Старая привязанность

– Это всё? – заканчивая просматривать датапад, спросил Цинке. Она стояла к нему спиной, держала руки скрещенными на груди и опиралась бёдрами о стол, отчего плексигласовое покрытие заметно врезалось в её ягодицы – Цинке видел это краем глаза. Специально, интересно? Какой у неё может быть к нему интерес? Теперь. – Всё. Цинке опустил датапад и поднял голову. Эмэй не пыталась его соблазнить – она смотрела на инфопанель над дверью. – Назвал бы твой шантаж дешёвым, не обойдись он мне столь дорого. – Назвала бы твой кабинет уютным, не стой он годовых налоговых отчислений как минимум двух синдикатов, – Эмэй указала подбородком в сторону инфопанели и повернула голову, чтобы видеть Цинке. Улыбнулась с долей усмешки. – Трёх? – Цинизм? – приподнял бровь Цинке. – Просто дразнюсь. – Это всё тот же кабинет, – Цинке надеялся задеть её: теперь место её старого покровителя занимает он, а не она. И предыдущих привилегий она теперь лишена. Как и места в разведке. Как и права зваться имперкой. – У каждого акк-пса свой запах, – пожала плечами Эмэй, не подав и виду уязвлённости. Она могла сколько угодно жить вне разведки, без шпионажа и секретов, но фирменные навыки агентов въедались намертво. Сдери с неё кожу – привычка держать лицо никуда не денется. Цинке давно это заметил. Он мог вычислять агентов по тому, как они сохраняли хладнокровное выражение при любых потрясениях. Поэтому ввёл среди прочих проверок профпригодности обязательное эмоциональное моделирование. А у агентов старой школы это было что-то вроде… медали и проклятия. Не бывает бывших агентов. Либо агенты уходят в отставку при наступлении недееспособного возраста, либо они умирают, либо поступает приказ на их обезвреживание – вот как Цинке однажды поступил приказ уничтожить Эмэй. А сейчас, много лет спустя, она – всё ещё преступница – стояла перед ним в его кабинете. Не в маскирующих обносках, не в одеждах альдераанской знати, а – спрятать дерево в лесу было наглой, дерзкой и гениальной идеей – обтянутая имперской формой («От кого ты меня прячешь – от Империи или от своей жены?» – «Будь уверена, моя жена ничего не знает: иначе бы ты уже была мертва» – «Ага, и ты тоже»). Как видение из прошлого. С идеальной причёской волосок к волоску, которая блестела знакомой рыжиной, перемежающейся ныне серебряными нитями – у Цинке первые появились ещё десять лет назад. Их обоих не пощадили ни время, ни жизнь – зато Цинке в своё время пощадил Эмэй. И гадал с тех пор, не ошибся ли. – Так что? – ей наконец надоело рассматривать стены, и она обратилась к нему. Цинке бросил взгляд вниз, снова просматривая список, который она ему всунула. – Как долго я должен буду тебя покрывать? – поинтересовался вдруг он. В последний раз Эмэй приходила пять лет назад. Она никогда не просила денег – только информации, убежища. Иногда – редкие компоненты и устройста. В последний раз дочь Цинке долго горевала по «тёте Эмэй». Эмэй и бровью не повела. – Пока тебе не надоест – или пока я не умру. – Будь уверена: случится первое – второе не заставит себя ждать, – предупредил Цинке. Эмэй согласно кивнула. Цинке снова показалась насмешка в наклоне её головы. Интересно, как Вектор относится к её приобретённому цинизму? Она знала, что Цинке никогда такого не сделает. Цинке знал, что она знает. Эмэй играла в опасную игру: она верила, что Цинке никогда её не подведёт. Вера – непозволительная роскошь для имперского агента. Эмэй много лет не была агентом. Цинке знал, что никогда не предаст её веры. – Это, – он ткнул пальцем в верхние строчки ровных букв ауребеша, – будет у тебя через день. Это, – палец пошёл ниже, – через три-пять, если получится достать информацию. А этого тебе не видать никогда. Эмэй наконец-то изменилась в лице, и Цинке почувствовал удовлетворение. – Это же ерунда. Тебе ничего не стоит найти такое на чёрном рынке. – Тебе тоже. – Но дело не в этом, – её взгляд вцепился в его лицо. – Ты отказываешь мне в малости, необходимой для лучшего функционирования моего корабля. А без возможности быстро улететь… – Ты украла мой корабль, – ровно произнёс Цинке. – Считай это моей местью. – Сколько лет назад это было. – Это был мой корабль. – Кипер никогда однозн… – Я – Кипер, – Цинке резко приподнялся над креслом и склонился к ней. – А ты – никто. Они замолчали, изучая друг друга взглядами, но Цинке всё же добавил, понизив тон: – И ты до сих пор летаешь на моём корабле. В общем-то, ей нечего было на это сказать. Поэтому Эмэй кивнула, поблагодарила его… и ушла. Этот разговор, эти ничтожные минуты, эта оказанная им помощь – всё, что объединило их за последние пять лет. Неизвестно, увидятся ли они ещё когда-нибудь. Эта неопределённость всегда вызывала у Цинке странные… эмоции. Он уже вернулся к работе, но всё ещё обдумывал свой отказ, когда на панели безопасности вспыхнул сигнал о посетителе. Сначала ему показалось, что вернулась Эмэй – теперь точно видением. Помолодевшая, улыбающаяся, с высокой идеальной причёской – но посетительница вышла из тени, и Цинке вздохнул. – Тебе нравится, пап? – лукаво спросила дочь, подходя к нему и трогая смоляные волосы. – Меня тётя Эмэй научила давно, а сегодня я вспомнила, – она строго заглянула в его лицо. – Папа, ты помнишь тётю Эмэй? Твою мать. Это её проделка. Это её вина. Это она виновата, она подговорила, она всегда очаровывала его дочь. Да, она подговорила её, чтобы… чтобы. – Пап? Он задумчиво пролистал датапад вниз, где под предложенным ей списком необходимого были зашифрованные данные для срочного контакта. – Закажи предпоследнюю экспериментальную модификацию гиперускорителя для корабля «Х-70В Фантом», – сказал он. – И новую сборку. Ничего, связанного с его дочерью, она, конечно, не делала специально. Цинке верил в это.