Теперь один

Люпин криво и печально усмехнулся, замечая, как проплывает последняя тучка, закрывающая серебристый диск луны. Ненавистный белесый шар, преследующий его чуть ли не всю жизнь; кошмар, от которого многие годы его спасали верные друзья, не давая окончательно потерять голову. Озвереть. Друзья, которых он больше никогда не увидит. Римус искренне верил в то, что их дружба нерушима. В то, что ничто не сможет разрушить, расколоть озорную компанию отчаянных мальчишек, вечно нарывающихся на неприятности, но умело от них ускользающих. Им всегда везло. Что в воплощении своих самых сумасшедших идей, что в тех случаях, когда, по каким-либо причинам (да, и такое случалось) идеи оказывались слишком сумасшедшими и их «засекали». Они были молоды; очевидно, недальновидны. Жили сегодняшним днем, особо не задумываясь о будущем. Воспринимали мир сквозь призму розовых очков. Теперь этот осунувшийся мужчина в залатанной мантии понимает, насколько они были глупы и ветрены, раз не смогли вовремя понять, что их друг ступил на кривую дорогу, сломался под давлением Темного Лорда. Только теперь ничего исправить нельзя и никому даром не нужно это понимание, которое пришло к Люпину слишком поздно. Его друзей это уже не вернет. Петигрю. Трусливый, мнительный, он всегда восторгался смелости Джеймса и отчаянности Сириуса. Сам он о таких качествах мог только мечтать. С замиранием сердца и открытым ртом Хвост наблюдал за тем, как Блэк и Поттер совершали очередную пакость: заколдовывали доски так, что все, что писали на них, преобразовывалось в потешные карикатуры на учителей или таскали дохлых лягушек из кабинета зельеварения и подкидывали их в сумки к девочкам. Петигрю на такое сам никогда бы не пошел и только возносил неразлучный дуэт чуть ли не на одну линию с богами. Что касается самого Римуса, для них он был своего рода якорем, в нужный момент, когда Сохатый и Бродяга заходили слишком далеко, умеющий остановить и образумить. Из их квартета он был самым рассудительным, и это признавали все. А Люпин до сих пор не понимал, почему его природная рассудительность не смогла ему помочь в нужный момент распознать предательство Хвоста; предупредить и, возможно, предотвратить смерть Джеймса и Лили Поттер. Ведь это было очевидно. Только теперь Лунатик это понимает. Только теперь он знает, почему Хвост в последнее время все реже присоединялся к ним в их ночных забегах, когда луна частично овладевала разумом Римуса. Зоркие волчьи глаза больше не улавливали едва заметное движение в густой чаще. Петигрю нужен был идол. В молодости эту роль справедливо делили Джеймс и Сириус, а позже... Обычно Люпин это понимает. Он не питает ненависти к Хвосту, не делает из мести идею фикс, как делал когда-то Блэк, сидя за стенами Азкабана. Возможно, именно потому, что не на него повесили смерть близких людей. Возможно, потому, что он не прожил столько лет среди отвратительных дементоров. Обычно. Но когда на небе сияет это отвратительное блюдце, а тело мужчины покрывается шерстью, в его голове словно загорается факел, хотя, факелом это называть слишком уж затруднительно. Пожар. Пожар из воспоминаний и надежд; из нечеловеческой беспомощности и звериной злобы. Отчаянный вой разрывает ночную тишину, и даже насекомые замолкают, заслышав его. Он остался один. Его зачем-то оставили. Рядом нет Сохатого, слева, по обыкновению, не мчится Бродяга. И даже от отсутствия Хвоста на душе слишком паршиво. Словно у него отняли что-то важное, что-то, без чего жизнь стала совсем невозможной. Если бы все можно было вернуть назад... Уже Люпин-оборотень вскинул косматую голову к небу. Большие глаза сверкнули алыми зрачками в лунном свете. Ему хочется крикнуть: «Почему? Почему вы меня оставили?», но из волчьей пасти вырывается только вой. Протяжный, жуткий. Заползающий в самую душу. А Лунатику так никто и не ответил...