране телевизора, проступала в рисунке обоев, пряталась в узоре штор. Микеле остановил свой мысленный взор на телевизоре. Буква на экране была самой странной из всех – состоящая из белых прямых линий, но кое-где стертых. Как будто эту букву неудачно перевели с трафарета или нарисовали белой краской на стекле, а потом соскребли краску в нескольких местах. Везде мерещится первая буква своего имени – к чему бы это?.. Хотя, впрочем, почему непременно своего? Мало ли что эта «М» может значить… Микеле всё пытался вспомнить, где он видел эту полустертую белую букву. Ведь вроде бы нигде… Получается какое-то дежа вю. Если вообще можно применить этот термин по отношению к подобному странному видению. Отчаявшись вспомнить, Микеле переключил внимание на штору. Буква, прятавшаяся в узоре на ткани была будто написана размашистым почерком, совсем как у него, когда он ставил где-нибудь свою подпись: «Микеланджело». Последнее время он всё чаще и чаще писал – да и представлялся – «Микеланджело», а не «Микеле». «Микеле» осталось сейчас наверное только на его удостоверении личности, которое болталось неизвестно где. Интересно, а как всё сложилось бы в дальнейшем, измени он имя официально? Имя, оно ведь задает судьбу, так? Тогда получается, если ты меняешь имя, то меняешь и судьбу? Он так сроднился с именем, которое сначала было лишь прозвищем, так явственно чувствовал в себе частичку души великого живописца и скульптора. Может, и вправду поменять документы? Но, с другой стороны, не в бумажках ведь дело. Он и так почти всегда называет себя именно Микеланджело, а значит, если он станет известным… Нет. Не так. Никакого «если». Когда он станет известным, его запомнят именно как Микеланджело. Тут ему вдруг пришло в голову, что для официального изменения имени ведь ещё придется обращаться в какие-то инстанции, и помрачнел. Иметь дело с бытом, с рутиной – не говоря уже о бюрократии – для него всегда было тяжко. - Микеланджело. Чей-то голос вдруг произнес его имя, будто откликаясь на его мысли. Микеле не отозвался и не удивился. Он был уверен, что если это ещё не сон, то просто предсонные образы, и продолжал лежать, не двигаясь, разве только чуть приподнял брови, показывая, что услышал обращение. - Микеланджело. Я зайду к тебе, пока ты не заснул? Микеле не хотел ничьего присутствия сейчас. Он сам удивлялся, как позволил Роберто снимать себя сегодня. Кому или чему бы ни принадлежал этот голос, Микеле не хотелось, чтобы его застали таким. Заплаканным, уставшим, несчастным и отчаявшимся. Но чуткая и открытая душа никогда бы не позволила ему огрызнуться и сказать «нет». Вздохнув, он коротко отозвался: - Хорошо. Кто-то остановился в его изголовье. Микеле знал, что вошедший ему не покажется, а если он откроет глаза, видение исчезнет вообще. Поэтому он просто лежал и ждал. По-прежнему не было удивления. Не было страха. Не было даже любопытства, хотя ведь, по идее, можно было спросить загадочного гостя, например, про эти буквы «М». Микеле не сомневался, что гость знает, что они означают. Но вот скажет ли?.. Вошедший с минуту постоял молча, а потом Микеле почувствовал, как он мягко, но настойчиво подсунул ладонь ему под затылок. Как будто просил приподнять голову. Микеле повиновался. Таинственный гость, продолжая придерживать его за затылок, осторожно вытянул у него из-под головы подушку и через секунду вернул её на место. Потом медленно убрал руку. Микеле понял, что он просто перевернул подушку мокрой от слез стороной вниз. От этого простого жеста у него защемило сердце, и он сначала чуть не заплакал снова, но спустя мгновение на сердце у него стало легче, и боль отступила. - Спасибо, - тихо отозвался Микеле, кажется, даже вслух. В ответ гость коснулся его плеча. - Ты ведь не сдашься, правда?.. Вопрос пульсировал ожиданием и надеждой. Гость ждал ответа, затаив дыхание. Микеле почувствовал, что он боится. Боится, что его надежда окажется напрасной. Микеле сжал зубы. Он почти хотел сдаться. Он был близок к тому, чтобы сдаться. Но ведь тогда это будет уже не он. И Микеле ответил – тихо, но твердо: - Конечно нет. И почувствовал, как его гость вздохнул с облегчением и чуть сильнее сжал его плечо, будто благодаря за ответ. У Микеле было такое ощущение, что он должен сейчас сказать что-то ещё, что-то такое, что хоть и не решит ничего сейчас, но избавит его – и того, кто стоит рядом – от неопределенности, и пытался подобрать нужные слова. Слова пришли сами – странные и неожиданные, но именно те. - Я не сдамся. Я поднимусь на вершину своей музыки. Навстречу вам! Это прозвучало необычно – а если быть точным, несколько наигранно. Но Микеле откуда-то знал, что ещё не раз скажет эти слова, и не просто скажет, а выкрикнет, заявит во всеуслышание. Микеле увидел себя – так ясно, будто это было воспоминанием о недавнем прошлом – на сцене в старинном камзоле с кружевными манжетами. А перед ним – огромный зал и затаившая дыхание публика. Публики не видно, так как зал погружен во тьму, но Микеле знал, что она там и внимает каждому его слову. Именно с этой сцены он произнес слова о том, что поднимется на вершину своей музыки. Видение длилось несколько секунд, а потом исчезло. Что это было? Прошлое? Но ведь слова относились к будущему. Стоящий в изголовье гость положил руку ему на голову. - Да, все так, - произнес он, - именно так. - А «М»? – спросил Микеле. – Что означает «М»? И сразу почувствовал, что его гость улыбнулся. - Всему свое время. А теперь спи. Сейчас тебе обязательно нужно отдохнуть. Микеле улыбнулся в ответ. - О'кей, - просто ответил он. Незнакомец ещё раз коснулся его плеча и исчез. Засыпая, Микеле успел подумать о том, что это был умный ход со стороны гостя, кто бы он ни был – попросту задеть его неугомонное любопытство. Придать ему сил, загадав этакий ребус – чтобы Микеле захотел идти дальше, пока не узнает ответ на него. Ответ ведь несомненно не в прошлом, а в будущем. А будущее, оно ведь всё равно у тебя остается, даже если все теряешь. Бог знает, что будет дальше, но именно сейчас не нужно беспокоиться. Не нужно спешить. Сейчас можно расслабиться. Он дома, на родине. Завтра у него день рождения. А меньше, чем через три недели наступит Рождество. В Рождество случаются всякие невероятные чудеса.