"Немного о тихонях"

— Ваш кофе, босс, — где-то рядом с тихим звоном опускается на дубовый стол поднос. Тсуна вздрагивает и делает последнюю петлю в своей подписи слишком размашистой, доводя ее почти до края листа. Краем взгляда он улавливает движение: изящные худенькие ладони аккуратно составляют дымящуюся чашку на стол, добавляя к ней блюдце с кусочком пирога, не забывая провести кончиками пальцев по ободку посуды, а затем поднос взмывает вверх, и все исчезает – и движения, и руки, и едва уловимое на расстоянии тепло нежной кожи. Он переводит взгляд выше, по серебристой глади подноса, по тонким запястьям, кажущимся неестественно бледными в тусклом свете ночника, и, наконец, останавливает его на немного сонном личике Хром. Должно быть, она уже ложилась спать пару часов назад, но, как обычно, не могла заснуть крепко в одиночестве и полуночничала вместе со своим боссом-трудоголиком. — Не засиживайтесь допоздна, пожалуйста. Вам нужно побольше отдыхать, — Хром тепло и немного смущенно улыбается, крепко прижимая поднос к груди, мнется на одном месте, будто желая добавить что-то еще, но в итоге лишь еле слышно вздыхает и, слегка поклонившись, разворачивается, чтобы уйти. Подпись, оставленная в конце договора, высыхает, и больше не блестят загадочно сырые чернила, но самый краешек завитка все же немного смазался из-за неосторожного движения. Тсуна смотрит на этот завиток, машинально постукивая обратным концом ручки по столу, вздыхает и, спустя пару секунд раздумий отодвигает документы в сторону, подальше от себя и еды. Работы у него еще непочатый край, на кресле валяются две или три папки, небрежно брошенные туда пару часов назад, с глаз долой, но все это – бесконечные документы, договора и прочая мукулатура – может подождать до утра. — Подожди, — окликает Тсуна в последний момент, когда чужие пальцы уже касаются дверной ручки. Хром замирает от неожиданности, неосознанно крепче прижимая к себе несчастный поднос, глубоко вдыхает и послушно остается на месте, все еще безвольно цепляясь за ручку. Ей не составило бы труда сослаться на усталость и уйти – Тсуна не стал бы удерживать против воли, потому что вообще никогда ни к чему своих людей через силу не принуждал, но с некоторых пор подобные случаи – особенные. Тишину, ранее нарушаемую лишь тихим шелестом страниц, да размеренным тиканьем настенных часов, разрезает неестественно громкий скрип отодвигаемого по паркету тяжелого кресла. Тсуна встает, машинально поправляет сползший со спинки пиджак, перевешивая его на подлокотник, и аккуратно обходит угол стола, чтобы не задеть ничего и не столкнуть случайно. До Хром всего три шага, но и они кажутся бесконечно долгими, пока она стоит вот так, прямая, словно натянутая в напряжении музыкальная струна, готовая застонать на одной ноте при первом же прикосновении. Короткая, едва достающая до колен ночная рубашка из хлопковой ткани плавно обтекает узкие бедра, прикрывает спину, но держится лишь на тонких бретельках, и на обнаженные плечи ложатся мягкими волнами длинные темные пряди. Тсуна подходит, будто подкрадывается к своей добыче, бесшумно ступая, почти не дыша, и лишь почувствовав слабый аромат духов, не выветрившийся после вечернего душа, не сдерживается и, оказавшись совсем близко, касается кончиками пальцев волос, сдвигая их в сторону, открывая взгляду плавный изгиб шеи и плеча. Кожа у Хром почти болезненного светлого оттенка, ей бы почаще выходить на улицу и следить за своим питанием, но Тсуна совершенно бесполезен, когда приходит его очередь заботиться о ком-то. Даже о тех, кого любит. — Останься, — просит он вполголоса. И наклоняется, невесомо касаясь губами плеча, не целуя, но намекая. Хром чуть наклоняет голову вбок, шепчет что-то невнятное и неразборчивое, и ее уши слегка розовеют от явного смущения, придавая ей еще большее очарование. — И я лягу пораньше. Это шантаж – наглый и неприкрытый – и Хром на него ведется. Ее улыбку, робкую и неуверенную, но искреннюю в своем столь редком проявлении можно почувствовать, даже не имея возможности увидеть. Тсуна скользит взглядом по находящемуся совсем близко плечу и дальше, вниз по руке, до самой ладони, все еще лежащей поверх дверной ручки, и, потянувшись, накрывает тонкие пальцы своими, переплетая их и мягко, но настойчиво отстраняя от двери, перекрывая последний возможный путь побега. Хром в его руках напрягается, стискивает его пальцы в ответ, но скорее неловко, чем в жесте согласия. Кажется, сколько бы раз к ней не прикасались подобным образом, она никогда не сможет привыкнуть ни к нежности, ни к ласке, ни к столь интимному вмешательству в ее личное пространство в целом, и Тсуна знает, кого следовало бы за это упрекнуть. Знает, но не будет: доставлять проблемы всей семье из-за личных трений с кем-либо из ее представителей не входит в его политику как босса. Пожалуй, именно так звучала бы данная причина в терминологии Реборна, и, даже если на самом деле все было куда проще и приземистее, задумываться об этом лишний раз было бы ошибкой. — Уже поздно, — Хром делает несколько неуклюжую попытку сбежать, лишь на словах, и то, как покорно она опускает руку с подносом, будто окончательно сдается, вызывает у Тсуны приятное ощущение одержанной над чужой неприступностью победы. Его руки, ранее лишь удерживавшие, теперь мягко скользят вверх по бедрам, слегка задирая ночную рубашку и, когда он неосторожно касается кончиками пальцев обнажившегося участка кожи, поднос выскальзывает из руки Хром и с гулким звоном падает на пол. — Босс… — еле слышно шепчет она, опуская голову и вцепляясь своими пальцами в запястья Тсуны, вынуждая его остановиться. — «Тсуна», — мягко поправляет он, чуть наклоняясь и касаясь губами открытой шеи в коротком поцелуе. Разумеется, Хром никогда не назовет его по имени, но так хочется, чтобы она проявила хоть чуть-чуть свойственного многим женщинам собственничества… Тсуна терпелив, он может ждать очень-очень долго. — Помнишь, я просил звать меня именно так? Хром не отвечает, но дышит чуть чаще, чем следовало бы, и прижимается к нему вплотную – невольно ли или же окончательно признавая поражение, не имеет значения. Так странно… У них всего год разницы, но по сравнению с Тсуной она выглядит совсем подростком – маленькой и хрупкой девочкой, едва закончившей старшую школу, и кажется, что для нее весь этот мир со всеми его взрослыми тайнами еще совсем в новинку. Даже зная, что это не так, не получается воспринимать ее иначе, кроме как неразумное милое дитя, защищать и лелеять которое кажется единственно возможным вариантом. Несложно понять, почему Мукуро питает к ней почти болезненную отеческую привязанность, но Тсуна немного смелее и Тсуна на шаг впереди – хотя бы раз в их незримом противостоянии. Утянуть Хром к ближайшему креслу – легко и просто. Словно послушная марионетка в руках своего хозяина она осторожно отступает шаг за шагом по его следам, влекомая настойчивыми прикосновениями к горячей даже через слой ткани коже. Она и сама вся горячая: губам жарко целовать плавные изгибы плеча, рукам жарко скользить по бедрам и вперед, дразня, заманивая ближе к себе, когда Хром неумело пытается избежать настойчивых ласк. И этот жар кружит голову, путает мысли. На кресле папки, вспоминает Тсуна, и смахивает их на пол в последний момент. На этом разумные идеи заканчиваются. Ему приходится отпустить Хром ненадолго, потому что в рубашке душно, да и вообще в одежде, но, стоит ему ослабить контроль всего на пару секунд и появляется возможность вспомнить, чем же именно эта тихая, на первый взгляд даже невзрачная девушка когда-то его заинтересовала. Она разворачивается – немного резче, чем следовало, и тонкая лямка сползает с плеча, а вместе с ней сползает немного и ткань с маленькой груди. На щеках румянец, губы заметно покусаны, и руки, протянутые к галстуку, слегка дрожат, подтверждая, что Хром неловко и, может быть, даже немного неуютно. Но не страшно, в этом Тсуна уверен точно. Ему кажется, маленькая девочка Хром и слова-то такого не знает: жизнь научила ее идти только вперед даже по непроторенным дорожкам, действовать по наитию и становиться храброй тогда, когда этого от нее никто не ждет. Терпения Тсуны хватает минуты на две. Хром успевает стянуть с него галстук, справившись с узлом только со второго раза, и расстегнуть все пуговицы на рубашке, и то, как она еще гуще краснеет, изредка касаясь пальцами его груди и живота, приводит к тому, что рубашку Тсуна стягивает уже сам. Каждый раз как первый. Губы Хром на вкус как зеленый чай – такие же прохладные и немного терпкие – и целовать их можно до бесконечности. Но этого мало, и губы скользят ниже, ласкают шею, когда она с тихим стоном податливо откидывает голову назад, целуют ключицы и замирают на границе обнаженной кожи и скрывающей тело ткани. Тсуна хрипло выдыхает, ведет руками вверх по бедрам, задирая ткань выше, притягивая Хром ближе, и проводит языком по небольшой ямочке между грудями. Раздеваться самому – слишком долго, раздевать Хром – тем более. Шага назад хватает, чтобы опуститься в кресло и, зарывшись ладонями глубже под ткань, подцепить пальцами тонкие полосочки на бедрах и потянуть их вниз. Хром покорно переступает ногами, используя его плечи в качестве опоры, стыдливо опускает взгляд, но все так же безропотно позволяет затянуть себя на колени. Рубашка на ней теперь смотрится как нелепая тряпка, призванная прикрыть хоть что-нибудь, тогда как на деле взгляд Тсуны свободно ласкает и чуть сведенные худые плечи, и проступающие над сползшей рубашкой аккуратные очертания груди, и полностью обнаженные ноги с едва-едва прикрытыми бедрами. — Все хорошо, — зачем-то говорит он вслух то ли себе, то ли Хром, и та неуверенно кивает, чуть ерзает, пытаясь сесть поудобнее и не понимая, что лишь усугубляет ситуацию. Ну просто сама невинность, что сейчас, что раз двадцать назад, и остается лишь поражаться тому, как ей удается оставаться таковой до сих пор. Непривычка, - напоминает Тсуна себе и нежно оглаживает острые коленки, неспешно поднимаясь руками все выше. Хром вся подбирается и вытягивается, теперь даже немного нависая сверху, и пальцы ее больно впиваются в плечи, выдавая ее нервозность, но это малая плата за происходящее. И Тсуна терпит, и ловит ее губы своими, неспешно лаская их языком, обводя по контуру и слегка прикусывая, а руки его ползут все дальше, перемещаются чуть вбок, на внутреннюю сторону бедер, и вместо полноценных прикосновений остаются лишь слабые, дразнящие касания кончиков пальцев, от которых Хром дрожит всем телом и тихо стонет в губы. Мучить ее вот так, доставляя ей удовольствие, но не позволяя познать его в полной мере, Тсуне определенно нравится. Должно быть, он немного садист. И все же им обоим не хватает терпения. Хром смелеет, прижимается ближе, поглаживая его по плечам и груди, отстраняется сама, робко выдыхая в поцелуй и, упершись лбом в его плечо, тянется к ремню, пытаясь совладать с подрагивающими пальцами. Помочь бы ей, да невозможно взгляд оторвать от ее неуклюжих попыток проявить чуть больше самостоятельности и желания, и, в конце-концов, она справляется со всем сама: и с ремнем, и с пуговицей, и с молнией. И даже привстает на колени, перемещаясь чуть ближе, уже после замирая. Для нее и это слишком откровенно, Тсуна знает это и не ждет большего: сам обнимает за талию, привлекая к себе, сам зарывается пальцами в распущенные длинные волосы, слегка оттягивая их назад, вновь целуя, и сам же ловит губами первый девичий стон – хриплый, почти болезненный, но не протестующий. Они двигаются медленно, даже немного вразнобой, и Хром крепко обвивает руками его шею, до боли впиваясь в плечи короткими аккуратными ногтями. В любой другой момент она непременно бы забеспокоилась, что останутся следы, что это больно, и что она поступает плохо, но сейчас ей, наверное, слишком приятно, чтобы думать о стольком сразу, или же просто слишком много ощущений. Тсуна уже не целует – лишь жарко дышит в шею, изредка задевая ее губами, и крепче сжимает ладонями хрупкие бедра, впитывая в себя дурманящий жар женского тела, и приглушенные стоны в ответ на каждое его движение ласкают слух не меньше, чем ласкали бы тело губы, будь Хром еще немного храбрее. В какой-то момент под ногой раздается тихий хруст, но Тсуна слишком занят, чтобы понять, в чем дело, и лишь где-то на заднем плане мелькает запоздалая мысль о разбросанных по полу папках. Хром кончает первой – содрогается всем телом, обнимая крепче, и мучительно сладко стонет в плечо, царапая его невольным движением. Одного ее голоса, усталого, хриплого и такого измученного, Тсуне оказывается достаточно, и не приходится заставлять ее потерпеть еще немного: вынуждать Хром становиться просто средством для удовлетворения своих потребностей, пусть даже на несколько секунд, кажется почти кощунственным. Они остаются в таком положении еще минут десять. Тсуна слишком расслаблен, чтобы лишний раз пошевелиться, а Хром слишком измотана морально и физически, чтобы вспомнить о смущении и поспешно сбежать. Она так и сидит сверху, прижимаясь щекой к плечу и неровно дыша, но постепенно дыхание ее становится спокойнее, и в какой-то момент становится понятно, что она уже спит. Иного выбора, кроме как закончить с работой на сегодня, у Тсуны просто не остается. В коридорах в такое время пусто и тихо, но даже если и встретится кто-нибудь из внезапно страдающих бессонницей хранителей, ни у кого язык не повернется спросить, по какой таинственной причине их босс посреди ночи несет в свою спальню спящую Хром, одетую в одну лишь ночную рубашку. Уже на полпути от кабинета Тсуна запоздало понимает, что у Сасагавы вот как раз таки очень даже повернется, и он удрученно вздыхает, представляя себе сие действие во всех красках. Хром у него на руках неожиданно громко вздыхает и чуть наклоняет голову, вместе с тем невольно прижимаясь ближе. И в этот момент до Сасагавы, не в обиду последнему, Тсуне совершенно точно уже нет дела.