Двенадцать

1.

When I hurt, when I bleed, you're holding me. Feel you scratching at the surface under my skin.

+

Джеймс Ричард Брук ненавидел, когда кто-то опаздывает; более того, опаздывать к такому человеку, как он, считалось и вовсе непозволительным. Сам он позволял себе всё: приходить, когда вздумается, игнорировать чужие просьбы и делать то, что считает нужным; иным словом, он мог позволить себе всё то, чего ни в коем случае не спускал остальным. Часы Джеймса Ричарда Брука были самыми точными часами во всей Англии, потому что и сама его специализация подразумевала невероятную точность. До назначенного срока оставалось пять секунд. Четыре. Три. Две. Одна. Красная точка лазерного целеуказателя блеснула на белоснежной рубашке, переместилась выше и замерла между ключиц. Джеймс Ричард Брук, отсчитывающий секунды вслух, поднял голову, вглядываясь в окно – это здание напротив, госпиталь святого Варфоломея, и что происходит на крыше, видно весьма смутно… Ноль. Себастьян никогда не опаздывал.

____________

Джессика Брук зарабатывала деньги своим телом с тех самых пор, как съехала от родителей – впервые попав в Лондон, полная честолюбивых мечтаний провинциальная девочка сразу попала в круговорот событий. Как это обычно случается, сначала был алкоголь, потом – травка, потом – наркотики потяжелее, беспорядочные связи и вылет из университета, осознание того, что ей нельзя возвращаться домой и того, что ей нечем платить за квартиру привели девятнадцатилетнюю симпатичную Джессику ко вполне разумному решению. Терять ей было нечего, а возвращаться домой и днями напролёт делать вид, что не слышишь смешков и пересудов за спиной не хотелось. Аристократически бледная, с пышными вьющимися чёрными волосами и тонкими чертами лица, девятнадцатилетняя Джессика пользовалась большим спросом среди любителей традиционно английского, однако деньги в её руках надолго не задерживались, потому что ей надо было поддерживать красоту, а тогда, когда ты являешься сидящим на игле, это оказывается куда более сложным. Девушками, которые сделали хоть один аборт, пренебрегали, но не все клиенты желали пользоваться презервативами; Джессика, как и остальные девушки её круга, пила противозачаточные таблетки, однако их эффект был далеко не стопроцентным, а это значило, что осторожность не помешала бы никогда. Джессика не была глупа, Джессика знала, к чему может привести частый приём таблеток, но ей действительно было всё равно, и главной проблемой по прежнему оставалось одно: где и на какие деньги достать дозу. А потом Джессика забеременела. Она не обратила внимания на отсутствие месячных, потому что давно перестала следить за циклом, да и немногим мужчинам нравилось иметь женщину в этот период, а раз их не было, то это значило, что перерыв в работе можно не делать; не обратила внимания и на вполне характерные недомогания, потому что когда тебя ломает, без разницы, стала ли тошнота сильнее и изменилась ли реакция на запахи, и даже когда начало доходить до того, что Джессику выворачивало наизнанку от одного запаха слишком приторного одеколона, она не придала этому никакого значения. На четвёртом месяце живот увеличился слишком заметно, чтобы чего-то не понимать, Джессика клялась и божилась хозяину их заведения (к слову сказать, вполне приличного, если не заглядывать за «кулисы»), что это ничего не меняет, что она не пойдёт никуда и что идти ей некуда, она падала на колени и цеплялась за его пиджак. Он взял её прямо на полу, на четвереньках, чтобы не повредить животу, взял, оттягивая за волосы и кусая шею не игриво, а вполне со злостью, и Джессика кричала от боли во время, но ничего не сказала потом. – Аборт делать уже поздно, – сказал он, поднимаясь и натягивая трусы и брюки одним движением. Джессика поправила юбку и посмотрела на него из-под ресниц, и под привычной кротостью взгляда синих глаз вспыхнуло пламя. Джессика давно потеряла товарный вид, её кожа была в растяжках, а руки пестрили следами от игл, и если измождённое лицо можно было скрыть под косметикой, то исколотые вены всё равно замечали. Джессика изменилась, похудела и стала суше, но клиентов не становилось меньше. За один этот её взгляд многие были готовы отвалить тысячу долларов. Но никто почему-то так и не делал этого, следуя привычным тарифам заведения. – Значит, будешь рожать, – заключил владелец, хлопая дверью. Желающих трахать беременную женщину оказалось очень и очень много. Вечером двадцать первого октября тысяча девятьсот семьдесят шестого года Джессика рожала на старой кушетке в пустующей комнате, где окна не были утеплены и даже хотя бы заклеены, и лондонский промозглый октябрь был не только снаружи; в полусознании, накачанная морфием и не ощущающая практически никакой боли, она лежала, стиснув простыню и широко расставив ноги, и мечтала о выкидыше, маленьком мертвом тельце, которое можно будет кинуть в камин и забыть о нём, как о страшном сне. Она делала всё, чтобы родить дауна, а родила гения. Она хотела родить выкидыш, но родила близнецов. Она думала, что сможет прекрасно жить дальше после смерти своих детей, и умерла от заражения через несколько дней, так и не приходя в сознание. Двадцать третьего октября этого же года Джеймс и Себастьян – так назвал их владелец заведения и каждой грязной шлюхи в нём – совершили своё первое преднамеренное убийство. Джессику Брук похоронили ещё через два дня, пытаясь сделать это как можно незаметнее, чтобы не возникало лишних проблем с законом. Грязи на планете стало на одного человека меньше.

____________

Владельца заведения звали Ричардом, и из всего хорошего, что он для них сделал, было то, что он дал им второе имя, скудное домашнее образование и не позволил умереть.

____________

Рэйчел было двадцать семь, но никто и никогда не давал ей больше девятнадцати; маленькая, складная, с огромными перепуганными серыми глазищами, она была ниже тринадцатилетних близнецов больше чем на голову и умела врать так мастерски, что порой сама забывала, где она сказала правду, а где – вымысел. Джеймс не понимал, почему женщина с таким актёрским талантом – самая обыкновенная шлюха. Себастьян отвечал, что такова их природа.

____________

– Твой клиент, – буркнул Себастьян; похожий на своего брата как две капли воды, он, однако, был куда более несгибаемым, куда более крепким; Джим (так называл Джеймса только он) был хрупким, а потому ему никогда не поручали сидеть одному в главном зале и наблюдать за порядком; однако чаще всего он сидел с братом просто за компанию. Рэйчел лениво проследила взглядом за движением подбородка Себастьяна, но даже не шевельнулась. – Сегодня – не мой, – вздохнула она. – Он к Ребекке. – Вы что, созванивались? – Себастьян подозрительно сощурился. – Это запрещено, – фыркнула женщина. – Конечно, я не всегда следую правилам, и ещё – знаю, что ты меня не выдашь в случае чего, но нет, не созванивались, он какой-то тухлый. Я дала ему номер телефона булочной за углом. Джим тихо фыркнул, продолжая цепко наблюдать за клиентом. – Откуда ты тогда узнала? – к слову сказать, старший из близнецов, хмурый и неразговорчивый, был куда менее молчаливым, нежели младший. У Джима была невероятно живая мимика и поразительные глаза, но он не разговаривал, говорили, что он страдает аутизмом, но ничего не пытались делать. Себастьян тоже не пытался – ему-то зачем? Он его и без слов понимал. – А ты посмотри на него, – вытянулась Рэйчел на столе, наблюдая за старшим из близнецов. – Вглядись – у него это на лице написано. – Не на лице, – вдруг возразил Джим. – Обычно он вычищенный и выглаженный, почти холёный, а сегодня на его брюках грязь, но на улице уже давно нет дождя и вся грязь засохла, однако дождь был вчера, а значит, что он не менял брюки. Но он не неряшливый, а значит, что он спешил сюда. – Ты наблюдательный, – Рэйчел хитро усмехнулась. – Этого недостаточно, чтобы что-то понять, но общую картину ты уловил. Однако, так не спешат, чтобы заняться любовью, даже если у тебя невероятный стояк, который сейчас порвёт штаны, а значит, у него было срочное дело. Если Ричард не ожидает его в зале – значит, дело не к нему. И ни с кем, кроме Ребекки, он дел не имел. Себастьян перевёл взгляд с хмурящейся Ребекки обратно на Рэйчел. – Как? – спросил он сухо. – Как ты это узнала? – Знания, конечно. И, самое главное, наблюдательность, – Ребекка уткнулась лицом в стол и вытянула руки. – Знания – ничто, если ты не можешь правильно их применить. Джим усмехнулся, искоса взглянув на брата, и этой доли секунды хватило для того, чтобы понять. Джим – мог.

____________

Когда Себастьяну исполнилось четырнадцать, он осветлил волосы, чтобы их с братом наконец перестали путать.

____________

Себастьян много читал. Особенно его увлекали медицинские книги, но среди них он отдавал предпочтение не столько физическим аспектам тела, сколько болезням психики. Его интересовали цепочки ДНК, наследственная информация и всяческие отклонения от нормы, связанные с неправильным количеством хромосом; его интересовало многое. Раньше он думал, что аутизм – «расстройство, возникающее вследствие нарушения развития головного мозга и характеризующееся выраженным и всесторонним дефицитом социального взаимодействия и общения, а также ограниченными интересами и повторяющимися действиями». Он цитировал себе это, не до конца понимая значение и считая, что это – отклонение в «тупость». У Джима был аутизм, это ещё доктор сказал, им тогда шесть лет было, и отклонения в социализации Джима только-только начали проявляться. Он ни с кем не разговаривал, часто повторял свои действия механически и бездумно, и все остальные признаки расстройства нервной системы были налицо. Себастьян часто сравнивал аутизм с даунизмом, но только сейчас понял свою ошибку. – Это, чёрт возьми, что? Их комната ближе к балкону была маленькой и серой, и обстановка в ней тоже была скудной: две кровати (использовалась только одна, потому что Джим не мог спать один с самых малых лет, а Себастьян не видел смысла ему возражать), стул, письменный стол и шкаф. Больше у них не было ничего, но и этой обстановке могли позавидовать многие девушки, которые пришли сюда из жизни, в которой у них не было ничего. Стены комнаты были исписанными химическими реакциями самых различных вариаций: разложение и испарение, сложение кислот и солей, и многого, многого, многого, и этих уравнении, написанных на обоях красным маркером, было невероятное множество. – Я нашёл учебник по химии, – Джим помахал ему рукой как ни в чём ни бывало. – И решил. Они никогда не изучали химию, да и даже с элементарной математикой были знакомы весьма поверхностно. Джим знал то, чего знать он никак не мог.

____________

При полнейшем внешнем сходстве близнецы слишком отличались всем остальным. Лицо Себастьяна часто оставалось неподвижным, у Джима же мимика была яркой, а кожа лица порой казалась пластилиновой; сам он был гибким, хрупким и бьющимся, в отличие от старшего близнеца, который даже когда стоял, казалось, врастал ногами в пол. Джим был маленьким гением, а Себастьян – вполне обычным шестнадцатилетним подростком, которого, как и всех парней в его возрасте, интересовали вполне обычные вещи вроде общения, вечеринок и секса. Рэйчел была умелой, а Себастьян порой – слишком насмешливым; она учила его младшего брата думать, наблюдать и анализировать, подкидывала нужные книги и задавала правильные вопросы; со старшим близнецом же она занималась совсем другими вещами. – Все говорят, что девственницы куда круче, – он вытягивает ноги, гладя сидящую на краю кровати Рэйчел по спине. – А я так не думаю. – Ты меня хвалишь, что ли? – фыркает она. Рэйчел всё такая же красивая. Она следит за своим телом, за своей кожей, а ещё она настолько ценна в этом заведении, что имеет право выбирать, спать ей с кем-то или нет, сама. – Тебя? – теперь уже фыркает Себастьян. – Зачем? Просто я не понимаю, что клёвого в том, чтобы один раз сломать девушку, а потом долбиться в неё так же, как и в остальных, только делая скидку на то, что она – бревно. Опытные лучше. – А, так ты об этом, – Рэйчел оборачивается, и её волосы ниспадают на плечи. Глаза весело блестят. – Ты просто никогда не влюблялся, мальчик мой.

____________

Джиму не нужны чужие прикосновения, и единственное, что его интересует – получение новых знаний. Себастьян не считает это отклонением от нормы, просто удивляется иногда, смотрит на брата и удивляется – как получилось так, что он, старше всего на двенадцать минут, настолько отличается от него? Дюжину раз сдвинулась минутная стрелка, и подарила им дюжину отличий. Забавно.

____________

Рэйчел, пусть никогда не говорит, но действительно привязана к ним обоим. Джим любит, когда ему читают вслух, он устраивается на кровати напротив и полностью сосредотачивается на читающем, буквально пожирает его взглядом, запоминая всё: мимику, дыхание, то, как перелистываются страницы, и это одно из немногого, что он любит действительно сильно. Рэйчел довольно часто читает ему, но почти всегда это оказывается научной литературой, Себастьян порой даже пытался бороться с ней – всё-таки, с самого детства им никогда и никто не читал сказки, но, видимо, только он мог предполагать, что Джиму всё ещё может быть нужно подтыкать одеяло. Правда, это довольно неудобно сделать, когда спишь с ним в одной постели, но всё-таки порой Себастьян включал в себе мамочку. Хотя Джим был умнее во много раз, практичнее, рассудительней, и, кажется, мог вполне позаботиться о себе сам. Сегодня Рэйчел читает ему о «детях индиго». – Это псевдонаучный термин, который был введён Нэнси Энн Тэлл, женщиной, считающейся экстрасенсом, для обозначения детей, который обладают особой аурой цвета индиго, – наблюдать за читающей вслух Рэйчел было забавно ещё и потому, что своим выражением лица она неизменно выражала отношение к прочитанному; например, к экстрасенсам и прочей магической чуши она относилась весьма скептически, а потому на секунду она сморщилась так отчаянно, что её лицо напомнило сморщенный персик. – Детям индиго приписывают множество различных свойств, такие как: высокий уровень интеллекта, необычайная чувствительность, телепатические способности и мн. другие. Утверждается также, что «дети индиго» будто бы представляют собой «новую расу людей». Явлению «детей индиго» были посвящены несколько фильмов и большое количество книг, но многие авторы расходятся во мнениях и представлениях. Этот феномен ещё ни разу не был подтверждён. – Скучно, – Джим откидывается, закатывает глаза, и лицо женщины ожесточается. – Ты дослушаешь, – говорит она уже совсем другим тоном. Глаза Джима тоже меняются, хотя выражение лица остаётся прежним – Себастьян стоит у двери, но его зрение уникально, а потому он может разглядеть практически всё и немного больше. – Есть перечень качеств и основных признаков, которые обычно приписывают «детям индиго», – снова начинает читать Рэйчел монотонно, и Себастьяну хочется зевнуть, но он больше чем уверен, что если он хотя бы шевельнётся, его обнаружат. – Асоциальность, низкая коммуникабельность, склонность замыкаться в себе. Разговоры взглядами и зачастую только со мной, добавляет Себастьян мысленно. – Самоуважение, индивидуализм, нежелание подчиняться другим, неприятие авторитетов. Молчаливое неодобрение чужих приказов; пока только молчаливое, продолжает додумывать признаки он. – Большой творческий потенциал в сочетании с высоким уровнем интеллекта, интерес к далёким друг от друга предметам, неусидчивость, энергичность, дефицит внимания, импульсивность, резкие перепады настроения и поведения, при неблагоприятном стечении обстоятельств склонность к депрессиям, чувство социальной несправедливости, повышенное чувство ответственности, невосприимчивость к традиционным приёмам воспитания, развитая интуиция и чувство опасности, способность быстро осваивать использование цифровых технологий, – Рэйчел переводит дыхание, а Себастьян понимает, что он не только слушал: подразделял на смысловые группы каждый признак. Их получилось ровно дюжина.

____________

Если бы сверхлюди действительно существовали, Джим бы был одним из них.

____________

Завтра им исполняется семнадцать, а они всё ещё спят в одной постели; кровать узкая, спать тесно, но за такое количество времени близнецы действительно приловчились засыпать, сплетаясь конечностями и придвигаясь друг у другу ровно настолько, чтобы оставить необходимое пространство, чтобы это не оказалось слишком близко. Обычно они ложатся в одной позе, на боку, чуть согнув колени, и Себастьян всегда лежит на подушке выше, в то время как Джим сползает с неё почти полностью. Они ложатся спать лицом к лицу, и Джин всегда засыпает молча и почти мгновенно. Но не сегодня. – Каково это? – вдруг спрашивает он, и Себастьян вздрагивает от неожиданности. – Что – это? – спрашивает. – Когда тебя трогает кто-то? Когда ты… занимаешься любовью? – Джиму чуть неловко, он ёрзает, а Себастьян холодеет, понимая, что как-то упустил момент, когда они перестали быть друг для друга всем, когда Джим стал мяться прежде, чем задать ему какой-либо вопрос, когда он, Себастьян, перестал понимать его с полуслова. Себастьян упустил момент. Ты просто никогда не влюблялся, мальчик мой. – Я не занимаюсь любовью, – фыркает старший из близнецов. – Серьёзно, это так банально звучит, но я в это верю. – И что же ты тогда делаешь, например, с Рэйчел? – Джим чуть подвигается вверх по подушке и выпрямляет ноги, чтобы не скинуть брата с кровати. – Трахаюсь, – это звучит так просто, что даже не смешно. – Чтобы заниматься любовью, надо любить? У Себастьяна всё всегда было слишком просто. …склонность приобретать знания эмпирическим путём… – Каково это? – повторяет Джим, продолжая беспокойно ёрзать. – Каково? ... склонность приобретать знания эмпирическим путём… – Да это так и не объяснишь, – растерянно усмехается Себастьян. … склонность приобретать знания эмпирическим путём… – Я хочу знать. ____________ Это оказывается слишком сложно – оттолкнуть то, что должно являться с тобой одним целым. Себастьян не может, не может не потому, что боится упасть с кровати – да там даже нет ничего, обо что можно удариться головой при падении! – не может не потому, что между его ног просунута одна нога Джима, которой он довольно крепко обхватил его ногу, не потому, что он впал в прострацию или его лишили возможности двигаться – он куда сильнее младшего близнеца, он бы выбрался, если что; но он просто не может. Это не осознавалось, это нельзя было объяснить, Джим ткнулся носом в шею Себастьяна, придвигаясь ещё ближе, подаваясь бёдрами вперёд, чуть трясь, и надо было что-то сказать, но он онемел просто, его лицо застыло, он сам застыл и слова – слова тоже застыли в горле, Джим продолжал подаваться бёдрами навстречу, движения его были довольно чёткими и выверенными, а ткань штанов, проезжавшаяся по голому животу, довольно влажной, и Себастьян только дышал через рот, прекрати, прекрати, хватит, дышал так глубоко, как только мог, но воздух застревал у него в лёгких, колол, и Джим тоже дышал тихо и прерывисто, издавая какие-то довольные мурлычущие звуки. …склонность приобретать знания эмпирическим путём… Хватит. Себастьян прерывисто выдохнул, когда Джим сместил ногу, зарычал, когда он вжался своим стояком в его бедро, обхватил его ногу своими ногами и толкнулся вперёд, потому что эмпирическим путём – это на собственном грёбаном опыте, потому что в комнате было слишком жарко и слишком холодно одновременно, а старая кровать всё равно провокационно скрипела от каждого движения, потому что он досчитал до двенадцати, но так и не проснулся, а ещё – потому что прямо перед ним было его лицо, такое же, как его, и оно искажалось, оно почти просило о близости, и твою мать, этого оказалось вполне достаточно, чтобы толкнуться вперёд, чтобы продолжать это делать быстро и яростно, чтобы потерять и стереть грань реальности и уже через неё почувствовать, как явно сползли пижамные штаны Джима, и по коже проехалась уже обнажённая головка члена, оставляя влажные разводы на животе, и Себастьян снова рыкнул, коротко и резко, замедляясь только для того, чтобы сдёрнуть их штаны и трусы вниз и толкнуться друг к другу уже так, и Джим издал тихий гортанный звук, его тело напряглось и замерло, и завтра надо будет менять чёртово постельное бельё; он грязно и влажно кончил Себастьяну на живот, но на этом не остановился; Джим обхватил пальцами член брата, и тому понадобилось совсем немного, чтобы достичь разрядки, он грязно выругался, его сознание, отключившееся чёрт знает сколько времени тому назад, заволокло каким-то болезненным удовольствием. Ты просто никогда не влюблялся, мальчик мой. Где-то вдалеке (кажется, эта полоумная громкая кукушка стояла в комнате Ричарда) пробило двенадцать. Свой семнадцатый день рождения Себастьян встретил на улице, полураздетым, сжимающим зубами фильтр сигареты и чуть больше чем полностью разбитым.

____________

Джим цепляется за него так отчаянно, будто тонет.

____________

Возраст, с которого возможен добровольный призыв в армию Великобритании – шестнадцать лет (с разрешением родителей); Рэйчел ему не мать, а Ричарду глубоко наплевать, где и зачем подписываться. Себастьян не глуп; не настолько умён, как его сумасшедший младший брат, но всё же вовсе не глуп; наблюдателен, умеет заводить нужные знакомства и быть обаятельным тогда, когда это нужно, именно потому его документы оформляются втрое быстрее, он никому ничего не говорит и не объясняет, только фамилию меняет на другую, паспортный стол утверждает её (да им и разницы нет), а ему действительно не хочется носить фамилию наркоманки и шлюхи, которая в своей жизни даже родить не смогла по-человечески. Джим не может жить без него, а Себастьян примерно представляет, каково это – когда твой мир замыкается на одном человеке, как это непрактично и больно порой получается. Он никому не обещал защищать брата, но он делает это, потому что сам порой за него цепляется. Это ближе невозможного, а ещё – трудней невыполнимого: защищать от самого себя. У Себастьяна под кожей царапается ужас.

____________

Когда приходит время, он уезжает затемно; двенадцать раз рука тянется к мобильному телефону, чтобы написать хотя бы прощальное сообщение. Номер их комнаты – шестьдесят шестой, и свет сейчас там не горит, а Джим, в отличие от него, Себастьяна, не умеет быть незаметным. Он уезжает молча, понимая только одно: вся его жизнь замыкается на числе «двенадцать».

____________

Может быть, Джим пытался написать ему – брат бы мог найти что угодно и где угодно, потому что от его деятельного ума невозможно скрыться; может, он писал в военную часть множество писем, потому что сам Себастьян чувствовал себя так, будто у него вырвали оба лёгких. Может быть, он и писал, но Себастьян не смог прочитать ни одного письма. Потому что на вторую неделю пребывания на лондонской военной базе его перенаправили в Афганистан.

2.

Steel to my trembling lips. How did the night ever get like this?

+

Ты просто никогда не влюблялся, мальчик мой. Повторяющий эту фразу голос Рэйчел звучит в голове изо дня в день, перекрывая шум снарядов и стрельбы, и Себастьян понимает – он влюблён. В копоть на щеках, в эти звуки, в увязающие в песке ноги, в эту физическую боль, перекрывающую всё на свете, запечатывающую его самого. Он влюблён в старую винтовку, на которой знает каждую царапину и её историю, влюблён в ужас в глазах врагов и трепет в глазах союзников. Он влюблён в войну и смерть, и они, платя взаимностью, множество раз вытаскивают его из-за грани.

____________

Его зовут Себастьян Моран, и свет не видел человека безжалостнее.

____________

Себастьяну девятнадцать, и он уже младший капрал; у него чёрные корни волос и обесцвеченные кончики, у него ни один мускул не дрожит, когда он наводит на кого-то прицел; его недолюбливает каждый из его гарнизона, потому что даже дьявол не может убивать с таким непроницаемым выражением лица.

____________

Себастьяну двадцать три, и его повышают до капрала; у него отрасли волосы и список убитых перевалил за сотню, он измождён и устал, и его изредка проскальзывающая усмешка кажется картонно-жуткой, натянутой – так не смеялся даже Гуинплен, которому разрезали рот, так не смеялся даже самый сумасшедший человек. Себастьяну двадцать три, он в забытой богом стране уже шесть лет, к нему не приходят и письма, и в Англии его никто не ждёт, и дома – дома у него тоже нет. Война сломала его, сломала и собрала заново.

____________

Себастьяну двадцать девять, и он сержант, ключевая фигура во взводе; у него на плече вытатуирован тигр, и он убивает даже детей. Его называют тигром, потому что никто не уходит от него живым; его звериная зоркость поражает, а солдаты за спиной шепчутся, с облегчением замечая, что хорошо, что такой человек, как он, сражается на их стороне. Себастьян не врёт, что сражается за мир, но честно признаёт, что любит смерть, потому что сражаться ради войны – нелепо и парадоксально, а вот убивать ради себя самого – куда более реалистично. Его презирают за эту честность, его ненавидят за это. Руки Себастьяна в крови не по локоть и даже не по плечо – он искупался в ней полностью.

____________

Себастьяну тридцать, и за боевые заслуги он повышен до унтер-офицера первого класса, и это – самое высокое неофицерское звание в британской армии; он отвечает за дисциплину, подготовку и жизнь шестисот пятидесяти солдат тогда, когда не может быть уверенным в своей собственной жизни. Себастьян – образцовый солдат и лучший убийца только потому, что он поклялся себе никогда не сбегать; потому, что уже сбежал однажды. Его брат-близнец, половина его целого, похоронил его тринадцать лет назад. И в одном Себастьян действительно сильно ошибся – это не Джим без него не мог. Сам Себастьян замкнул свой мир на одном человеке. Человеке, который не знает, что Себастьяна ещё можно ждать.

____________

Себастьяну тридцать два, и он всё ещё продолжает поражать; с ним делают то, что возможно только чисто гипотетически, то, что происходило единичные разы в истории: переводят из неофицерского звания в офицерское, он получает «подполковника», но в его жизни не меняется ничего, кроме чина. Себастьян сломан и опустошён полностью, и рассудок пробуждается только тогда, когда он приходит в ярость. Он чувствует себя пустой бутылкой из-под виски, солнце Афганистана выпило и высушило его до дна. Он идёт по кругу, возвращаясь к началу пути. Убежать не получилось.

____________

Себастьяну тридцать четыре, и ему дают полковника за то, что он уходит в отставку, потому что особенно успешно странами правят те, кто умеет держать людей в ужасе; плевать, что ему не нужны эти страны и эта власть, главное, что он может, а возможности – это то, что в конце концов побеждает желания. У него глаза помертвевшие и губы потрескавшиеся, он забыл, когда он родился, и не помнит, был ли он кем-то в своей прошлой жизни. Он оцепенел, одеревенел и забыл всё, что когда-то делало его человеком; прошёл через войну, и она сама прошла через него. На дворе октябрь две тысячи десятого, и он садится в машину, которая отвезёт его в военный аэропорт.

____________

Себастьяну тридцать четыре, и он умирал двенадцать раз. Но войне нравился снайпер. Ей не хотелось терять его так быстро. Он выкарабкивался из-за края, цепляясь за тончайшие нити.

____________

Их в машине двое; солдат, который сидит на переднем сидении, даже не оборачивается. Себастьян привычно подмечает детали: был ранен некоторое количество времени назад, стал непригоден для службы, не расстроен, но в прострации. И, что особенно весело, он определённо старше Себастьяна, но в Афганистане не так давно. – Вы военный врач? – спрашивает он только для того, чтобы подтвердить свои догадки; плечи сидящего на переднем сидении солдата каменеют, он распрямляется. – Да, – говорит он немного хрипло, как будто ему трудно дышать из-за пыли. Ему, может, действительно трудно, а Себастьяну хочется вдохнуть воздух полной грудью, хочется, чтобы пыль осела в лёгких, которые выбили ему семнадцать лет назад. Себастьяну некуда возвращаться, а потому он действительно не хочет уезжать. Он сломался тогда, когда осознал, что не нужен даже здесь. – Я Джон, – говорит солдат через некоторое время. – Джон Ватсон. Себастьян молчит. Его война закончилась.

3.

We'll make the same mistakes, I'll take the fall for you, I hope you need this now, cause I know I still do.

+

Время не щадит никого. Себастьян сходит с трапа последним, и так как здесь совершенно точно не может оказаться никакого зеркала (да и в зеркале должен бы был отражаться и самолёт за его спиной), то он делает множество выводов за секунду, слишком горячится; однако лицо его остаётся бесстрастным даже когда он преодолевает последнюю ступеньку. Джима невозможно не узнать точно так же, как нельзя забыть своё отражение. По сути, это и есть его отражение, осунувшееся точно так же, как и он, суховатое, но живое отражение, только кожа у него чуть бледнее, и взгляд более живой. За его спиной стоят люди в чёрных смокингах, а за спиной Себастьяна осталось залитое солнцем небо и песок, пропитанный кровью. Себастьяну тридцать четыре, и он не видел то, что любил больше всего на свете, семнадцать лет своей личной войны; Себастьян убил сотни людей за это время, искупался в чужой крови и застыл внутри самого себя. Себастьян сломан. Себастьян наклоняет голову и высовывает язык, и Джим делает точно так же – как в зеркале. Как в детстве. – Ты не меняешься, – усмехается он картонной улыбкой. Джим рассматривает его цепко и внимательно. – А ты – да.

____________

Чёрный «Роллс-ройс» – явно новый, и Джим плюхается на заднее сиденье, двигается, чтобы Себастьян тоже мог залезть; дверца закрывается, и два человека в чёрных костюмах садятся на передние сиденья. У них настолько отсутствующие выражения лиц, что их можно принять за статуи, но Себастьян не в том положении, чтобы об этом говорить. Он и не говорил. – Хороша? – Джим любовно похлопал по сиденью ладонью. – Это рейстайлинговая модель, выпущена всего в две тысячи девятом году. Себастьяну хочется спросить, что значит «рейстайлинговая», да ему вообще хочется спросить слишком многое, но он молчит. Машина петляет по переулкам, по таким знакомым и непривычным улицам, и уже вечер, и все огни Лондона зажжены, и это нечто невероятное – вернуться сюда снова, он бы возвращался и возвращался, опустошённый и практически неживой, чтобы смотреть на всё это и чувствовать, как медленно оттаивает и оживает всё внутри. Себастьян может дышать. Спустя семнадцать лет – снова. Он смотрит вперёд, следя за городом в окне автомобиля боковым зрением: во-первых, потому, что так можно увидеть намного больше, а во-вторых, потому что искоса наблюдает за братом. Он кажется таким простым и понятным, будто Себастьян и не уезжал никуда, будто всё это время провёл рядом, но он и осознаёт, насколько они сейчас чужие друг другу. Нельзя считать центром своей вселенной человека, который тебя оставил.

____________

Они объезжают Лондон вдоль и поперёк, тратя на это несколько часов, и Себастьян, поначалу пытающийся запомнить, куда его везут, расслабляется и оставляет эти попытки. После того, как «Роллс-ройс» останавливается, Моран с удивлением узнаёт Эбби-Роуд, Джим вылезает из машины, жестом указывая своим «статуям» остаться, и Себастьян вылезает следом. У него покалывает в кончиках пальцев, и из головы не выходит совершенно идиотское желание потрогать брата, потому что, закрывая глаза, он всё ещё видит Афганистан. Джим доводит его до квартиры, вручает ключи и усмехается. – Адаптируйся в Лондоне, – напутствует, хлопая по плечу, прежде чем уйти. Себастьян, конечно же, понимает, что семнадцать лет – это не просто срок; что нельзя продолжить жизнь, которую ты просто так бросил. Себастьян понимает, что Джим научился жить без него, конечно. Но проблема в том, что он сам так не умеет.

____________

Небольшая квартира на Эбби-Роуд не становится домом, но пристанищем, и Себастьян, каждый раз выходя на улицу по тому или иному делу, ощущает себя дикарём; да и как может чувствовать себя человек, вернувшийся из войны в мирную жизнь? Джим звонит каждый день, но разговаривают они не больше пяти минут, и это нормально, потому что они чужие; Себастьян гадает только, когда брату надоест и он перестанет. На протяжении недели он не перестаёт, а в воскресенье, выходя из ванной и промокая полотенцем волосы, он сталкивается с Джимом в коридоре; тот вертит на пальце связку ключей и усмехается. – Я заварил мятный чай, потому что ничего другого не нашёл, – информирует младший брат, и Себастьян кивает. На кухне ещё теснее, чем в коридоре, потому что у Себастьяна куча коробок с вещами, которые он даже не начинал разбирать, и сесть некуда, а потому Джим немного резко останавливается у стола и разворачивается, и Себастьян, отвлечённо думающий об этих же коробках, налетает на него. Они одного роста, и волосы у них теперь снова одного цвета, и если бы не загар и разная одежда, то вполне можно было бы принять их за одного и того же человека; Джим облизывает губы и хлопает ресницами, смотря на Себастьяна в упор. – Чай уже остыл, – говорит он нараспев. Чай остыл, зато внутри Себастьяна что-то взрывается.

____________

Поцелуи получаются беспорядочными, а прикосновения – неожиданно жадными, и Джим откидывает голову, подставляя Себастьяну шею, тот проходится по ней языком, прикусывает адамово яблоко, оно трепещет, а младший брат тяжело дышит, взмахивает рукой, задевая одну из чашек с чаем, и пахнущая мятой лужица медленно расползается по столу. Себастьян рычит: в спальню, и Джим обхватывает ногами его пояс, прижимается, и, несмотря на общую похожесть, Себастьян куда крепче и сильнее Джима, о ключицы которого, кажется, можно порезаться. Они падают на кровать поперёк, и Джим, распластываясь под ним, смотрит искоса и хитро, а Себастьян, оказывается, всё ещё понимает язык его взглядов. Сейчас он спрашивает: от этого ты бежал? И добавляет: убийца может судить о неправильности? Себастьян шлёт к чёрту все нормы и наклоняется к его губам.

____________

– Если хочешь рассказать что-то шокирующее, то это надо сделать после хорошего секса, – Джим мурлычет и потягивается, словно довольная кошка, прогибается в спине. Себастьян фыркает, и, свешиваясь с кровати, тянется к стулу, на котором лежат его брюки. В правом кармане находится пачка сигарет. Курить в Лондоне – это практически то же самое, что убивать людей из пистолета, но Себастьян умеет и то, и другое, а потому чиркает колёсиком и затягивается. Джим не морщится, только наблюдает за ним во все глаза – рассматривает каждый шрам на теле, каждую новую отметину, запоминая. Себастьян откидывается на подушки, позволяя младшему брату сесть на его живот. – Так ты – Мориарти? – спрашивает он. Джим усмехается, и, опускаясь, прикасается губами чуть ниже пупка.

____________

Джим никуда не уходит ни утром, ни на следующий день. Они много валяются в постели, и если Себастьян хотя бы делает вид, что пытается осознать всю неправильность положения, что с его стороны уже чертовски лицемерно, то Джим просто расслабляется и получает удовольствие. Ближе к вечеру Джим всё-таки вылезает из кровати, но лишь для того, чтобы открыть окно, потому что из-за сигаретного дыма в комнате становится нечем дышать. – Ты выпускаешь дым или впускаешь? – интересуется Себастьян почти весело. Джим не отвечает, разворачивается к нему спиной и утыкается носом в окно. – Ты мне нужен, – говорит он после недолгих раздумий. Себастьян всё понимает ещё до того, как Джим успевает договорить; зачем ещё может быть нужен профессиональный снайпер и полковник в отставке авторитету преступного мира? Себастьян не строит никаких иллюзий по поводу и без повода, потому что глаза младшего брата не живее его собственных. Война научила его одному: никто никому не нужен. Это гены, и если Джим гениален во многом, то Себастьян просто научился разбираться в людях. Он понимает: он чужой. Он понимает: верить нельзя никому. Он понимает слишком многое, но ему банально хочется забить на все эти понимания. Когда тебе тридцать четыре, и ты уже мёртв, не хочется понимать ничего.

____________

– Я могу доверять только тебе. – Брось, ты никогда никому не доверяешь.

____________

На раздумья Себастьяну нужно несколько дней, а ещё – пару раз проснуться от кошмаров. Картины Афганистана настолько ясно стоят перед глазами, что он всё ещё чувствует брызги крови на губах, и ветер всё ещё треплет его волосы; это именно то, от чего военные не могут отойти без посторонней помощи, и Себастьяну явно надо обратиться к психоаналитику, но он даже не думает этого делать. Он держит в руках пистолет, не заменивший ему привычно винтовки, и молчит. Ему требуется ещё два кошмара, чтобы позвонить Джиму.

____________

С тех пор, как он становится доверенным лицом, все стирается. Себастьян теперь уже насовсем становится Мораном, а Джим – Мориарти, они не называют друг друга по имени даже под страхом смерти, они не сцепляют руки в момент переживаний, как делали это когда-то – они просто знают друг друга, читают каждую реакцию и намерение. Мориарти непредсказуем, но снайпер видит его насквозь. И в этом насквозь – ничего.

__________

Ночью с двадцатого на двадцать первое октября две тысячи десятого года происходит сразу несколько событий: часы бьют двенадцать раз, пуля пробивает стекло колледжа Роланда Керра, а Мориарти, скрестив руки на груди, улыбается своей акульей довольной улыбкой. Моран чистит винтовку, закинув ноги на стол. Ему немного неудобно, но зато в таком положении отдыхает спина. – С днём рожденья меня, – поёт Мориарти весело. – Шерлок Холмс – мой лучший подарок! Когда им исполняется тридцать пять, игра начинается.

____________

Это становится похожим на замкнутый круг, в котором Мориарти живёт ради того, чтобы подкидывать проблем консультирующему детективу, а Моран – затем, чтобы охранять его от самого себя. Не этим занимается доверенное лицо, Себастьян прекрасно знает это, но его мир изначально был замкнут на одном человеке, именно на том, который пусть и нуждается в нём, но легко может заменить его для себя. Себастьян сам виноват в этом, но пускаться в поиски причин и следствий уже слишком поздно. – Ты не научил меня заниматься любовью, – Мориарти любит сидеть на его животе, он делает так в одежде и без неё довольно часто. – Ты же не предполагаешь, что я могу хотя бы немного любить тебя? Моран ухмыляется и качает головой. Они трахаются до самого утра.

____________

Когда Мориарти начинает вести с Шерлоком почти прямую игру, всё медленно начинает скатываться ко всем чертям – Себастьян не может сказать, в чём именно это выражается, но он просто понимает это. Шерлок Холмс – интересный сукин сын, который прекрасно понимает, что если на него наведена красная точка лазерного прицела – значит, не факт, что он успеет выстрелить в бомбы первым; Себастьян, у которого всё ещё прекрасное зрение, просчитывает не варианты возможных действий Шерлока, но читает его самого, и спина его неестественно напряглась, а значит, он понимает, что они не смогут уйти живыми. Они бы и не смогли, если бы не позвонила Ирен – эта хитрая и восхитительная кобра, у которой получается доводить до крайней степени ярости всех, заставлять их совершать глупые и необдуманные поступки. Ирен играет на чувствах, и это Моран считает куда более действенным. Если забыть о том, что тот, кто умеет играть на чужих чувствах, сам подвержен им больше всего.

____________

Моран сидит на стуле, и, закинув на стол ноги, чистит винтовку. Моран стоит на коленях, и на шее его – плотный ошейник. Он предан во всех смыслах.

____________

Себастьян смотрит на своего младшего брата и ненавидит шлюху-мать, потому что она произвела на свет чудовищ. Мориарти играет с Шерлоком, как кошка с мышкой, Мориарти играет с самим собой, потому что ему больше ничего не остаётся. И только с Мораном Мориарти не играет, потому что те, кто готов ради тебя на всё – игрушки довольно скучные. Себастьян не доверяет и не принимает. Но ради Джима он действительно готов на всё.

__________

Джеймс Ричард Брук устраивается на подоконнике, ожидая лучшего представления в его жизни. Ему удастся обхитрить Шерлока Холмса и в очередной раз доказать своё превосходство. Всё потому, что Себастьян никогда не опаздывал.

___________

Себастьян Ричард Брук – старший из двух братьев-близнецов, родившихся у шлюхи и наркоманки двадцать первого октября тысяча девятьсот семьдесят шестого; он родился раньше Джеймса Ричарда Брука на двенадцать минут. Шерлок Холмс не обладал этой информацией. Шерлоку Холмсу теперь было некуда бежать.

____________

Себастьян наблюдал за братом достаточно долго, чтобы научиться полностью копировать его поведение; он перестал тренироваться и поддерживать мышцы в присущем военному тонусе, стал мало есть, а потому стал куда худее. Его работа закольцовывалась на умении целиться, держать винтовку и слушать, а потому он мог позволить себе это. Себастьян мог скопировать Джима полностью, как тогда, когда им было по четырнадцать, и он, психанув, что все их путают, пошёл и осветлился. Шерлок Холмс чувствует что-то неладное, но не может объяснить это, не может понять, в чём дело, и Морану действительно жаль, что не может объяснить это. Он читает эмоции детектива как раскрытую книгу, он видит, как тот, пусть и нервничает, но вполне уверен в чём-то; и тогда Себастьян может предположить, что Шерлок знает, как ему уйти с крыши живым. Но ему плевать – он играет свою роль, и где-то там, из окна дома напротив, брат наблюдает за ним. Себастьяну ничего не жаль – может быть, только того, что он не дослужился до генерала – гений преступного мира Мориарти надавил на нужных людей, чтобы того, в ком он сам нуждался, насильно отправили в отставку со званием полковника на погонах и оглушительной пустотой внутри. Себастьяну ничего не жаль, поэтому он смеётся, делает удивлённое лицо и пускает себе пулю в рот.

____________

Себастьян умирал двенадцать раз, но теперь он не на войне. На тринадцатый раз смерть уводит его с собой лично.

4.

I'm beautifully addicted.

+

Телевизоры всей страны транслируют его лицо, и Шерлок Холмс жив, а значит, может составить ему конкуренцию. Они остались одни на поле боя, а значит, всё будет куда интересней. Мориарти крутится на стуле и смеётся – о, он крайне рад тому, что сейчас происходит, крайне весел, потому что всё получилось так, как он хотел. Правда, есть всего один минус – искать новое доверенное лицо очень и очень хлопотно.

____________

«Соскучились по мне?»