***
Как их было много! И все шли, шли большим потоком, с подарками, с соболезнованиями, нажирались до отвалу и уходили с раздутыми животами, словно насосавшиеся клопы. Поздравление, затем сочувственная тирада, подарок под ёлку, а дальше жрать, жрать, жрать, вино, мартини, ликер, фрукты, салаты - до тошноты. Пока тебе пусть поправляется смотри не помрёт. Цунами, нашествие, люди. Их было слишком много, - когда раздался очередной звонок, Генриетта Киреева, смертельно уставшая от громаднейшего наплыва гостей, пошла открывать без особой охоты, в глубине души надеясь, что элементарно ошиблись дверью. Под ногами у неё путался золотисто-рыжий щенок лабрадора. Счастье - больше никого нет и можно вытерпеть ещё одного пятнадцатиминутного идиота, выпроводить его и встретить праздник в полном одиночестве... Мысленно проклиная на все лады принесённого нелёгкой, Генри припала к глазку и замерла, не в силах ни двинуться, ни хоть что-нибудь произнести. Куда делись, куда исчезли усталость и раздражение? В тумане; что происходило "до" - Генриетта и не вспомнит. На узкой и тёмной лестничной площадке стоял он. Спутать невозможно, именно он; его фигура, его манера неподвижности ожидания! Заметно изменившийся, повзрослевший, небритый, другой, всё же он - Леонид Барков, возлюбленный Генри! Дрожащие пальцы сбегают вниз, нашаривают ручку замка, поворачивают её два раза... Дверь распахивается настежь. С пронзительным визгом, достойным высшим похвал, Генри, не дав ни секунды опомниться, бросилась к своему мужчине, изо всех сил, на какие была способна, обняла его и прильнула обветренными, искусанными губами к его губам, наградив таким страстным, смачным и звенящим поцелуем, какие цензоры обычно вырезают из французских фильмов. Без разницы, что куртка мокрая от снега, без разницы, что его губы хладнее льда; Лео пришёл, возвратился - это главное, а остальное внимания не стоит... - Лео, дурачок мой... Вернулся! - шептала Генриетта, приотпустив ошалевшего, обалдевшего от такой встречи Леонида, не успевшего ничего предпринять, кроме как ответить взаимным проявлением любви. - Невероятно долго с тобой не виделись! Сразу узнала тебя. Я чувствовала, чувствовала, что ты придёшь! Где пропадал, чудовище? Снова объятие, объятие - и радость, счастье от свидания. Генри стиснула его так, словно боялась, что он исчезнет, испарится, растает, как виденье, как дым... Леонид, обычно спокойный и сдержанный, улыбался вовсю: - Гена, не хотелось бы беспокоить, но можешь меня отпустить? Задушишь ведь; слышишь, как кости трещат? Генриетта послушалась. - Ты шикарно обнимаешься. Офигенно. Впустишь меня на ночь, хотя бы на одну?.. Можно. Пусть войдёт. Гена повернулась к нему спиной и вошла в квартиру. Леонид последовал за ней, уже в дверях оценивающе произнёс: - А ты всё так же чарующа, пленительна и шикарна. Амазонка моя, - и шлепнул её по круглому, аппетитному задику.***
Оба, ужасно довольные друг другом, стояли в прихожей. Живой тёплый воздух, приятный и пряный, до отказа напоен тем особенным, уникальным запахом, по которому можно безошибочно отличить одну квартиру от другой; сегодня же к нему присоединились обычные новогодние ароматы оранжевощёких мандаринов, шампанского и крепкого красного вина, салатов, свежекупленных безделушек и бесподобное хвойное благоухание прекраснейшей зелёной ёлочки. Лео осмотрелся. Абстракциозные обои, рисунки и гравюры на стенах, средства по уходу за скоплением обуви около старой рассохшейся тумбочки, развешанные светящиеся гирлянды, одежда на вешалках, да на лампе серебристая мишура со звездочками. Из прошлого восьмилетней давности здесь осталась только тумбочка; благодаря ей прихожая казалась своей, родной... Чудесно. По полу катался очаровательный щенок лабрадора, сжимающий всеми четырьмя лапами новенькую, но уже погрызенную туфлю. Его довольное выражение мордочки и забавно виляющий хвост выдавали приподнятое, игривое настроение, какое бывает только у детёнышей кошек и собак. Увидев его, Леонид, замирая от восхищения, присел на корточки и ласково потрепал за ухо. Генри, приметившая это, наградила Лео великолепнейшей, сногсшибательной улыбкой: - Я знала, что тебе понравится Майя, а ты полюбишься ей. Обычно она никого к себе с первого раза не подпускает, трусит немного. Долго будешь сидеть тут в верхней одежде? Давай, раздевайся и дуй со мной на кухню. У меня есть горячий чай... Пойдём, ты ведь сильно замёрз! - Ну...не очень-то, я достаточно тепло одет. Но всё же продрог, на улице чертовски сильный ветер, - Лео резко поднялся. Щенок, испугавшись, бросил туфлю и убежал в гостиную. - Ты можешь секундочку обождать? Мне сейчас хочется побыть одному. Леонид не кривил душой, говорил правду, и всепонимающая Генри молча удалилась в свою комнату, напоследок улыбнувшись возлюбленному. Лео остался в тихом, ничем не прерываемом одиночестве. Он медленно прошёлся по прихожей, задумчиво прикоснулся пальцами к тумбочке, такой старой, родной и особой... Закрыл глаза. Мгновенно нахлынуло, захлестнуло нежной и мягкой волной, понесло то долгожданное, яркое, прекрасное чувство теплоты, лёгкости, уюта, принятия, тихо-радостное ощущение счастья - ты дома, всё хорошо и иного не требуется, душа безмятежна, спокойна и своим спокойствием до невозможности похожа на изумрудный холмистый луг, залитый золотисто-жёлтыми лучами солнца. Теперь Лео мог всё. - ГЕНКА, БЫСТРЕЕ! - беззлобно рявкнул он, открывая глаза и скидывая на пол шапку, спортивную сумку и расстёгнутую куртку.- Что ты там, дурочка, копаешься? Молчание. Прошла одна вечная минута, дверь неслышно отворилась. Держа в нежных красивых руках какую-то запечатанную красно-зелёную коробку, из комнаты вышла она, она, соблазнительнейшая, сексуальная, стройная настоящая искусительница с идеальной, безупречной фигурой. Совсем неправдоподобное видение из другого мира: первый мужчина на Земле и первая женщина, тёплая, удивительная, живая, его женщина... Словно крик, так она была хороша. И при виде её какая-то яростная жажда жизни и любви вдруг ударила в голову, как свежий хмель. Находясь в лёгком бреду, Лео чувствовал, что он есть, живёт, существует, как рядом есть, живёт, существует его Генри, часть всего сущего, смысл, любовь без ссор, лишних слов, непонимания и эгоистичных требований. На секунду Леонида охватил безудержный порыв страсти, смешанной с безумием и нежностью, чуть не снёс с ног и не бросил к Генриетте, давая желание обнять, прижаться, поцеловать, а потом... Он не был человеком, нет, он был самым последним пьяницей, внезапно получившим свидание с единственной уцелевшей бутылкой крепкого портвейна, так сильно было желание. Лишь путь, путь, сближение, потеря мыслей - сильнейшее чувство. Генри успела переодеться. Вместо чёрно-серебристого длинного платья она надела короткие обтягивающие шортики, зрительно-выгодно удлиняющие её стройные шикарные ноги, и светлую футболку с прямо-таки глубочайшим вырезом на груди; больше ничего, кроме мягких белых носочков. - Ты, чудо, Геннадий, ты настоящее чудо, удивительно хороша! Мне кажется, я выпил три литра водки, так всё странно, но - моё опьянение вызвано тобой. Да, я люблю тебя, люблю твою фигуру, твои офигенные губы, взгляд твоих глаз, твой характер, всю тебя, даже с недостатками! Я хочу тебя, хочу больше всего на свете! - Леонид Барков говорил достаточно громко, почти кричал. - Что со мной? Я уже сумасшедший? - Не думаю, - смущённо улыбнулась Генри. - Ты весь охвачен влечения порывом, бурей сильной страсти... А страсть - в какой-то мере и есть безумие. Лучше спрячем её ненадолго, прибережём? Пошли есть, ты наверняка голоден. Леонид и Генри отправились на кухню. Едва они переступили через порог, как сразу очутились в самом чреве рассерженного Везувия. Здесь горел неяркий матовый свет, приглушённый мутнейшим заслоном различных ароматов. Витали съедобные, трепетные, прекрасные запахи фруктов, чая и кофе, мандаринов, пряностей, специй, приправ, салатов, свежей колбасы, жареного мяса, копчёной рыбы и прочих возбуждающих аппетит кушаний... Генриетта поставила коробку на одну из десяти табуреток, усадила Леонида на соседнюю и отошла к холодильнику, открыв его, принялась рыться. - Хозяюшка моя, да ты ведь переплюнула все индийские королевские пиры такими вкусняшками! Сходили, называется, горячий чай попить, - ляпнул Лео, глядя как Генри, полусогнутая, вертит своим задиком. Она что-то довольно пробурчала, а вскоре явилась с большой плиткой шоколада, мешочком сладких конфет и пакетиком с бело-розовыми зефирками. Эти прелести она разложила на большом кухонном столе, к которому я сразу придвинулся поближе. - Ты только меня подожди, милый, ладно? Лео промолчал. Генриетта сказала что-то ещё, но он её не слушал - его действиями правил голодный, бунтующий, наглый желудок. Сервировка стола оказалось изумительной. Дымились маленький чайничек и кофейник, сверкали белизной чистые кружки, по краям располагались десять приборов, состоящих из пустых рюмок, вилок, ножей, ложек, тарелок и салфеток. Аппетитной россыпью в хаотичном порядке лежат прозрачные хрустальные блюдца с разными видами варенья, красной и чёрной икрой, джемами с кусочками фруктов, салатницы красуются обычными новогодними "Зимним", "оливье", батарея холодных бутылок сверкает цветом хризантемы, рдеет кровавым рубином; овощное рагу и варёная картошка с нефритовым укропом беспардонно дразнят вкусовые сосочки, копчёная колбаса соблазняет невероятным ароматом, фаршированные сосиски украшены листьями салата и дольками помидоров; ближе к центру стола высится оранжево-красная гора неочищенных мандаринов; в двух глубоких тарелках доверху нарезанных ломтьев белого и серого хлеба, ровным кругом на больших подносах уложены нарезанные дольки, кружочки разных фруктов, покрытые узором из взбитых сливок; полно всевозможных пряностей, специй, приправ, соусов, маринада, растительного масла, сметаны, кетчупа, зелени - для украшения и лучшей усвояемости яств. В самом центре стола возлежат три коронных блюда: жареное мясо кролика, обильно смоченное вином, лимонным соком, маринадом и сдобренное кусочками лука, помидоров, зубьями чеснока; молочный поросёнок, золотистый и лоснящийся, с печёными яблоками во рту и вокруг себя, усеянный кружками картошки, зеленью и прочей ему принадлежащей вкуснотой; наконец, закопчённая кефаль, политая растительным маслом, дразнящая коричневато-позолоченной корочкой, засыпанной веточками укропа. На десерт идут янтарно-изумрудные гроздья винограда, слоёное печенье, мягкие пряники, конфеты и фруктовый десерт. Изумительно. Все эти привлекательнейшие лакомства обволакивали кухню благоуханным ароматом, бальзамировали воздух помещения навечно, заставляя трепетать желудок, ноздри и лёгкие, пробуждая зверский аппетит и переполняя рот слюной... Леонид молчал, молчал долго, изо всех сил пытаясь верить собственным глазам. Поражённый до глубины души, воскликнул: - Генка, ну ты и даёшь, хозяюшка чёртова! Это просто офигенно, невероятно офигенно, суперкруто! Так прекраснейший запах... Dolce vitae, мать вашу! - Леонид мечтательно добавил. - Я чувствую что застыну, превращусь в сладко пахнущую, вкусную мумию на ближайшие сотни лет, а потом растаю как дым, превратившись в облачко приятного благоухания... Ты хоть понимаешь, насколько это всё вкусно выглядит? - Ещё бы. Я старалась. И мама помогала, - тихо ответила Генриетта. - Вы с матушкой молодцы, вы на самом деле кулинарные богини! Но не понимаю, зачем так много наготовлено? Нам двоим и за десять лет всего не съесть! А если и съесть, то ещё лет десять сидеть на одной только соде. - Это ведь не всё, милый. Гости приходили, и то что сейчас на столе - остаточки их трапезы. Завтра снова зайдут, - раскрыв стеклянные двери минибара Генри засунула туда лишние восемь рюмок, вынула бутылку мартини, которую поставила на стол рядом с шампанским, вином и ликёром. Восемь ножей, вилок и ложек - отправлены в кухонный ящик. Тарелки - в один из трёх оранжевых шкафчиков, нависающих над электроплитой, раковиной и разделочным столом. - Кстати, в духовке лежит шоколадный торт... Было и рыбное филе, но оно случайно подгорело, пришлось его Майе отдать. И потом, я хотела приготовить курицу с фасолью и купить ананас. Как-то так... Лео, много сомлевший от громадины вкусов, запахов и цвета, миролюбиво стукнул кулаком по столу: - Дурочка. Здесь столько всего, что могло бы сделать честь любому королевскому обеду, но ты ещё болтаешь про какую-то курицу с фасолью и чёртов ананас! Тебе бы лучше болтать про то, что в Букингемском дворце кушанья готовят какие-то рукожопые ублюдки, а не ты! Давай устроим тебя главной поварихой там, а? Будешь жить припеваючи, зарабатывать, орать на всех. Разжиреешь, станешь похожей на мужика... Гена рассмеялась весело и звонко, представляя себя в роли страшной, разъярённой королевской поварихи, усатой, прыщавой и красной. Великолепная картина. Сила. - Геннадий, - нетерпеливо, но вежливо произнёс Лео. - Может, не позволишь гостю сдохнуть с голоду в первый же день после возвращения? Давай приступим к трапезе до того как я захлебнусь в собственной слюне! Хочется tet-a-tet сразиться вон с той кефалью. И ещё...мм, налей мартини, если можно. Свело-соломенного цвета напиток устремился в две рюмки, с бульканьем создал мутные пузырчатые вихри и успокоился, напоминая своей зеркальной гладью безмятежное горное озерко. Генриетта разбавила его апельсиновым соком. - За жизнь, вино и женщин! За свободу, счастье и любовь! Пусть это никогда не исчезнет, - озвучил тост Леонид, вставший, держащий на вытянутой руке вместилище божественного напитка. Садясь, тихо добавил. - Ну и глупая же традиция... "Чокнувшись" с Генри рюмкой, он разом опрокинул в себя содержимое. Немного терпко. Горячий взрывчик, постепенно ставший пламешком росы, прошумел в желудке. Жарко и тепло. Минуту спустя Лео и Генри углубились в набивание животов яствами, изредка перекидываясь незначительными фразами да ещё бросая на пол кружочки салями, которые тут же подбирала проголодавшаяся Майя. Еда, как и жизнь, была чудесна.***
- Совсем недавно, с неделю назад моим единственным желанием было: лечь в снег, простудиться и умереть. Ради кое-кого сдержался, а вскоре из-за одного случая снова захотел жить, жить бешено и мудро, не считаясь с мнением других, получая удовольствие и радость, и оставаться при этом совершенно свободным. Свободным - как парящий в вышине гордый орёл. Когда я шёл к тебе из магазина "ВлЮ и Ко", понял одну штуку. Так вот... - Лео выдержал короткую напряжённую паузу, одним большим глотком выпивая половину кофе из чашки. - Вчера ты был счастлив, в сегодня ты должен быть счастлив вдвойне. - Филосов, блин, - не сразу ответила Генри, полностью согласная с его мнением. - Ну, какой же ты предложишь способ быть счастливым? - Обмотаться включёнными гирляндами и любить друг друга! Разумеется - это один из многих, но самый доступный прямо сейчас.***
Они снова ели, разделывали молочного аппетитного поросёнка, наливали спиртное, пили горячий кофе, покрытый витиеватым узором из пенистых пузырьков, сражались с золотой кефалью, отправляли в желудки мясо кролика, поливая его кровавым нектаром средневековых огнедышащих драконов. Потихоньку исчезало овощное рагу, подчищались салаты, скрывались фаршированные сосиски, прямо с косточками съедались янтарные виноградины. Они снова ели, в глубине души подозревая, что после Нового Года точно придётся записаться на фитнес, усиленно голодать и обязательно бегать по утрам. Генриетта нарушила минуты приятного молчания первой. Оторвавшись от тарелки с фруктовым десертом, она вытерла салфеткой губы и скромно задала так давно и так сильно мучивший её вопрос: - Лео, почему ты мне никогда ни в чём не доверяешь? Постоянно хранишь всё в себе, не делишься со мной секретами и тайнами, переживаниями, ничего не рассказываешь, всё скрываешь и редко-редко разговариваешь искренне, по душам. Каждое твоё слово таково - с лёгкостью можешь его сказать первому встречному! Ты никогда не говоришь мне того, о чём не должны знать другие, - всхлип и тяжёлый вздох. - А ведь мне можно доверять, доверять больше чем самому себе, потому что я умею держать язык за зубами... Не многого тебя прошу - только доверия, милый. - Ага, да-да-да, конечно, так тебе и верю, - ядовито заметил не растерявшийся Леонид. - Позволь напомнить о Диане Савушкиной и её секретах. Тут ведь явно что-то не сходится. - Лео...дурачок, ты так ничего и не понял. Я могу рассказать те секреты, которые перестали ими быть и уже известны прямо-таки каждому. И ещё те, которые разрешено поведать определённому человеку. А разрешения я как раз спрашиваю у того чувака, у которого секрет или тайна. Дианка же сама позволила рассказать тебе о руках и "Квартете", - смущенно сказала Генри, снова углубляясь в поглощение фруктового десерта. - Окей, Генка, уяснено. Чего ты от меня хочешь? С какого именно из доверий я должен начать? - Другое дело, любимый. Расскажи, где тебя носило всё это время? Пожалуйста... Поведай, сильно хочется знать хоть что-то о тебе, - в глазах Генриетты читалась такая мольба, нотки голоса казались такими просительными - Леониду с неохотой пришлось уступить. - Хорошо. Обещай только, что никому не расскажешь. - Обещаю, милый, - произнесла Генри. - Пусть твой рассказ останется между нами; должно же быть хоть что-то общее, наши секреты, тайны и слова... Лео, убедившись в её честности, прокашлялся, зачем-то поглядел по сторонам и начал. История его, перемежаемая глотками, чавканьем, ненужными междометиями, поддакиваниями, эммканьями и прочим, оказалась настолько своеобразной - не передать. - Ещё восемь лет назад меня чертовски привлекала одна, так сказать "колесистая" профессия. Для начала, познакомившись с одним интереснейшим человеком, я брал уроки вождения у него и одновременно в автошколе. Помнишь, "КАФС" - в нашем городе? Так вот, брал уроки на категорию С. Дальше устроился помощником дальнобойщика, работал как раз с тем человеком годика три. Вскоре сам стал ездить на фуре. Побывал, конечно, во многих городах и деревнях. Год проколесил, - Леонид немного помолчал, собираясь продолжить с новой силой. - А потом случилась авария...жуткая, не хочется об этом вспоминать. Снег, сколько, скользят колёса - вдруг впереди две машины теряют управление, целуются сначала друг с другом, а потом влетают в мою малютку. Никто не выжил кроме меня. Но ты сама, понимаешь, что и мне, окровавленному, не сладко было лежать, постепенно замерзая. Не умер от столкновения, так умру от переохлаждения. Тихо. Генриетта слушает внимательно, под столом скулит Майя, желающая немного мяса кролика. - Дорога пустынна, замерзаю, уже синеют губы, всё тело бьёт страшенный озноб, в голове ничего, кроме мыслей о скорой гибели и о том, как глупо умирать так, ни за что, избежав первой смерти. Кажется, я потерял сознание. Майя скулит сильнее. Генри осторожно наклоняется и бросает ей кусочек мясца. - Долго находился одной ногой в могиле, но меня выходили и спасли. Это был Юра, водитель и бывший медик, а ещё врачи города Архангельска, куда и отвёз мой спаситель. Потом Юрка устроил меня к одному чуваку, который если и не был идиотом, то явно пребывал где-то на грани. Жил я у него, помогал в мастерской... Года четыре в Архангельске. Кстати, там прекрасное небо и офигенные северные сияния. Лео вздохнул и отправил в рот жёлтый кружок банана, покрытый взбитыми сливками: - И вот сейчас вернулся в родные места. Захотелось, дорогуша. Ах да, с той аварии мне больше нельзя бегать, иначе могу задохнуться; с лёгкими что-то плохое. - Ты теперь стал архангелочком, дорогой, - тихо отметила Генриетта после долгого задумчивого молчания. История восьми, поданная не очень витиевато - говорить красиво Лео так и не научился, - достаточно впечатлила её, заставив волноваться и сопереживать. А Леонида уже полностью взяли дорожные воспоминания, забрали мыслью из кухни, из мира, из времени, возвратили назад к резине, брезенту, металлу. Стук железного сердца, перегон живительного бензина по сосудам да мягкое рычание несут к пяти, шести, семи, восьми - старая добрая фура "MAN. TGA 430" стоит перед глазами. - Больше всего нравилось ездить в тёмное время суток. Это было круто, зашибенно и офигенно! Колесишь в ночи, проникновенно слушаешь звук мотора и шуршание шин, ощущаешь прелесть тишины, свет фар выхватывает длинный участок шоссе, а вокруг - бескрайние поля, луга, разбавляемые только светящимися деревнями, берёзовыми рощами да сосновыми лесами вдалеке... Именно ночью никакое одиночество не в тягость; понимаешь, насколько ничтожен и мелок ты со всеми своими деяниями, ты один, совсем один: крохотная песчинка в призрачной Вселенной. Дорога и время сильно располагали на подумать, пофилософствовать о чём угодно, начиная от роли средневековой поэзии и заканчивая смыслом всего сущего... Темнота тем и хороша, что даёт искренность, прежде всего - с самим собой, возможность говорить по душам и максимально честно. Да, ночью всё иначе, в тебя вселяется чувство жизни, - черты философа проступили на лице Лео, так задумчиво он рассказывал. - Кажется, я тебя понимаю, милый, даже очень понимаю, - Генри положила руку любимому на плечо. Мягко. Тепло. Нежно. - Я тоже люблю темноту, особенно домашнюю, когда сидишь вечером без света, тебе уютненько, читаешь хорошие книги, спрятавшись с фонариком под одеяло. Как в детстве, честное слово. - Генриетта мечтательно улыбнулась, а Леонид, привстав, дотянулся до неё и взъерошил её шелковистые, длинные, чёрные волосы. Они болтали долго, почти не о чём, болтать могли бы и до самого утра, если бы разговор не перетёк плавно к красно-зелёной загадочной коробке, которую Гена недавно поставила на табуретку. - Я покажу тебе, Лео, - произнесла Генри. - Это наверняка прислал именно ты. За окном что-то просвистело, раздалось пять негромких хлопков, отделённых друг от друга секундами двумя, и в кухню нагло ворвались слабые отблески золотого, красного и фиолетового цвета. Первый новогодний салют, который влюблённые встретили вместе после долгого расставания... Но им сейчас не до него, важнее другое. Генри, развязав яркую ленту, сняла крышку коробки, Лео заглянул внутрь и увидал своё, отосланное двумя месяцами раннее. - Да, Генка, сознаюсь. Это - моё. - Так и думала, чудовище. Твоя постоянная загадочность и непредсказуемость на этот раз тебя подвели, - Генри аккуратно прикрыла крышку коробки и завязала ленту в исходное положение. - Кроме тебя больше никто не мог прислать эдакую романтическую неяснинку. Поэтому я сразу догадалась о твоём предстоящем возвращении, стала ждать. Под самый конец затянувшейся трапезы Лео лениво отметил, что в квартире совсем не хватает двух человек, когда-то обязательно радовавших своим присутствием каждый праздник, не гнушавшихся никакого общества и безобидными причудами вносящих изюминку в тихую, размеренную жизнь городка. Почётные гости любого мероприятия, друзья всем и каждому, завсегдатаи Шахматного клуба и воскресной ярмарки, эти двое куда-то запропастились. - Геннадий, твои родители куда делись? Уехали отмечать Новый Год в другом месте, оставив тебя за хозяюшку? Снова хлопнул салют, отблески красного и золотого цвета упали на опечалившуюся мгновенно Генриетту. Генри тяжело вздохнула, помолчала, затем ответила, безуспешно стремясь скрыть боль в голосе: - Да так...кто куда. Папа уже целую неделю в командировке на Камчатке. Обратно он полетит дней через пять, разумеется, самолётом. Я его уговаривала на поезд, так надёжнее и безопаснее, но ты же его знаешь! Отказался. Помнишь, я тебе рассказывала о жуткой катастрофе и гибели почти всех его одноклассников? С тех пор он до смерти боится даже фотографий поездов, не признаёт их. Снова вздох, даже всхлип - крупные горькие слёзы наворачиваются на глаза Генриетты. - А с мамулей ничего хорошего, лежит в больнице. Ей плохо, безумно плохо, но она держится как настоящая героиня... Врачи успокаивают, говорят, что уверенность в выздоровлении чрезвычайно высока. Осложнение какой-то труднопроизносимовыговариваемой болезни на фоне воспаления лёгких. Вот, вчера ходила с гостинцами, подаренные нашим общим другом, Каримом Воннегурьевым, - Генриетта указала на большую гору мандаринов, блестящих, словно солнечные слёзы. - Оказалось, цитрусовые больных нельзя, я принесла всё обратно. - Так вот почему Влад сказал, что ты заходила к нему в магазинчик и, пока чем-то закупалась, ревела. Бедняга... Жалко. Мы сходим к ней послезавтра? Генри отрешенно кивнула. Вскоре аппетит безнадёжно исчез, пропал, желудки наполнились до отвалу, ни напитки, ни еда больше не лезли в рот, когда Генриетта предложила покинуть кухню и пойти в комнату - отдыхать. Благодушное согласие Леонида не имело никакого значения, только так, для виду.***
Шутливо-швейцарским движением Генри отворила дверь, делая при этом низкий поклон. Просторная и уютная комната была погружена в вечернюю темноту. Смутно угадывались серо-чёрные силуэты мебели: шкафов, стульев, дивана; в ближнем углу виднелось нечто странное, высокое, напоминающее по форме треугольник. Сквозь большое окно в помещение лучился, искрящийся снежный свет, озаряющий подоконник и пол ядовито-бледным сиянием. Генриетта щёлкнула выключателем, загорелся свет. Тотчас быстро скрылись призраки темноты, ночи, и комната наполнилась ещё большим уютом. Всё было обустроено просто и со вкусом: висели красивые мозаичные картины и золотистые гравюры, два больших шкафа, уставленные, как и тумбочка, книгами и сувенирами, стояли поодаль друг от друга, стулья, мягкое кресло прислонены к ярко-оранжевым стенам. Маленький же столик, выполненный в венецианском стиле, расположен в самом середине комнаты, а на нём лежал крохотный синий плеер с фиолетовыми наушниками. - Ген, твои музыкальные вкусы изменились? Что слушаешь? - Да так... То же, что и всегда: классику, "ХЗ", Жанну Рождественскую, Анну Герман и песни "Квартета". Мне, как уже говорила, толпа не грозит; многое, нравящееся мне, не нравится больше никому... Нечто непонятное, похожее на высокий треугольник, оказалось прелестнейшей пушистой ёлочкой, ветви которой, благоухающие хвойным ароматом и припорошённые искусственным снежком, гордо устремлялись вверх. Низ деревца, где лежало много самых разных подарков в коробках, был обвёрнут толстым слоем ваты, с разбросанной по нему блёстками, снежинками и жёлтыми звёздочками. Десятки новогодних безделушек, разноцветных шаров, стеклянных и пластиковых, длинные "капли" серебристого "дождика" украшали ель со всех сторон; мишура и выключенные гирлянды, с каждым разом расширяя свой круг, спускались вниз. Вершина деревца сияла большой золотой звездой. Красота... - Тебе нравится? - грубо оторвали Лео от созерцания зелёного чуда. - Мы с мамой сами наряжали. - Безупречно, - просто и честно ответил Леонид, на секунду отвернувшись, чтобы пройти к большому мягкому дивану и усесться на него, давая отдых уставшим ногам. Рядом с Лео лежали три книги и какой-то блокнотик с изображением добермана на обложке. Леонид перевернул две книжки, чтобы прочитать название. "Колыбель для Кошки" Курта Воннегута и сборник произведений Даниила Хармса. Третья книга оказалась II частью "Властелина колец" на языке оригинала - Генри прекрасно знала английский. Лео взял в руки блокнот, повертел его, осматривая, и раскрыл на первой странице. Там карандашом было записано прекраснейшее стихотворение с неплохой рифмой и выдержанным ритмом. "Серебряная гладь воды, Под лодкою струясь Блестит, и тени на нее Бросает старый вяз... И тихо, словно вдалеке Под шум его ветвей Над гладью озера во тьме Рыдает соловей. И этот плач Как стон души усталой и больной Пронесся по волне в тиши Отчаянной волной..." Генри добродушно, как бы нехотя, отобрала у Леонида блокнотик, закрыла и бросила на тумбочку с лежавшими на ней томиками стихов Гейне, Асадова, Пушкина, Цветаевой и других талантливых поэтов. На лице Генри ясно отражалась извечная борьба авторской гордости и авторской застенчивости. - В ягодицы всё это. Давай дождёмся завтра, потом прочитаешь мои стишки, а сейчас встретим Новый Год. Ах да, приготовься кое-к-чему... Я выключу свет и зажгу ёлочные гирлянды; вот удивишься! Лео настроился на нечто замечательное, но увиденное превзошло все его ожидания. Едва потух свет, как ёлка вспыхнула, блеснула, заиграла, взорвалась, рассыпалась миллионами разноцветных огоньков, мгновенно осветивших комнату красно-жёлто-сине-зелёным сиянием с примесью лучистой белизны. Искрящиеся звёздочки в своём удивительном хороводе спускались к прикрытому ватой низу деревца, с каждым разом расширяя свой круг. Неповторимое зрелище. При виде всей этой иллюминации Леонида вдруг охватило странное ощущение чего-то покинутого, забытой важной детали. Попытка напрячь память на раз-два... Вспомнил! - Моя дорогуша, я отлучусь совсем на один момент? Щас кое-что принесу. Не скучай, - Лео иронически усмехнулся и выскочил из комнаты. Его цель - большая спортивная сумка, а в ней - плюшевый белый подарок. Леонид пошёл по коридору, но на полпути остановился, развернулся и пошёл назад. Подарок потом, позже...***
Генри стояла у окна, опершись руками о подоконник; милый, стройный и недвижный силуэт самой красоты, нашедший особенную изюминку в зимнем пейзаже. Её спину, ноги и кое-что повыше озаряло беспокойное мерцание гирлянд, красные, жёлтые, зелёные и синие огни светлым нимбом извивались вокруг её головы. Удивительная птица в человечьем обличье, она была вдохновенна, вдохновляюща; казалось - вот-вот распахнёт окно, раскинет руки в стороны, прыгнет и взлетит. Лео порывисто обхватил её за плечи, ощутил тепло и персиковый запах её кожи, чистое прерывающееся дыхание и близость, коснулся устами мочки уха, зарылся лицом в прекрасных, длинных волосах, наслаждёно прикрыв глаза. Яркий мир тонул в любви и нежности, ласке и счастье. Генри отвечала мне, но не внешне, не телом, только душой, упоённо стремящейся к душе Леонида, ищущей, желающей, стремящейся слиться в одно целое - ослепительное голубое желейное облако. - Давай поговорим о чём-нибудь...о чём угодно, - с надеждой попросил Леонид тоном великого трагика. - Мне хочется слов. Генриетта накрыла ладонями его мускулистые волосатые руки. Её прикосновение было настолько тепло, мягко и нежно - Лео еле удержался в попытке не съехать с катушек - Не сейчас, Лео. Иногда слова - это барьер. Сам вечер располагает к молчанию, - произнесла она. - Взгляни-ка лучше вон туда. Послушавшись, Лео устремил взор в окно и замер, приворожённый изумительным зрелищем. Прекрасная романтическая картинка, дышащая непомерным спокойствием и звенящая тишиной. Вечер на редкость чист и звёзден. Фиолетово-чёрное небо, захватывающее дух невероятной глубиной, подёрнулось морозной дымкой, заставляя воздух дрожать, звенеть от холода. Яркая серебристая Селена и сотни мерцающих точек проливали вниз свой волшебный, переливчатый свет. Почти безоблачно и вообще безветренно. Сверкающий снег падал неслышно и мягко. Его белые, похожие на вату хлопья кружились в интереснейшем медленном танце, укутывали пушистыми воротничками ветви обнажённых деревьев, спускались на крыши домов, машин, подъездов, построек, прикрывали землю искрящимся радужным саваном. Каждая отдельная снежинка мала, слаба, но важна в окружении десятков тысяч других важна непомерно - делает общее дело, сливаясь безраздельно с бриллиантовым покровом. За пределами двора, куда выходит вид из окна, ничего рассмотреть нельзя; всё скрывает снегопад, пятиэтажка напротив и соседние дома. В самом дворе еле видна занесённая сугробами дорога, слабо угадываются силуэты десятка автомобилей. Пустынно. - Лео, милый, - Генри, заворожённая зрелищем переливчатого небесного хоровода, сказала как бы между прочим. - Кажется, мы с тобой разучились нормально общаться. Произносим какую-то фигню бессодержательную, всякие лишности, засыпаем дурацкими вопросами и всё в этом духе. Да, мы разучились. Как же с этим жить? - Ты права, мы разучились общаться. Я вот чувствую лёгкую неловкость, когда говорю с тобой даже сейчас. Но это пройдёт, должно пойти. Не умеешь говорить - сиди и люби, так?.. Смотри! - внезапно заорал Лео. Слишком громко, зычно, оглушающе. В холодном небе ярко воспламенела прекрасная хризантема, светящаяся фиолетово-жёлтым цветом. Усеянная золотыми маленькими крапинками она блистала всего несколько секунд и увяла, превратившись в серый, возносящийся к вышине дым. Это походило на какой-то загадочный сигнал... Небо мгновенно преобразилось десятками разноцветных салютов, прошумело свистами, взрывами и хлопками, разлилось светлой белизной, заиграло красными, синими, зёлёными и жёлтыми вспышками. Расцветали медовые георгины, извивались китайские драконы, крутились звездчатые шары, лились драгоценные дожди, являлись огненные линии змей, мгновенно разрастающиеся во все стороны. С каждым новым хлопком, с каждой секундой их становилось всё больше и больше... Они заполоняли небеса до тех пор, пока вечер не стал ярче дня. - Каково, а? – заорал Леонид, стараясь перекричать монотонный грохот праздника, и весьма к месту процитировал Ремарка. - «Спокойно спи под грохот канонады!» Генри, ничего не отвечая, выключила в комнате свет и примостилась на диване, поджав под себя стройные ноги. Её лицо освещалось бледно-зелёным маревом, по плечам и груди бегали красные тона, с фиолетового на жёлтый менялись сливающиеся с синим оттенки, ползали серебряно-золотистые драгоценные цвета. Окружённый белым сиянием прекрасный силуэт, нежная кожа, волосы и одежда которого напоминали волшебную радугу... Лео устроился рядом, прижался к ней, ощущая тепло её тела, положил руку ей на плечо и стал нежно перебирать пальцами длинные шелковистые волосы. Они сидели молча, наслаждаясь взблесками салютов и миганием гирлянд на ёлке. - Хорошо, милый, хорошо... - прошептала Генри. - Старушка, тебе, правда, хорошо со мной? Неужели не врёшь? Точно? Генри внимательно и пристально посмотрела ему в глаза, выискивая хоть капельки иронии и недоверия, к счастью - не нашло ничего, кроме счастья, глубокого чистого счастья, мыслей, ума, чувств и любви. - Знаешь, есть же прекрасное, такие особенные, лучшие моменты, ради которых стоит жить, ради которых ты готов на всё, даже продать самому дьяволу душу, лишь бы остановить мгновение... Когда часто-часто стучит буйное сердце, когда всей душой чувствуешь тихую радость, когда ощущаешь, что живёшь, живёшь и понимаешь мир; ты напоён каким-то жадным томлением, ноги не держат, тяжелеют и кажется - за спиной вырастают огромные крылья, ты оторвёшься от земли, взлетишь, понесёшься ввысь к небесам... Да мне хорошо, до ужасу хорошо и мне хочется открыть окно, взмыть вместе с тобой светлыми ангельскими птицами, а ещё чтобы момент этот длился вечно... Ведь я люблю тебя, ты любишь меня, сейчас мы вместе. - Правильно рычишь, тигрица, - Лео обнял Генриетту, закрыл глаза и легонько коснулся губами её милого ушка. Нежность. - Счастливее нас нет никого на свете. Они долго-долго сидели молча, прижимаясь друг к другу, ни о чём не думая, а лишь слушая свою любовь, смешанную с взаимной тишиной. Уже стемнело, до двенадцати оставалось несколько минут, за окном разноцветными змеями плевались салюты, шипели взрывающиеся петарды, взлетали зелёного или красного цвета ракеты, а они всё сидели, сидели...***
Глоток. Ликёр приторно-сладок, совсем балансирует на грани хорошего вкуса и лёгкой тошноты. Лео поперхнулся, зажмурил на секунду глаза, одним махом осушил рюмку до дна и, прокашлявшись, гордо заявил: - Скучно отмечать Новый Год вдвоём. Нам нужна компашка, пусть паршивенькая, но компашка. Как тебе охренительная идея позвонить на "леденцовый" номер прямо сейчас? Закажем сюда проститутку-лесбиянку, она под бой курантов сделает нам обоим хорошо... Или вот же, сначала обмотаемся включёнными гирляндами и будем любить друг друга, а потом уже закажем проститутку? - Дурак, - рассмеялась Генри, толкнув любимого локтём в бок. - Только ты можешь говорить об этой ерунде всерьёз. - Генка, давай, давай, дава-а-а-а-ай! Давай позвоним! "Только он мог прислать чистый лист бумаги, перо, засушенную розу и недокуренную кубинскую сигару", - подумала Генри, но вслух сказала. - Нет, милый, замолкни. Не начинай этой барковский разговор, пожалуйста. - Что же... - соблазнительно произнёс Лео. - Заткни меня. Лицо Генриетты склонилось к лицу Леонида, дохнуло любовью и нежностью, просияло как само счастье, всё ближе, ближе; её глаза, глубокие, выразительные и умные внимательно вглядывались будто в саму душу, затем медленно закрылись; её губы, похожие на покрытые морозным инеем лепестки роз, искали, искали и, найдя, слились с губами Лео в чуть неуверенном поцелуе... Всё исчезло, растворилось, пропало.***
А вы испытывали такое изумительное чувство, когда, ликуя и трепеща, поёт свободная живая душа, и больше совершенно ничего не нужно? Слова непонятны, сливаются в одну великолепнейшую бесподобную мелодию, да и не слова это вовсе, а нечто иное, недоступное для огрубевшего в тысячелетиях человека... Прислушайтесь, примите изумительные звуки. Музыка души; можно сказать - счастье. Нежное сердце бьётся как вольная птица, чувства возносятся ввысь. - Всё хорошо и будет ещё лучше, - мечтательно прошептала Генриетта, закрыв глаза. Лео, охваченный пламенным порывом страсти, ничего не расслышал; его губы касались шеи возлюбленной, пальцы рывками блуждали по всем прелестям безупречного тела. Оба понимали, что сейчас произойдёт долгожданное новогоднее чудо...