Старый Новый год кота Василия

Великолепный, ослепительный, несравненный и прочая, прочая, прочая, кот Василий лежал на подоконнике, вытянувшись во весь свой немалый рост и воздыхал о своей тяжелой судьбе. Его не радовало ничто, просто ничто из того, что обычно составляло обычный распорядок дня обычного хранителя города вообще и квартиры номер N в частности. Сантехник Гаврилов ушел, нет, не так, улетел, нет, даже не так, упорхнул на работу, сияя не хуже начищенного медного тазика, излучая счастье всеми своими татуировками и мурлыкая себе под нос что-то фривольное. То ли из «My fair lady», то ли из Кадышевой. В любом случае, фальшиво. Пусть лучше Кадышева, что ли – перед импортным шедевром не так обидно. Студент Кирилл тоже упорхнул в здание, которое с полным правом можно назвать храмом кота Василия, но которое называлось буднично: университет. Перед упархиванием он как следует погладил великолепного кота Василия, даже чмокнул его в нос, и унесся, напевая себе под нос что-то тевтонское. Лучше бы он мурлыкал Кадышеву и фальшиво, подумал великолепный кот Василий и взмахнул хвостом. Откуда такие глубокие познания современной музыки, спросите вы? От мясника Вахи, который приходил в невиданный восторг от непрекращающегося бюста и необхватных кудрей имярек. Просто удивительно, как человек, не обделенный хорошим вкусом вообще, может оказываться небезупречным в частности. Почему мясник Ваха не был обделен хорошим вкусом вообще, спросите вы? Ну разумеется потому, что с уважением относился к несравненному коту Василию. Ну а изъяны музыкального вкуса – не всем же быть студентами Кириллами. Василий задумчиво взмахнул хвостом и тронул оконное стекло лапой. Весь мир затаился в печали, город приуныл и остерегался всхлипывать мерзопакостным дождем. Даже машины ездили не так безрассудно и люди ходили не так бестолково. Природа с трудом сдерживала очередной – снежистый ли, дождливый ли – всхлип. Потому что кот Василий вздыхал о свой тяжелой судьбе. Чтобы соответствовать печальному настроению за окном, он перевернулся на спину, потянулся и прикрыл глаза лапой. Ах, этот суетный, суетливый, суетящийся мир... что может он понимать в вечности? Самый кончик восхитительного хвоста кота Василия изгонулся то ли наподобие ламеда, то ли дождевого червяка, насаживаемого на крючок, а в целом это зрелище должно было изображать бездну скорби, в которой пребывал Василий. Почему, спросите вы? Да потому что он был оставлен-позабыт-позаброшен. С самками было все-таки проще. Сантехник Гаврилов приводил их домой и практически на пороге убеждался в необязательности их общества, от которого и спасался в компании Василия. Опять же все его душевные излияния, непонятость и нежность эльфийской натуры, надежно сокрытая под мускульной массой в две ладони толщиной всегда изливались на голову Василия. Но это тогда. А теперь? А теперь он предпочитал изливать и изливаться в обществе студента Кирилла. А Василий чувствовал себя отвергнутым. Не верьте тем, кто пытается убедить общественность, что коты индивидуалисты! Это миф, который они сами о себе создали с целью прослыть неотмирными, и сами от этого страдают. А великолепный кот Василий страдал – страдал от одиночества, причем в своей собственной квартире и в компании двух своих служителей. Новогодняя ночь, плавно перетекшая в новогодний день, а там и в новогоднюю декаду, была только предвестником. Василий забыл, что такое спать на кровати сантехника Гаврилова. Он был вынужден начать с опаской относиться к закрытым, прикрытым и даже полуприкрытым дверям. Первоначальное благоговейное стеснение, которое и сантехник Гаврилов, и студент Кирилл испытывали в обществе Василия, истаяло, испарилось, как роса на траве в начале июня; бесстыдства творились на всех относительно больших поверхностях, и горизонтальными они были, вертикальными или какими еще – угол наклона фигня, главное, чтобы опереться было на что. И этот мускусный запах, и эти сорванные полки, эти разбитые в угаре бесстыдств чашки-плошки, хорошо хоть цветов в горшках не было, а то пришлось бы Василию еще и от них уворачиваться. Только и оставался оазис мира, что на подоконнике – на него его не до конца утратившие здравомыслие служители не рисковали, кхм, опираться, дабы не порадовать своими, кхм, опираниями праздно глядящих в чужие окна. Впрочем, тосковать, валяясь на подоконнике, было не в духе Василия. Это допустимо в течение двух часов, трех, ну ладно, двадцати трех, но и размяться не мешает. И не навестить ли по этому поводу мясника Ваху? Василий присел, изготовился и допрыгнул таки до форточки. Учитывая то, что в квартире не было свидетелей, кроме отражения в стекле, будем считать, что он преуспел в этом грациозно и с первой попытки. М-да, худеть, конечно, не мешает. Но и мясника Ваху не мешает навестить. И истребовать у студента Кирилла куриной печенки, которую тот добросовестно купил Василию с зарплаты. И ветчинки у сантехника Гаврилова. С сыром. И с этим сыром тоже, и с этим, да-да-да, и с этим, и оставьте себе вашу валерьянку! И узнать, где еще люди могут оказаться беспомощными перед чарами великолепного кота Василия и преклонятся перед ним кусочком какой-нибудь салями. Или краковской. Или егерской. На худой конец докторской. А худеть все-таки надо, вон с ветки на ветку перепрыгивать не получается. Наступил драматичный момент: Василий принимал решение. Ветер притаился, ветви деревьев застыли в благоговении, лужи замерли, отражая бездонность мироздания. Василий замер в полуметре от земли: прыгаешь на нее и стопроцентно намачиваешься – или прыгаешь с ветки на ветку, как резус-мартышка какая-нибудь, и остаешься с сухим брюхом. Что там Гамлеты, когда кругом лужи! И ветер облегченно вздохнул, а ветви благоговейно зашумели, когда кот Василий спрыгнул на землю и гордо вскинул хвост. Понятно вам, служители, у кого Ольга Корбут училась грации? Мясник Ваха обеспечивал сытое существование люда помоложе да понепритязательней неподалеку от одной из главных площадей города и рядом с базарчиком. Базарчик был отличный, просто замечательный – в любое время года свежие фрукты-овощи, драгоценные специи, мясо на всякий вкус и кошелек. С рыбой посложней, потому что до ближайшей относительно обширной водной глади не один час лёту, поэтому здоровущим сундукам с комьями льда Василий не доверял, хотя некоторые самозванные служительницы и пытались приманить его этим плебейским «кис-кис». Они даже падали настолько низко, что предлагали ему головы. Ему – Василию – какие-то головы? От одной мысли об этом его великолепный хвост встопорщивался так, что рыба-еж взвыла бы от зависти, если бы увидела. Но Василий был не только великолепным, но еще и куртуазным. Поэтому обозначивал свое презрение не каким-то там «мряяяяу», а элегантным шипением. Впрочем, что с этих самозванок возьмешь? Другое дело мясник Ваха, который привечал великолепного кота Василия не менее великолепными матами. Вот это достойный гимн неукротимой натуре истинного кота. Василий неторопливо шествовал вдоль прилавков со всякой всячиной, завернутой в бумажки и фольгу, на палочках и на ниточках, возле которой всегда толпились спиногрызы и их папашки с мамашками. Шествовал он грамотно – по служебным проходам, иначе не избежать ему спиногрызьих восторгов. А это больно! Да и что они могут предложить ему: эти непонятные ириски, эти сомнительной ценности леденцы, эти... хотя эти горьковато-ореховые параллелепипеды в двух одежках, одной блестящей, одной шуршашей – неплохая вещь и вроде полезная даже. Полная эндорфинов. Служитель Гаврилов очень их уважал. И тоскливая струна зазвенела-застонала-задребезжала в чувствительной душе Василия. Да, в его жизни ничего не будет по-прежнему. И сантехник Гаврилов будет делить свои конфеты сначала с Кириллом, а с ним, с Василием – по остаточному принципу. На смену спиногрызьему засилью пришло засилье самок, набиравших себе мандарины. Ну конечно, еще один Новый год. Старый. И поэтому в доме должны быть мандарины. В этих рядах Василий чувствовал себя куда вольней и шествовал, как и подобает царственному животному, посреди рядов, с интересом посматривая по сторонам. Насчет вкуса товара было не совсем ясно, но цвета были веселенькие, этого у фруктовых прилавков не отнять. И наконец она – палатка Вахи, у которой всегда собирались толпы народа, от которой всегда распространялся умопомрачительный запах жарящегося мяса, сдобренного возбуждающими самые положительные ощущения специями, приправленного почти котовьим чутьем, которое определяло, еще ли добавить или подождать, и орошенного искренней любовью, с которой мясник Ваха занимался своим делом. Именно рядом с ним Василий и рассчитывал разгонать свою грусть-тоску. Вот только в толпе многих и многих поклонников таланта мясника Василий со злорадным интересом определил запах студента Кирилла. Удивительного в этом было ничего, ведь до храма-университета было рукой подать. Принюхавшись, прислушавшись, Василий признал, начиная тревожиться, что студент Кирилл, кажется, куда-то влип. Василий заструился между ногами поклонников таланта мясника Вахи и подобрался к студенту Кириллу. А ботиночки у него хлипкие, уже вон и пальцы поджал, и ножка о ножку бьет, а все равно мерзнет, горемычный. Надо будет принять радикальные меры по доведению объектов до полной непригодности, после которых сантехник Гаврилов купит ему что-то поуместней. Василий подкрался поближе. – Я тебе еще раз говорю, куда ты можешь сходить, – нервничал Кирилл. Почти шипел. А в ответ сладенький, заклинательский, липкий голос: – Да что ты кипятишься, Кирюша, ну подумаешь, гульнули, да с кем не бывает. Ну Кирочка, я же такой хороший, такой замечательный... И что-то там еще о том, как им хорошо вместе, как они здорово проводили время, и почему бы Кирочке не успокоиться и не вернуть все как было. Служитель Кирилл явно нервничал, но и отлепиться от этого... назойливого не мог. Сделает два шага – а тот делает три и снова заглядывает в глаза. Тощий, обдранный, крысохвостый плебей. Василий негодующе замотал хвостом. Ох уж эти самцовые людишки! Вот оставь его на жалкие три часа, и он уже вляпался. Только и надо, что спасать. И студент Кирилл хорош. Вот как сантехника Гаврилова учить ванным ласкам, так он первый. А как попытаться избавиться от этого прилипалы – так этот недоучка вместо того, чтобы удалиться решительно и бесповоротно, передвигается на пару метров и снова доедает свой обед. Оголодал, бедняга. У него же, кажется, было что-то страшное с утра. Что-то страшней пылесоса, насколько понял Василий – экзамен. Он уже вчера нервничал, болезный, и позавчера. Василий сделал совсем маленький круг в раздумьях. А студент Кирилл в это время попытался отцепиться от крысохвостого, сделав еще пару шагов. Идиот, под дерево стал. Ну кто так избавляется? Хотя... Там, где есть еда, есть и они. Одно время кот Василий пытался сделать свой вклад в ведение домашнего хозяйства, добывая их. Самка, которая на ту пору пыталась утвердиться на территории, благодетельства Василия не поняла. Сантехник Гаврилов хотя бы посмеялся, но их выбросил, неблагодарный. А ведь Василию немалых трудов стоило, не заканчивая курсов, не получив родительских наставлений, научиться ловить мышей и крыс. Ваха поэтому орет на Василия, но не более, потому что шесть крыс за ночь, выложенных рядом с палаткой, вызывают у него истинное уважение, как у профессионала к профессионалу. Как Василий пер их с другого конца города, другой вопрос, но мясо, полученное в знак признательности, считал вполне заслуженным. А вообще мыши и крысы, как бы старался гениальный охотник Василий их истребить, оказывались неистребимыми. Уничтожалось одно племя – ему на смену приходило другое. Природа вообще не терпит пустоты. Поэтому... Поэтому Василий уже через двадцать минут следовал за ними. Студент Кирилл пытался избавиться от крысохвостого в сквере. Тот явно считал, что без Кирилла куда хуже, чем с ним. Хм, наверное, сантехник Гаврилов с ним согласится, но по совершенно другим мотивам: он относится к Кириллу как к партнеру, равному, а не как к домработнику-повару-содержателю. В общем, пора вспомнить свои обязанности хранителя и сохранить союз, основавшийся на его глазах и при его непосредственном участии. Студент Кирилл нервничал. Мало того, что этот придурок приклеился к нему как банный лист, так у него еще идиотизма хватает это на глазах у народа делать. Мало было Кириллу приключений в конце школы, после которых он долго не мог дышать без боли, так он опять на них нарвется с его-то счастьем. И надеяться толком не на что. И деться некуда. Он оглянулся: вроде никого не было, и затянул Юрку за дерево. – Я тебе еще раз говорю: оставь меня в покое! – встряхивая крысохвостого, зашипел он. Василий, притаившийся на ветке в двадцати сантиметрах над ними, прицелился. Дальше из уст Кирилла полилась брань, которой развлекались торговки рыбой, но мужественный Василий почти не вздрогнул: в конце концов, однажды в его присутствии сантехник Гаврилов пальцем ноги о диван стукнулся, вот где было фонтанирование! Крысохвостый неграмотно подался вперед от ствола дерева, а Василий почти мяукнул Кириллу, мол, еще пара сантиметров, еще! У этого хлыща была модная объемная куртка с капюшоном, а из ворота торчала тощая шея; и зазор между курткой и шеей был так замечательно хорош, чтобы... Кирилл сделал еще шаг назад, крысохвостый последовал за ним, и Василий спустил ему за шиворот здоровую проворную мышь. Кирилл взвился свечой наподобие сайгака, когда крысохвостый начал размахивать руками, вертеться и вопить; он отпрыгнул на добрых три метра и застыл в самых противоречивых чувствах, наблюдая за наказываемым Юркой. Мышь свалилась на землю из-под полы куртки воспитываемого и, пребывая в контуженном состоянии, попыталась сделать ноги. Василий ей не позволил, перехватил, запрыгнул на спину воспитываемого и попытался снова подобраться к вороту, негодующе рыча. Увы, куртка слетела на землю, а сам крысохвостый рванулся прочь со скоростью, достойной Усэйна Болта. Жаль, что такой спринт остался незапечатленным для истории. Василий разлегся на отвоеванной куртке, лениво помахивая хвостом, и уставился на Кирилла недовольными зелеными глазами. – Васька, – восхищенно выдохнул Кирилл. – Васька, ты такой... Васька! Василий обреченно закрыл свои всевидящие и всепроницающие изумрудные глазищи и бессильно опустил голову на куртку. Ах, Кирилл... испортить триумф этим идиотским именем! Ну почему нельзя использовать хотя бы полное имя? Он же даже о Павсикакии почти не мечтает. А куртка пахла крысоголовым и еще какой-то дурью из искусственных – тех, в коробочках, которые сантехник Гаврилов приносит домой после каких-то там дней мужчин, воздыхая и сокрушаясь по поводу еще одной совершенно не подходящей ему туалетной воды. Что-то такое, что и самкам и самцам одинаково подходит. Мечта метросексуала. Троллинг мерчандайзера. Василий чихнул и положил полудохлую мышь перед ногами Кирилла, а затем, злорадствуя, сделал то, что не позволял себе даже несмышленным котенком – обильно оросил человеческую вещь. Включая и запах. Еще и когти поточил. Верный служитель Кирилл добросовестно нес Василия на руках до самого дома. Василий жмурил глаза от удовольствия; ему так и хотелось самодовольно сказать: да-да, я именно такой, а еще у меня хвост роскошный. Но он мужественно себя сдерживал и всего лишь снисходительно урчал. А у Кирилла было отличное настроение. Что выразилось в следующем: придя домой, он торжественно возложил Василия на подоконник, погладил основательно и побежал в магазин. Вернулся оттуда с мясом – вот умница! – и рыбой – ну не прелесть? – и сыром, нет, сырами – какой Василий молодец, что выбрал именно его в сослужители сантехнику Гаврилову! Оный по возвращении домой выразил радостное удивление по поводу пира, а затем наступил канун Старого Нового года. Фикус был по-прежнему украшен разноцветными ароматными фиговинами, по телевизору шла похожая на новогоднюю фигня, Гаврилов сидел на одной стороне дивана, Кирилл вроде рядом, но поодаль, а между ними развалился довольный, сытый, ублажаемый в четыре руки Василий. Впрочем, когда пришло время служителям перемещаться в спальню, сантехник Гаврилов, извиняясь, закрыл перед носом Василия дверь. Но тот лениво потянулся, и еще потянулся, и еще. День был неплохой, вечер – замечательный. А они всего лишь люди. Можно побыть снисходительным к их слабостям. И великолепный кот Василий, бдительно охраняющий нерушимый союз двух сердец, вспрыгнул на подоконник, оглянулся воровато, убедился, что никто не видел, что удалось это не с первой попытки и даже не второй, пообещал себе еще раз, что обязательно сядет на палеолитическую диету, и вытянулся на подоконнике. Город постепенно успокаивался и засыпал. Медленно парили в воздухе белые мухи. Василий приветственно махнул хвостом своему отражению. Наконец-то праздники заканчиваются и начинаются будни. И медленно и неуклонно утверждается новый замечательный год.