***
Хорошо-то как! Ннан’чин’де очнулся! Я теперь не одна! Больше не надо подрываться при малейшем шорохе, вздрагивать от каждого шелеста, от любого выпадающего из привычного шумового фона звука. Теперь можно… отдохнуть. Я уже не одна! Эйфория накатывала, захлестывая с головой, примиряя с дергающим острой болью замерзшим запястьем, ноющим плечом, жгущими огнем царапинами, порезами и продранными когтями ранами. Всё это мелочи, недостойные внимания. Всё это лечится, всё пройдет и заживет. Всё это не важно! Горячая мокрая ладонь обжигала щеку живительным теплом, унимая мелкую противную дрожь. Ннан'чин'де молчал, потакая моим слабостям: сидел на корточках возле моей «ванны» и терпеливо ждал, пока я отпущу его кисть. А мне совершенно не хотелось ее отпускать… Я разжала пальцы, позволяя ему убрать руку, потерла мокрое лицо, размазывая размокшую кровь и грязь. Умываться одной рукой неудобно, а забирать мочалку у Хафа я не спешила: его забота приятна. Так справлюсь. А еще надо помыть волосы. То, что творится на моей голове, цензурными словами не описать. – Ннан’чин’де, включи, пожалуйста, душ, – тихо попросила я. – И подай мне прямоугольную бутылочку. Голова чешется ужасно. Моя просьба была выполнена мгновенно: на широкий бортик ящика, там, где обычно ставилась на крепежи крышка, опустилась бутылка шампуня. Парой секунд спустя раздался шелест вытягиваемого ребристого шланга, Хаф вновь появился в поле зрения, держа в руках головку душа, вынутого из паза в стене. – Спасибо, – улыбка сама собой расползалась на губах. Да я в жизни никому так не радовалась! Никогда! Даже в детстве! Даже родители не вызывали столь яркого и всеобъемлющего чувства радости и счастья, перетекающего в эйфорию! Я так сильно привязалась к Ннан’чин’де? К мужчине-науда, представителю чужой расы, довольно уродливой с точки зрения человеческих норм красоты? Надо быть честной с собой. К нему сложно не привязаться… Особенно - мне. Зажав бутылочку между колен, я открыла клапан. Теперь бы еще на руку выдавить… Стоп. Зачем на руку? Надо сразу на голову, у меня же работает только одна… Мысль споткнулась: Хаф аккуратно обхватил пальцами бутылочку и легко выдернул ее, а потом мне на волосы полилась густая струйка шампуня. – Закрой глаза, – произнес он. Я послушно закрыла глаза. Тихий, практически беззвучный стук: Хаф поставил бутылочку на пол. Зашелестел включившийся душ, омывая подмерзшую спину теплой водой, зацепив на мгновение макушку. – Подержи. Я приподняла левую руку, Хаф вложил мне в ладонь тяжелую головку душа, а я тихо выдохнула, расплываясь в довольной улыбке: сильные когтистые пальцы осторожно коснулись макушки, распределяя по волосам шампунь, легко массируя голову, снимая сводящий с ума зуд. Через какую-то минуту он забрал душ, смывая пену. Опять вложил мне в ладонь душ и вновь намылил голову, аккуратно разбирая спутанные пряди, вынимая стебельки травы, веточки и сор, который я собрала, пока меня катали по земле эти черные уроды. А я откровенно наслаждалась происходящим. Приятно… Вымыв мне голову, Хаф вынул меня из воды, пинком перевернул ящик, сливая воду, вернул его на место, усадив обратно. Включился душ, очень теплая, практически горячая, но не обжигающая вода начала быстро наполнять «ванну»: когда надо, этот душ мог выдать большой напор. Яута его использовали для мытья кар’кахтэр, благо, длина шланга позволяла. Пока набиралась вода, Хаф куда-то отошел, но вскоре вернулся с тремя баночками, вылил их содержимое в воду. Резко запахло какими-то медикаментами и свежескошенной травой с яркими ароматами лимона. Знакомый запах… Мышечный релаксант, что ли? Я принюхалась. Точно, это он травой пахнет. Разбавленный водой, он становится слабым. Как раз поможет расслабить одеревеневшие и затекшие мышцы… А лимоном пахнет подстегивающая регенерацию жгучая дрянь. В воде она практически не жжет. Так, слегка пощипывает в… нежных местах. Третье… Что за препарат? Память молчала, не в силах опознать сложный резкий медицинский запах. Я расслабленно растеклась в ящике, запрокинув голову. Хорошо… Очень теплая вода немного сглаживала колкий лед, прочно обосновавшийся под диафрагмой, но так я согреться не смогу. Даже если в кипяток окунуть… Хаф вновь исчез из поля зрения, но я слышала его шаги, нарочито-громкие. Обычно он ходит бесшумно, словно призрак, но сейчас он шумел сознательно. Чтобы мне было спокойнее. Лимонная пакость начала впитываться в кожу, пощипывая уже ощутимо. Неприятно, но препарат очень хорош, а мне не помешает усиление регенерации. Вернулся яута с куском плотной ткани в руках. Положил его на край тренировочной платформы, вынул меня из воды, привычно пинком перевернул ящик, сливая воду в канализацию. Иллюзия тепла, подаренная горячей водой, испарилась на прохладном воздухе ман’дасы. Холодно… Стылый мороз растекался ознобом по телу, разбегаясь мурашками по мокрой коже. Этот холод не могла унять даже теплая ткань, в которую меня заботливо замотал яута-те. От этого холода могло спасти только тепло живого существа. Ничто другое не помогало. Я пробовала. Не раз, проверяя все, что приходило в голову от банального обогревателя и крепкого спиртного до всяческих извратов вроде раскаленных углей в допотопной металлической грелке, горчичников, согревающих мазей и прочей ерунды. Бесполезно. Только живое тепло крупного существа. Мелким, вроде домашней кошки, лучше рядом не находиться – погибнут. Уснут и не проснутся. Было такое… До сих пор вина грызет за замерзшего на соседней подушке котенка… Словно я из него всю жизнь вытянула, как вампир какой-то. – Ннан’чин’де… - Тихо пробормотала я, уткнувшись носом ему в ключицу. Он даже шага не замедлил, размеренно идя по коридорам корабля. Куда? Я скосила глаза, считывая пометки на стенах. Коридор, ведущий к помещению с капсулой уже прошли. Значит, меня несут в каюту. Хорошо… Но… Я не хочу, чтобы он пострадал из-за меня. Только же из капсулы вышел… – Ннан’чин’де, я в таком состоянии опасна. – Поясни. Поясню. – Этот холод уходит в тепле живого тела. Я словно тяну чужое тепло… жизненные силы, что ли. Это может быть опасно. Мелкие животные… умирали. Яута-те мои откровения не впечатлили. Шаг замедлился, он остановился. Тихое шипение открывающихся дверей. Уже пришли? Повернула голову, чтобы было лучше видно. Точно, пришли. Хаф бережно уложил меня на койку, укутал еще одним одеялом. – Это не поможет. Тихий стрекочущий смешок. – На корабле холодно. Холодно? Внутренний мороз забивал восприятие, и я не сообразила, что воздух и правда довольно прохладный. Снаружи уже который день поливает, температура сильно упала, не удивительно, что в огромном корабле стало холодно. Пока я пыталась определить температуру воздуха в каюте, Хаф достал с высокой полки знакомый металлический ящик с личной аптечкой, поставив его на койку у изголовья. Меня вытащили из-под одеяла, размотали влажный кокон, тщательно вытерли и вновь усадили на одеяло. Ннан’чин’де ничего не спрашивал, не задавал вопросов, не пытался узнать, что произошло за время его вынужденного невольного отсутствия, хотя я знала, что его это интересует. Он занялся моим лечением, отложив в сторону все остальное. Сидя на койке, я смотрела, как он смешивает какую-то мазь, составляя ее из уже готовых препаратов. – О нас знают, – тихо произнесла я, наблюдая, как яут мерно перемешивает коричневую массу стеклянной палочкой. – Селяне. Видели. И меня, и тебя. Мазь приобрела однородную консистенцию и ровный цвет. Хаф снял пальцами с палочки остатки, зачерпнул еще немного, жестом прося дать ему правую руку. – Знаю, – спокойный ответ. Я протянула руку, положив на широкую горячую ладонь. – Давно? Яута-те осторожно наносил препарат на кожу, стараясь не надавливать на опухшее запястье, но при всей его аккуратности каждое прикосновение отдавалось острыми вспышками боли. А бурая мазь оказалась очень липкой и неприятной на ощупь. – Сразу, – золотые глаза чуть сузились. – Это не критично. Система маскировки работала. Корабль определялся как крупный каменно-ледяной метеорит. За такими редко выезжают: они быстро тают. Так вот почему сюда еще не примчалась группа жаждущих приобщиться к инопланетной технологии… А я-то ломала голову. Яута-те достал эластичный бинт, закрепил его на предплечье и начал бинтовать руку. Плотно, не передавливая давно распухшее и отекшее запястье, отзывающееся болью на каждое движение. Острой, сильной, но… не такой, как раньше. Терпимой. – Не двигай кистью. Опухоль к вечеру сойдет. Я кивнула, смаргивая непроизвольно выступившие слезы. Верю, что пройдет. Боль медленно отступала, рука дергала в такт биению крови, неприятно, противно, но терпимо. И кистью я двигать не могу физически: напарник использовал липкий бинт, твердеющий на воздухе. До плотности гипса он не дойдет, но уже ощущение, словно руку залили вязкой смолой. – Больше ничего важного не случилось, – тихо добавила я. Голос предательски подрагивал. Хаф ничего не сказал. Потом он сам просмотрит записи. Сейчас он занялся рваными ранами от когтей, украсившими плечо и спину. А мне как-то резко отшибло все желание говорить. Станок и правда больно заваривает… Словно прижигает. Хорошо хоть рваных ран немного: четыре борозды на плече и пара неглубоких царапин на спине. – Моя ошибка, – буркнула я, наблюдая, как он бинтует плечо. – Не заметила. Могла бы обойтись без этого украшения. – Ты отвлекаешься, – спокойно ответил яут, снимая защитный слой и приклеивая кончик бинта. – Знаю. Не о том думаю. Не на то обращаю внимание, – я вздохнула. Тяжелая рука легла мне на макушку, чуть взъерошила подсыхающие волосы. – Мерзнешь. – Мерзну, – согласно кивнула я, млея от звуков его голоса. Хаф собрал препараты, тщательно завинчивая плотные крышки, убрал бокс обратно на полку, сбросил на пол мокрые тряпки и испорченное одеяло, взяв другое из неаккуратной кособокой стопки, сваленной у стены. Пока Ннан’чин’де лечился, я постоянно мерзла: слишком часто использовала свой дар, а отдохнуть нормально не получалось. Усталость накапливалась, надрыв усиливался. Одеяла я натаскала из других кают, пытаясь хоть как-то согреться. Безрезультатно. Ннан’чин’де сел у стены, опираясь на нее спиной. Как и тогда, под маршевым двигателем… И так же держал меня на руках, грея теплом своего тела. – Без тебя было холодно… - Пробормотала я, прикрыв глаза. – Корабль казался… пустым. Холодным. Мертвым. – Отдыхай. Отдых. Непозволительная роскошь… – Стаи постоянно к деревне ходят. Еще с сумерек. – Сейчас день. – А ты? – Не открывая глаз, спросила я. – Так и будешь сидеть? Тихий хмык. – У меня есть чем занять время. Спи. Спать? Да, сейчас можно спать. Можно спокойно отдыхать. Возле него… тепло и уютно. Безопасно.***
Белая занавеска трепетала на легком ветерке, врывающимся в дом и приносящим в прокуренную комнату свежесть дождя, ароматы листвы, скошенной травы и цветущей у забора маттиолы. За окном мерно шелестел дождь, барабаня каплями по наклонной крыше и огромным листьям белокопытника, разросшегося в тени деревьев, он не унимался уже второй день, щедро изливаемый на размокшую землю затянувшими небо тучами. Тяжелыми, свинцовыми, превратившими день в густые сумерки. Глухо громыхнул еще далекий гром: приближалась гроза. – К ночи польет, – буркнул кряжистый мужчина, глянув в окно. – Польет, – согласился Потап, ставя на стол старый потертый чайник, источающий ароматы настоявшегося чая из малиновых и смородиновых прутьев, мяты и липы. – Плохо. Ежели нападут, будет тяжко. – Ежели тварюки приползут, так на так тяжко будет, – ворчливо заметил Михей. Мужчины, сидящие за массивным деревянным столом согласно загудели. – С Заречьем связь есть? – Тихо спросил седовласый пожилой мужчина, потирая сломанный в юности нос. – Телефон в сельраде… - Егор запнулся. Дверь приоткрылась, пропуская невысокого худощавого подростка, несущего поднос с только-только остывшими пирогами. Следом за ним зашел высокий широкоплечий хмурый парень. – Дядь Михей, пироги поспели, – тихо сказал Ярик. – Сюды ставь. Мужчина поставил на накрытый цветастой скатертью стол круглую плетеную подставку, убрал с края два метательных ножа. Паренек поставил поднос, отступил на шаг, непроизвольно вытер руки о потасканные джинсы, не сводя взгляда с лежащего посреди стола длинного и массивного клинка. Широкое иззубренное лезвие гипнотизировало, притягивая взор, хищное, смертоносное, поблескивающее острыми режущими кромками зубцов. Оружие, предназначенное для убийства. Жестокое оружие, наносящее страшные раны. Инопланетное. Созданное не человеком не для человека. – Иш ты, загляделся, – беззлобно заворчал Михей на племянника. Тот вздрогнул и отвел взгляд. – Дядь Михей, так Арик прав? – Нахмурился подросток, зыркнув на брата. Мужчины переглянулись, Данил поморщился. – Прав твой друг, – Потап тяжко вздохнул. – Связь есть? Старший из братьев покачал головой. – Мобильный здесь не ловит. Телефон в сельраде молчит: гудка нет. Провода проверили: до столба все целое, дальше не смотрели. Пантелеймон запретил выходить из села. – Правильно запретил. Неча сейчас по лесу ходить, – громыхнул басом седовласый Прохор. – Эти твари могут быть где угодно. Лес, деревня… Какая разница? Наши дома – не защита, – Данил передернул плечами и едва слышно прошептал: – Никогда бы не поверил, что Чужие действительно существуют. Как и… Он запнулся, хмуро глядя на инопланетный клинок, угрожающе поблескивающий в свете тусклой лампочки. Про то, что в поселке ночами происходит что-то странное, он, конечно, знал. Сложно не знать, когда об этом шушукаются на каждом углу, пропадают животные, на подворьях находят разодранных собак, а следы боев за последние дни стали появляться все чаще: у кого-то разваленный хлев, где-то – проломленный тын или обрушенный сеновал, поломанный кустарник или потоптанные грядки у дома. Предполагал он разное, но во всякую фантастическую чушь вроде «здоровенных черных монстров», о которых взахлеб рассказывал внук Тимофея, не верил. Не верил, но сомнения никуда не уходили. Следы от когтей, разодранные животные, странные пятна, словно какая-то кислота прожгла почву… Правда оказалась шокирующей. Можно убеждать самого себя, доказывать, что инопланетных монстров не существует, что это лишь фантазии киношников и выдумки восторженного мальчишки, но… Но черные туши, которые, матерясь, мужики стаскивали с пастбища в старую силосную, разбили все убеждения, доводы и аргументы закоренелого материалиста. Это утро он запомнит на всю жизнь. Утро, одним ударом раскрошившее монолитную и целостную картину мира, принесшее смятение и страх, наглядно показавшее, как сильно можно ошибаться. Не узнать черных монстров Данил не мог: слишком уж известен их вид, слишком запали когда-то давно эти твари в его память, когда он впервые увидел пронявший до глубины души фильм. Давно, еще подростком… Но добил парня вид длинного, иззубренного ножа в руке Потапа… И комментарии Арика, взахлеб обсуждающего произошедшее этой ночью с Ярославом, его младшим братом. – Дань… - Ярик дернул его за локоть. – А я тебе говорил, что это они! Парень подавил возражения: глупо спорить, когда одно доказательство лежит на столе, а другие – в силосной яме. – Яр, иди к Ариану. Подросток нахмурился. – Я тоже имею право знать! И не надо говорить, что я еще «не дорос»! – Ярослав упрямо поджал губы, сузил яркие синие глаза, раздраженно вскинул голову. Ну все, упёрся. Теперь никакие слова или наказание не сдвинут младшего брата с выбранного пути. – Знаешь, Дань, это не честно! – Припечатал Яр. – Эти уроды могут приползти в любой дом и сожрать кого угодно! И им будет все равно, что нам по пятнадцать! – А малец прав, – хмыкнул Тимофей, одобрительно щуря глаза. – Заходь и ты, Арик. Неча под дверьми сидеть. Дверь тут же приоткрылась, и в комнату проскользнул высокий худой подросток. Зыркнул на деда, получил от него одобрительный кивок, и расслабился, став возле друга. – Мальцы, что об этом знаете? – Неожиданно произнес Прохор, тронув узловатым пальцем длинный нож. Подростки переглянулись, Ариан пожал плечами, глянул на друга, и слово взял Ярослав, негласно лидирующий в паре. – Деда, а вам о байках, или о том, что мы сами ночью видели? – Уточнил он. Тихие смешки мужчин и одобрительное ворчание Михея немного разрядили тревожную обстановку. – Давай сперва ваши байки. Что там уже понапридумывали. Ярослав, сунув руки в карманы толстовки, нахохлился, словно подмерзший воробей, и начал рассказывать все, что он когда-либо слышал, видел или читал о черных тварях и охотниках на них. Все, что только мог вспомнить, с трудом отсеивая огромное число отсебятины, щедро гуляющей по безграничной мировой сети. Мужчины слушали молча. На что-то кивали, от чего-то хмурились и мрачнели, что-то вызывало смешки и фырканье. Ярослава не перебивали, терпеливо ожидая, пока иссякнет сумбурный поток сомнительной информации. – Это все, что я могу вспомнить, – подросток развел руками. – Но тут много бреда, много придумано людьми, – Яр хмыкнул. – Да я сам считал Чужих и Охотников только выдумками, а они… - Голос прервался. – А они существуют, – тихо закончил Ариан. В комнате подвисла тяжелая тишина. – Правду узнать мы можем только у той девушки, – буркнул Данил. – Ежели скажет, – хмыкнул Потап. – Она-то говорлива, но толком на вопросы ответы не дает. Все спрашивала да присматривалась. – Не верит она, – добавил Михей. – Смотрела подозрительно, все сбежать норовила. Видно было. Не по нраву ей, что открыться пришлось. – То, что людям не верит – справедливо, – Прохор хмурился. – Веры в нынешних людёв нет и у меня. Все бы им деньгу да наживу… - Седовласый мужчина укоризненно покачал головой. – И нам верить доча не будет. Ариан непроизвольно кивнул и неожиданно даже для себя выдал: – Я бы тоже никому не верил, если бы корабль нашел! И никому бы не сказал, что где-то есть живой инопланетянин, – подросток помялся, но, все же, добавил: - Если честно, я бы вообще не светился. – И не помог бы никому? – Иронично уточнил Егор. Ярик зыркнул на мужчину и ответил за друга: – Да тут начни только помогать, и еще должен всем будешь! Это я знаю, что вы их властям не сдадите и другим не дадите, а они же не знают! Сейчас никто никому не верит, дядь Егор. Особенно, в городах. Ариан промолчал, понурив голову. Но от сказанного отказываться не собирался. – Вы уверены, что девушка с Земли? – Уточнил Данила. Потап кивнул. – Да ты сам видал ее, когда с друзьями на катамаранах мимо плыли. Они останавливались по утру, хлеба покупали. А ночью и упало судно. Месяц минул. Доча приметная, рыжая, коса длинная. Потом одна приходила. Мужчины замолчали. Подростки стояли столбиками и даже дышали через раз, чтобы не выгнали. – Так, – Прохор хлопнул ладонью по столу, – ждем, покуда малая не придет. Ежели на разговор пойдет – хорошо. Поговорим. Ежели нет… Мож хоть оружие какое дадут. Арик, Ярик, вы у нас молодые да шустрые, сходите на пастбище, посмотрите, мож мы что пропустили. Снарягу вернуть надобно. Подростки переглянулись и синхронно кивнули. – Хорошо! – В лес не ходите. Яр поморщился. – Да знаем, не идиоты же! Михей хмыкнул, потрепал племянника по голове. – Скоро гроза будет, темнеет раньше. Объяснять очевидное не пришлось: подростки переглянулись и вышли из комнаты, провожаемые взглядами сидящих за столом мужчин. Данил же, вздохнув, сказал: – Дядь Михей, они же все равно в лес сунутся. Мужчина кивнул. – Они так на так в лес полезут. Запрещать глупо, – ответил он. – Не уследишь ты за мальцами. Как ни старайся, а эти шебутные найдут как из-под присмотра уйти. – А если… - Данил запнулся, но его прекрасно поняли. Прохор, тронув оружие, произнес: – Ярик прав: ежели тварюки придут, нигде не безопасно. Не убережешь ты их, Даня, запирая в доме. Только на глупости подтолкнешь. Твой брат упертый: запретишь, и он всё наоборот сделает. – Знаю… - Данил бросил взгляд в окно: подростки как раз вышли из подворья и побежали по улице к пастбищу. – Как бы они не пошли тот корабль искать! С них станется! – Даня, коли захотят – уйдут, и ты их не остановишь. – Вы предлагаете просто сидеть и ничего не делать? – Вспылил он. – Дядя, ты же знаешь, Яр меня слушаться не станет! – Не шуми, Даня, – Михей прихлопнул рукой. – Не дурак твой брат, не будет зазря рисковать. Но ты прав: наперекор пойдет. Не надо запрещать. Займи их. – Чем? – Устало спросил парень. – Да пусть рогатины мастерят. – Потап хмыкнул. – Острия ставить смысла нема: кровь тварюк метал наче дерево жжет. Пусть остругивают да точат колья. У меня в сарае есть с чего точить: им на месяц занятие будет. – Колья? – Данил сощурился. – А ведь правда… Твари хоть и сильные, но… – Хороший кол да рогатина и этих проймет! – Припечатал Михей. – А сточит кровь, так новый вобьем! Молодняка в лесу поросло много, рогатин на всех хватит! Данил устало потер лоб, передернул плечами. – Я пойду, тете Варваре помощь по хозяйству нужна. – Иди. И передай Пантелеймону, пусть сбрую верховую проверит да коней подготовит. Завтра на рассвете в Заречье верхами поедем. Парень согласно кивнул. Михей, дождавшись, когда за старшим племянником закроется дверь, нахмурился. – Даня дело сказал: за малыми надобно присматривать. Ваня, Глеб и Сашок никуда с села не денутся, а вот Ярик и Арик… Шило в них сидит, не дает покою. Эти могут и пойти искать судно. – Хорошо, ежели найдут, – Потап качнул головой. – Эти найдут, – Прохор усмехнулся в усы. – Рогатины их надолго не займут. Потап, поговори с малой. Потап помрачнел. – Ежели придет – поговорю. Тяжко ей та ночь далась. Столько тварюк положила… На вид – хлопнешь по плечу – ненароком переломишь, а поди ж ты… Михей согласно кивнул. Он прекрасно помнил тоненькую, хрупкую девушку, растерянно мнущуюся за спиной Потапа и не знающую, как бы половчее сбежать от нежелательного внимания. Но так же хорошо он помнил, что они нашли на пастбище поутру… – Мухе она приглянулася, – негромко произнес он. – Все лизаться лез, паскудник. Тимофей удивленно приподнял кустистую бровь: тяжелый недоверчивый нрав огромного пса в селе знали. Мухтар не любил чужаков, встречая низким, утробным ворчанием и приподнятой в оскале губой. А тут… – Признал? – Удивленно переспросил Егор. – Твой злыдень? – Признал, – Михей развел руками. – Радовался. Видать, не впервой она к нам на подворье заходит… Невысказанные слова подвисли в воздухе. – Коли потребуется им подмога, надобно оказать, – произнес Прохор, подводя черту в разговоре, роняя слова тяжкими глыбами. – Черные тварюки нам тут не надобны. Договориться надо с пришлым. Неча им за нами приглядывать ночами, пусть тварюк по логовищам бьют! Сами за ся постоим, чай не балованные городские. Решение принято и озвучено. Михей подвинул поднос с пирогами на середину стола, хлопнул ладонью по столу и припечатал: – Чай стынет. Разговор завершен.***
Проснулась я резко, рывком. В голове словно щелкнул незримый таймер: пора вставать, скоро ночь, опять эти уроды полезут. Вечером разбегутся разведчики, а уже к полуночи пойдут стаи. С ближайшего логова, которое располагалось на месте бывшего Стремнища, вроде бы крупных стай уже быть не должно: оно и так небольшим было, после первой зачистки мы с Ннан’чин’де немало перебили, а потом еще… Мысль споткнулась на имени, мозги заработали как положено, а не как получалось, и до меня, наконец-то, дошло, почему же мне так хорошо, удобно, уютно и, главное, тепло! – Вот скажи, Хаф, как меня при такой невнимательности, до сих пор не сожрали? – Тихо пробубнила я не открывая глаз. Тихий стрекочущий смешок был мне ответом. Несколько неопределенным, конечно, но настроение все равно ощутимо поднялось. – Зря смеешься, – разлепив один глаз, я глянула на напарника. Сегодня Ннан’чин’де впервые при мне использовал не маску, а визор на подобии моего обруча. По функциональности шект с маской или шлемом, конечно, не сравнится, но от него этого и не требовалось. Это бытовая вещица. Шект обычно используют аттури: он компактный, легкий, больше ориентирован не на военное использование, а на работу с большими объемами информации. Чаще всего – технической. Яута шекты носят гораздо реже, предпочитая маску, но в быту обмундирование не носит вообще никто. Так, мелкое личное оружие вроде ножа, но никакого полного обвеса, брони, маски или, тем более, энергетического оружия вроде р’кра. Как и наручи с энергоэлементом. – Ты уже просмотрел записи? – Спросила я, устраиваясь удобнее. Багровое голографическое поле-экран исчезло. – Да. Короткий, односложный ответ, за которым явно не собирается следовать продолжение. А взгляд – тяжелый. – Что я сделала неправильно? – Убито спросила я. Хаф моргнул, взгляд смягчился, золотые глаза ожили, утратив пугающую непроницаемость и безэмоциональность. – Многое, – негромкий ответ, от которого у меня по спине пронеслась волна мороза. Его недовольство, пусть и легкое, – неприятно. Я лежала у него на груди, слушала размеренное биение сердца и ждала продолжения. Да, знаю, напортачила, и напортачила немало, но напарник не высказывал раздражения или гнева. Если бы я действительно сильно напакостила или его разочаровала, поведение было бы другим. – Это допустимо. Ошибки уйдут с опытом, – широкая горячая ладонь сдвинулась ниже, ложась на подмерзшую поясницу. – Ты знаешь. Я вздохнула. Знаю, где и что я сделала неправильно. – Мне не надо было доводить себя до такого истощения. Золотые глаза согласно прикрылись. – Я не собрала оружие и не убрала трупы… Яута-те качнул головой. – Это не важно. Не важно? А я думала, что науда вообще стараются сохранять в тайне от людей свое существование. Или нет? Фильмы же кто-то снял… А в них образ яута передан достаточно ярко, пусть и с кучей условностей, неточностей и глупостей. – Я чуть не поверила тем, кто этого не был достоин. Я ошиблась в оценке. Хаф стрекотнул, но ничего не сказал. Тоже не то… – А еще я распылялась. Медленный кивок подтвердил правильность вывода. – Не надо было гоняться за всеми подряд. Только устала и довела себя до начальной стадии истощения, а когда понадобилось вести серьезный бой, уже с самого начала была к нему не готова. Переоценила свои силы. Золотые глаза иронично сощурились, а я запнулась, чувствуя, как приливает к щекам кровь. То, что я впервые увидела чижа месяц назад, а за эти дни впервые оказалась наедине с таким количеством тварей, оправданием допущенным ошибкам не является. Хаф меня учит на совесть, вбивая нужную для выживания информацию. А то, что я где-то что-то неправильно сделала – исключительно моя вина. Со стороны может показаться, что у яута-те завышенные требования, и он от меня хочет невозможного, равняя на себя. Это не так. Хаф никогда от меня не требовал того, что я не могу сделать. На грани возможного – да. Но никогда того, что находится за этой гранью. Он вообще запрещает мне работать до излома, наращивая нагрузку постепенно. – Ты прав. Я нерационально вела бой, неправильно рассчитала силы и недооценила количество врагов. Хаф второй рукой поправил сползшее одеяло, укрывая мои плечи и спину. На корабле действительно стало очень холодно и как-то стыло. Как в каменном подвале. Отопление и система микроклимата не работали, корабль сильно поврежден, и в него просачивается дождевая вода. Холод и влажность, прерывистый сумрак аварийного освещения, переходящий в полный мрак превращали ман’дасу в огромный подтопленный могильник. Неприятное ощущение. – Я не ожидала, что их столько будет, – тихо призналась я. – Откуда они вообще взялись в таком количестве? В логове под Стремнищем должно было остаться десятка два тварей, не больше! А они все перли и перли! И этот, ятканде… Он-то откуда приперся? – Мутировал бы в королеву и восстановил логово, – ответил Хаф, зябло поведя плечами. – Ты не воспринимаешься как угроза. Конечно, не воспринимаюсь! На его-то фоне! А люди для каинд амедха вообще добыча. Не сдержавшись, тихо фыркнула, уткнувшись холодным носом ему в ключицу, отчего яута-те едва заметно вздрогнул. Мерзнет… Науда – теплолюбивая раса. Да, выносливость у них невероятная, они могут выдерживать значительные перепады температуры, они очень живучи, но… Но я уже не раз замечала, что Ннан’чин’де иногда мерзнет. Молча, конечно, не говоря ни слова, никак не проявляя своего недовольства и не показывая дискомфорта, но если обращать внимание на мелочи, можно заметить эти едва заметные непроизвольные проявления: понижение температуры поверхности кожи, едва заметное зябкое передергивание плеч, крепче сжатые челюсти и прижатые плотнее мандибулы, более резкие, ненужные движения… Когда ему холодно, напарник предпочитает расхаживать по помещению, гонит меня на тренировки или занимается сам. Все это время температура на корабле держалась стабильно в диапазоне восемнадцати-двадцати градусов, и иногда даже мне было зябло, но сегодня впервые на ман’дасе по-настоящему холодно! А Хаф даже поддоспешник не надел… Меня греет. Я сижу у него на руках комком льда, вытягивая всё тепло… – Почему не надел поддоспешник? – Едва слышно спросила я, запрокидывая голову так, чтобы видеть его лицо. – Иолонит экранирует тепло, – спокойно ответил Хаф. Я вздохнула, аккуратно выпростала из-под одеяла правую руку, пошевелила пальцами. Дергает, ноет, но болит гораздо меньше. И давления такого нет. Хорошо… – Это тепло никакой иолонит не экранирует, – буркнула я. – А ты зазря мерзнешь. Стрекочущий смешок. Как всегда, его совершенно не впечатлили мои доводы и аргументы. Он так решил и всё, хоть трава не расти! Мне, конечно, тепло и приятно, даже больше, мне это доставляет огромное удовольствие, но… Но мне крайне неприятно, что всё это происходит за его счет. Я и так из него жизнь вытягиваю, как энергетический вампир какой-то! А он… А он прекрасно понял, как правильно донести до меня нужную информацию. Так, чтобы я ее поняла и больше никогда не забывала. – Постараюсь до такого не доходить, если не будет на то крайней необходимости, – со вздохом сказала я, вновь утыкаясь холодным носом в теплую кожу. – Но давай ты перестанешь использовать в педагогических целях собственное здоровье. Это моё высказывание Хаф проигнорировал. Напрасно. Кое-что я не позволю ему делать ни при каких раскладах. И меня совершенно не будет интересовать его мнение, гордость, привычки, менталитет и прочие… мелочи. – Ннан’чин’де… Яута-те напрягся. – Когда ты назвал меня те-уман и позволил встать с тобою рядом, ты определил мой статус и дал возможность стать для тебя чем-то большим, чем просто какая-то человечка, случайно спасшая жизнь, – говорила я спокойно, размеренно, не повышая голоса и не меняя тона. – Своими действиями и отношением ко мне ты обозначил наши взаимоотношения. А еще ты взял на себя определенные обязательства. Я рассматривала пятнышки на его коже и с огромным удовольствием вслушивалась в участившееся дыхание и резко ускорившийся стук сердца. Нервничает. Оценил мои слова правильно. – Как и я. Это только внешне он непрошибаемая статуя, а на самом деле… Науда столь же эмоциональны, как и люди, и подвержены тем же страхам. Другое дело, что контролируют они себя гораздо лучше, и четко знают, что можно допускать, а что надо без всякой жалости подавлять. – Свои ты выполняешь. Ты сделал для меня оружие и амуницию. Ты меня учишь, тренируешь, помогаешь правильно понять ваше общество и тебя лично, ты закрываешь глаза на мои слабости, помогаешь понять и исправить допущенные ошибки, относишься с пониманием и огромной терпимостью к особенностям характера и психики, ты обо мне заботишься, потакаешь моим прихотям, выполняешь мои просьбы… Я это ценю. Он напрягся. – Ннан’чин’де, не надо мешать МНЕ выполнять свои обязательства по отношению к тебе. Даже если для тебя это… – Я неопределенно шевельнула пальцами, – непривычно. Хаф глубоко вдохнул, медленно выдохнул. Сердцебиение резко замедлилось. Принудительно успокаивает сам себя. И все равно нервничает. Да и правильно он нервничает. Сейчас есть все причины для этого. – Я сделаю так, как ты пожелаешь, – могучее тело едва заметно дрогнуло, – я приму любое твое решение и все без исключения твои личные… особенности. Но! – Я подняла палец. – Есть одно исключение, кое-что, в чем я никогда не поступлюсь и сделаю так, как считаю нужным. Даже если ты будешь… возражать, – приподняв голову, я встретила напряженный, настороженный взгляд. – Полагаю, мне не надо объяснять, что именно я имею в виду? Хаф хмыкнул, золотые глаза сощурились. – Ты сам дал мне это право. И пока ты не откажешься от своих слов, своего решения и от меня, как те-уман, тебе придется с этим моим личным заскоком смириться. И терпеть его проявления. Верхние клыки дернулись и чуть разошлись в усмешке, Хаф иронично сощурился. – Полагаешь, я буду возражать? Какой хороший вопрос… Яута-те никогда не возражал. Он просто делал так, как считал нужным. Но! Когда дело заходило до его лечения, Хаф подчинялся беспрекословно. Ни единого возражения, ни слова против. Удивительная покорность… Он сам дал мне право принимать любые решения относительно его личного здоровья, хотя ясно давал понять, что сам сделал бы иначе в том или ином случае. – Ты можешь не согласиться с моим решением, – поправилась я. – Оно может тебе не понравиться. Будешь ты возражать или согласишься с моими действиями, знаешь только ты. А я приму твое решение… – И сделаешь так, как считаешь нужным? – С уже нескрываемой иронией поинтересовался яута-те. – Раз уж ты не считаешь необходимым даже раны обрабатывать так, как положено, полагаю, будет справедливо, если я буду делать так, как считаю нужным… для сохранения ТВОЕГО здоровья. Он ничего не ответил на это мое высказывание, просто осторожно дотронулся кончиком когтя там, где до сих пор холодил лед. А глаза выразительные… – Я тоже не слежу за своим здоровьем. Золотые глаза опасно сузились. – Ннан’чин’де, если бы я так тряслась над своей шкурой, я бы давно сбежала от… опасности. Тем более, ты не единожды давал мне возможность уйти, – я вздохнула, вытащила влажные волосы из-под одеяла, поежилась и прижалась к теплому телу напарника. – А ведь мне не ради чего возвращаться. Меня там никто не ждет, я никому не нужна. Мне там нечего делать. Я лишняя в этом мире. Мерное биение сердца вновь участилось, яута-те глубоко вдохнул, медленно выдохнул, но успокоиться не смог. Сердце билось быстро, резко, мощно, заглушая едва слышные привычные шумы полумертвого корабля… – Знаешь… Тихий вопросительный стрекот, чуть раскатистый, слышимый сейчас иначе, чем обычно. И голос тоже несколько иной. Более глубокий, раскатистый, с глубинным рокотом, который не слышим на расстоянии. Завораживающий голос. – Эти двое суток были бесконечными… Казалось, между нападениями каинд амедха проносятся годы… А ведь они приходили каждые пару-тройку часов, и я проверяла весь корабль с верхней палубы до трюма, – и немного невпопад добавила: – А там вода уже набралась по шею… И мусора полно. Даже тушка какой-то мелкой живности плавает. Вроде белка… Или нет? А еще с каждым разом становилось холоднее… Вторая рука обхватила меня за плечи. Широкая, горячая, чуть шершавая. Захотелось скрутиться компактным калачиком и греться-греться-греться в его тепле. Никогда в жизни я никому так не доверяла! Никогда мне не было так комфортно и уютно в чужом присутствии… Да о чем я? Чтобы я вот так сидела у кого-то на коленях, практически лежа на груди? Еще и голышом, замотанная в одеяло? Да никогда! Я же не терплю даже мимолётные прикосновения посторонних! Меня передергивало, когда кто-то ко мне в общественном транспорте дотрагивался! Даже при истощении, когда от холода уже трясти начинало, я крайне неохотно шла на контакт. Уже начала подозревать себя в какой-то новой фобии. А теперь… Я вздохнула, обхватила его правой рукой за спину. Кожа ледяная! – Ты мерзнешь. Хаф на это заявление лишь едва слышно стрекотнул, но даже не пошевелился. – Мне надо к вечеру в деревню заглянуть, – вновь перескочила на другую тему я. – А еще надо проверить, что эти уроды копали в двух километрах от деревни. И брошенное снаряжение забрать. Думаю, Потап его собрал… И с ним поговорить надо… И… – Хидар! – Он чуть сжал мое плечо. Я запнулась, удивленно заморгала, но отклеиваться от теплой кожи не собиралась. – Что? – Не о том думаешь, – в низком рокочущем голосе – легкий укор. А о чем я должна думать? – А… Я собралась озвучить этот вопрос, но Хаф вновь решил за меня: он встал, поднимая меня на руки, и куда-то понес. – Что не так? – Тихо спросила я, обхватив его за шею. Он не ответил, но этого и не требовалось: на перекрестке коридоров яута-те свернул к помещению с капсулой, а я затихла, обдумывая ситуацию. Сразу в капсулу Хаф меня укладывать не стал. Помыл, дал возможность немного отдохнуть и повампирить на себе. И только когда я более-менее пришла в себя, понес в регенератор. И знает же, что это ему еще аукнется! Даже его невероятная выносливость имеет границы! Но… Но вновь сделал так, как считал правильным, совершенно не считаясь с собственным комфортом и здоровьем. Двери мастерской открылись, пропуская нас в просторное, погруженное в густой сумрак помещение. Хаф одной рукой открыл капсулу, усадил меня в мягкое теплое нутро, вбил программу, не сказав ни слова. Я и не спрашивала, что он там почти минуту набивал. Надо и надо, я все равно не особо разбираюсь в настройках этого чуда аттурийского рукодельника, превратившего стандартную капсулу в непонятный многофункциональный медицинский агрегат. И только когда опускалась крышка, меня осенила одна мысль: а ведь этим неизвестным аттурийским рукодельником мог быть и сам Ннан’чин’де…***
Клинки со свистом вспарывают воздух, разрубая призрачного врага, подшаг, удар, оружие проворачивается в руках, разворачивая тело на инерции движения, иззубренное лезвие падает к ногам, блокируя несуществующий удар… Привычное спокойствие и расчетливая холодность разума, присущие ему в бою, исчезли, уступили место сумбурным, мощным чувствам, которые он так привык подавлять, годами… десятилетиями удерживая себя в состоянии контролируемой безэмоциональности… Рывок в сторону, перекат через древко оружия, шесс-те распадается в руках на два клинка, бой стал яростнее, стремительнее, срывая остатки самоконтроля и столь привычной холодности расчётливого разума… Это было так удобно… Запереть всё что мешало за запорами воли, не позволяя себе даже мимолётных проявлений ненужных воину эмоций. Так легко пойти на поводу вбиваемых наставниками идей… зайдя несколько дальше, чем требовалось для поддержания самоконтроля. Это было… допустимо. Прекрасная память может стать врагом, безжалостно выкидывая старые, но никогда не меркнущие воспоминания, воспроизводя язвительные, сочащиеся ядом и жгучей кислотой слова, сказанные тем, кого он иногда ненавидел и желал убить… пока и эти чувства не поблекли и не угасли. Злой, яростный рык сорвался сам собой, заметавшись под сводчатым потолком кар’кахтэр. Мощные, стремительные каскады ударов, созданных для боя не с каинд амедха, а с разумным существом… гул напряженных до звона мышц, жар разгоряченного яростной схваткой с несуществующим врагом тела, неспособный смыть мертвенный холод. «А что ты будешь делать, когда получишь то, что так жаждешь, а, Хаф?» - Язвительный, срывающийся на шипение злой голос. – «Долго ты так протянешь? В одиночестве одноместного разведчика, наедине со Звездной Бездной?» Долго! Очень, очень долго… Десятилетия… «Мне даже интересно, что у тебя угаснет первым: чувства, самоконтроль или разум!» - Злые, светящиеся изнутри глаза риссари, пристально смотрящие на него. – «Я не знаю, что будет хуже!» Ннан’чин’де резко, рывком остановился, держа мечи обратным хватом, прижимая ледяные клинки к предплечьям. Тело гудело и ломило, биение крови грохотом отдавалось в голове, но едва ощутимый стылый мороз так и не ушел, тонкими струйками проносясь по телу. В тишине и одиночестве неразведанных территорий, наедине со Звёздной Бездной, угасать начал разум…