Прихоть

Прихоть Комкая в руке записку, написанную незнакомой рукой, полный самых дурных предчувствий, юноша ворвался в гостиную отеля. Там царил полумрак, но он сразу узнал человека, который поднялся ему навстречу. О нет… Хуже этого ничего не могло быть. – Т...ты..? – только и сумел выговорить он. – А кто же еще? Добрый вечер, Цузуки-сан. Ты прекрасно выглядишь, и это очень кстати. Мальчик действительно был хорош, как никогда. Волнение только красило его: невероятные аметистовые глаза сверкали, щеки горели румянцем… – Где они?! – Они в надежном месте… и пока что живы, так что не волнуйся. Правда, здоровы ли, сказать не могу… Как неосторожно с твоей стороны – разгуливать без напарника, да еще заводить смертных друзей. Я бы посоветовал тебе… – Заткнись. Чего ты хочешь? – Ха. Право, ты меня насмешил, – эта ироничная улыбка была хорошо знакома юноше. – Цузуки-сан, ну что за вопрос, в самом деле… Что ж, хорошо. Если ты хочешь лишний раз это услышать. Тебя. – Что ты… этим… – Не делай вид, что удивлен.Ты знаешь, чего я хочу, так что не будем ходить вокруг да около. Да или нет? Ответом были молчание и растерянный взгляд. – Я жду, Цузуки. – Д… да. – Да? – Мураки подошел совсем близко, протянул руку, коснулся его лица, пытаясь заглянуть в глаза: – Ты сказал "да?" – Да, да, да!! – с ненавистью отшатнулся юноша. – Как будто у меня есть выбор. Но прежде… ты их освободишь. – Глупо ставить мне условия. Впрочем… хорошо. Но если ты меня обманешь, их уже ничто не спасет. И имей в виду – ты мой до утра… – Я понял. Делай, что обещал… и помолчи. – Договорились. Подожди здесь. Он ушел. Цузуки без сил рухнул на диван. Томительно тянулось время. Возвратился Мураки, и юноша отвернулся, чтобы не видеть его лица. - Я все уладил. Скоро твои друзья позвонят тебе. Цузуки не ответил. Он сидел теперь на самом краешке дивана в странно изломанной позе, стиснув руки, оглушенный случившимся. Подумать только, час назад все было так хорошо. Какой-то час… Мураки курил напротив, не поднимая глаз, спрятавшись за завесой ресниц. Невозмутимый, утонченно-небрежный, на деле он лихорадочно думал об одном: уже через несколько минут он уведет мальчишку, и они останутся наедине. Когда же, когда… Спустя вечность мобильный юноши зазвонил. - Вы в порядке? Да. Да. Со мной все хорошо. Что? Нет, у меня дела. Завтра, да. Мураки не спеша потушил сигарету и встал. Машинально поднялся и юноша. На мгновение он поднял глаза – такие потерянные, такие беспомощные - и тут же вновь опустил. Но стоял он совершенно прямо и голову держал высоко… - Идем, - резко сказал мужчина. Схватил юношу за руку, увлек в длинный полуосвещенный коридор. Другая его рука сжимала в кармане нож. Посмей кто-нибудь остановить его сейчас… Вот и дверь… знать бы, куда. Вошли. Не выпуская руки юноши, он повернул ключ, бросил на Цузуки быстрый взгляд: тот стоял смертельно бледный, с закрытыми глазами. В следующую секунду, не сказав ни слова, он с силой прижал юношу к стене, резко запрокинул ему голову, стиснул нежного, напуганного… Юноша застонал. То ли пытаясь оттолкнуть, то ли найти опору, взметнулась тонкая рука и вновь упала бессильно. Мужчина не слышал, не видел - забыв обо всем, он целовал своего строптивого недотрогу. Наконец-то, наконец-то… Наконец-то… Его рука впилась юноше в затылок, не давая уклоняться. Никаких уверток больше, мальчик. Никаких. Время летело, и тишину комнаты нарушало лишь чье-то хриплое дыхание, а юноша вынужден был беспомощно ухватиться за мужчину - чтобы удержаться на ногах. А вот это Мураки почувствовал, подхватил юношу на руки и понес. Комната качалась и кружилась, он почти не видел, куда ступает- сверкающий туман перед глазами… Но вот он подмял его под себя… Черт, как же давно он хотел этого. Сколько раз ускользал… отталкивал, отказывал, не то что поцеловать – прикоснуться к себе не давал. И одного отказа более, чем достаточно. Ты мне за все заплатишь, дерзкий мальчишка… Невольно замер на несколько мгновений, не в силах отвести глаз. И - сменилось настроение. Ну как быть грубым с подобным созданием… Повезло тебе, что ты так красив… что я так люблю тебя. Там, у двери, он отнюдь не был нежен. Но теперь все будет по-другому… моя драгоценная добыча. Поспешно срывая одежду с них обоих, покрывая юношу поцелуями, он по-прежнему молчал. Говорили его губы. Руки говорили – чуткие, многоопытные руки. Цузуки не сопротивлялся, лишь упорно не открывал глаз. Он знал – все бесполезно, дороги назад нет. Неопытность и смятение не помешали ему понять, почувствовать: страсть Мураки подошла к такому пределу, что останавливать его небезопасно. Почему-то происходящее казалось таким естественным и совсем не было страшно.(«Так не целуют, если… если… что?») Он не знал. Что-то странное творилось с ним… он уже не принадлежал себе. ... А потом оба, совершенно без сил, пытались хоть как-то придти в себя. Юноша с трудом перевернулся на спину, откинул голову в изнеможении. Мужчина сумел приподняться на локте и зачарованно смотрел на него. Восхитительно… Вот таким он мечтал увидеть Цузуки давно - тонкие брови изломаны, дыхание сбилось, темный румянец на щеках, припухшие губы, влажные волосы разметались по подушке… («Ты кричал, любимый… ты хоть знаешь об этом?») Теперь Мураки медленно, осторожно гладил его по волосам. Ну же, взгляни на меня. И Цузуки нехотя открыл глаза - надо же было когда-нибудь сделать это. Настороженно взглянул на мужчину и вздрогнул, ожидая увидеть насмешку, злое торжество. А увидел… нежность, одну только нежность. Поневоле сорвался вопроc: «Кадзу… Кадзу… что…» - голос не слушался. Мужчина тем не менее понял. - Что это было? - прошептал он. Юноша молчал. - Это была любовь… любовь, от которой ты так долго убегал, мой мальчик. («Мучил и меня, и себя»). Тихий мягкий голос, и нежность в глазах, ласковая рука, заблудившаяся в волосах… У Цузуки возникло ощущение, что он летит в бездну – вот только теперь. Вот когда охватил его страх… - Я не твой мальчик! - яростно выкрикнул он и попытался встать. - Не мой, не мой, конечно, это я так сказал...(«А то чей же еще?!») Юноша изо всех сил вырывался, мужчина легко удерживал его. Он видел панику в глазах, слезы гнева и бессилия на пылающих щеках, и не мог ничего понять. Откуда такой взрыв? И почему… сейчас? Неужели он все еще боится - я буду издеваться над ним, мучить его? Ребенок, какой он еще ребенок… Когда он поймет: все, чего я хочу – это любить его, любить без помех. И мне нужно нечто большее, чем просто покорность, и я это получу, прекрасный мой. Мальчик был так фантастически хорош сейчас в своем гневе, а искушение закрыть ему рот поцелуем – так велико… Мураки с трудом удержался, не желая сердить его еще больше, и только молча наблюдал, крепко прижав его руки к постели. - Пусти меня, ты… Кому говорю… Ты... ты самый… да убери ты руки свои, убери руки! Сказал, не прикасайся ко мне, гад! Убирайся, сволочь… пусти…- Цузуки вдруг осекся, увидев откровенное желание в глазах Мураки, растерялся и совсем тихо произнес: - Кадзу, пожалуйста… - Нет. Хватит воевать. Мы довольно повоевали в прошлом, разве нет? Просто полежи со мной. Это нетрудно. Цузуки дико на него глянул. Просто?!! Прочел в ответном взгляде непреклонность, ласковый вызов, непонятную печаль – все сразу… вспомнил, почему он здесь, и в широко открытых глазах отразилась боль. Он перестал сопротивляться, откинулся на подушки, позволил себя обнять. Не все ли равно. Но не было все равно. Мучительная дрожь сотрясала все его стройное, еще немного хрупкое по-юношески тело; он силился перестать плакать, но слезы все текли и текли. Он только надеялся, что в сгущающихся сумерках не виден его позор. Но мужчина вдруг решительно встал, принес платок и стакан с виски. Приподнял юношу, поднес стакан к его губам. Тот покорно выпил до дна. Ну да - доктор и пациент, горько усмехнулся про себя Цузуки. Лекарство помогло – его сразу перестало трясти. Мураки осторожно вытер ему слезы, снова лег, властно притянул его к себе. Постепенно юноша расслабился под его мягкими, умелыми прикосновениями. Теперь эти руки утешали и успокаивали… За все время Мураки не произнес ни слова, и юноша был благодарен ему хотя бы за это. Было так стыдно – и за свой глупый вопрос, и за глупые детские слезы. Может же быть человеком, мелькнула мысль. Долгий весенний день догорал. Время летело… Гордый мальчик, думал Мураки, он так остро переживает свое унижение. Проиграв в их долгой войне, он вынужден теперь подчиняться. А чувства, которые он испытывает, еще больше ранят его гордость. Они к тому же пугают его… пугает их власть. Желать своего врага… Жизнь оказалась сложнее, чем ты полагал, мой мальчик? Тебе хочется исчезнуть, спрятаться? Ничего не выйдет. Теперь я тебя никуда не отпущу, никогда. А сейчас хоть на время забыть, что мы враги… и думать о том, что вот отдыхает у меня на груди мой юный прекрасный возлюбленный, а впереди у нас целая ночь… или даже… Мураки склонился над юношей, близко-близко заглянул в ясные теперь глаза, прошептал: - Поцелуй меня… Этот голос… низкий, волнующий. Будто околдованный, юноша обвил руками его шею. И опять это ощущение, что все правильно, что по-другому и быть не может. Ну да, он целует своего злейшего врага, сам целует… и что? Одним движением он перевернул Мураки на спину и с какой-то мстительной радостью увидел, как затуманились и медленно закрылись стальные, такие невозмутимые обычно глаза. Поцелуй длился и длился, постепенно инициатива перешла к Мураки, и все повторилось - совсем по-другому… лучше. Ночь продолжалась… и в ней уже не было места слезам, сомнениям… словам. … Был тот самый темный час перед рассветом, когда, с усилием возвращаясь к реальности, Цузуки еле слышно прошептал: - Кадзу… - Да? – мужчина ласково отвел волосы с его лба. Цузуки хотел что-то сказать и не смог. - Не надо, ничего не говори. Мы созданы друг для друга, ты ведь и сам это видишь… Не отвергай меня больше… ведь это бесполезно, любимый. Наклонился поцеловать и увидел – спит. Крепко-крепко... Не услышал. Мужчина усмехнулся, укрыл юношу, растворил окно, устроился на подоконнике, закурил и задумался. Как тихо… Мальчик теперь не скоро проснется… Он и сам безумно устал, но по-прежнему хочет Цузуки – еще больше, еще ненасытней… Как он ошибался, считая, что одна ночь решит все, избавит его от этой страсти. Что такое глоток воды для умирающего от жажды… Надолго ли это? Да какая разница. Он хочет Цузуки – значит, так и будет. Пока не надоест… Он позвонил и отдал кое-какие распоряжения. Так, полтора часа у него есть. Он докурил, лег рядом с юношей, прижался щекой к темноволосой макушке. Спи, мальчик, спи… Неожиданно тот заметался во сне, забормотал в ужасе: «Мураки… нет, нет! Мураки… нет…» Мужчина невольно улыбнулся. Полчаса назад мальчик хрипло кричал: «Да, Кадзу… да!..» - и вот на тебе. Немного поздно, пожалуй. Обнял покрепче, успокаивающе провел рукой по худенькой шелковистой спине. Цузуки затих, прижавшись к нему. Да… и во сне продолжается эта борьба. Он сопротивлялся мне до последнего… А как еще может относиться к такому чудовищу чистый, красивый, добрый мальчик? Такой, каким он сам был когда-то. Очень давно. Итак, прежние методы не годятся. Шантаж больше не пройдет… Насилие, попытки сломать - все это тоже было и привело к тому, что оба едва не погибли. («Я люблю тебя и поэтому хочу тебя сломать. Я сложу горы трупов к твоим ногам…»). И что? Мальчик был в полной прострации, казался совершенно сломленным, и вдруг ударил его ножом, а себя попытался сжечь… Теперь-то он знает, на что способен Цузуки, доведенный до отчаяния. Нужно его согласие. Как этого добиться? Как? Юноша управляет дюжиной богов, может мгновенно исчезать и появляться, проходить сквозь стены… много чего еще. И характер есть. Решителен, смел до безрассудства, горд, непокорен… И все же слабое место имеется. Доброе сердце. Одиночество, потребность в любви. Вот на что надо поставить. Мальчику необходим любящий старший друг- это буду я. Я отлично смогу сыграть эту роль. Нетрудно быть добрым с Цузуки… и добиться можно куда большего. Такое прекрасное и хрупкое создание требует особого обращения. Жаль, я так поздно понял это. Сколько времени пропало зря… Что ж… Он боролся со мной… посмотрим, сможет ли бороться с собой. Приготовим ему ловушку, последнюю… ловушку любви. Сплетем шелковую сеть… Еще одна слабость мальчика - это я. Поэтому его так бесило упрямство Цузуки… Так, мальчик узнал наконец, от чего отказывался. Это хорошо. Он поражен… ведь ожидал совсем не этого. Какие у него были глаза! Знаю я, о чем он думал… За кого он меня принимает - за неумелого болвана или за идиота, способного испортить дорогую вещь?! О нет, мальчик. Ты убедился сам – мне противостоять невозможно. И в этом, и во многом другом. И мне нет никакой необходимости прибегать к насилию… когда я этого не хочу. Ничего, мы поразим его еще больше… О, у него возникнет множество вопросов, и тщетно он будет искать ответы на них. Он уверен, например – я буду преследовать его, буду силой заставлять его встретиться со мной… Поступим наоборот. Оставим его в покое … м-м, на месяц. Пусть спокойно подумает и решит. Я попрошу, вот именно попрошу его о свидании. А если откажется? И все же рискну. В дверь тихо постучали. Пора. Мужчина встал и занялся делом. 6-30. Все готово. Пиджак, очки, галстук… Полностью одетый, он присел на краешек постели, всмотрелся. В голубоватом утреннем свете лицо юноши выглядело спокойным и усталым. Ох, как пострадали губы… Странно… регенерация… Алые губы, похожие на лепестки роз… Досталось им сегодня… Все же что он хотел мне сказать? Остаться бы, спросить, провести с Цузуки весь день… а сейчас заснуть рядом… Нельзя. Может, когда-нибудь… С невольным вздохом наклонился, поцеловал спящего и ушел. Ну и вид у него, должно быть. Ранние прохожие так и шарахались от него. Юноша спал до полудня… Он спал бы и долее, но что-то мешало ему. Открыл глаза и понял: аромат. Он приподнял голову… что это!? На подоконниках, на низеньких столиках, на комоде, на большом столе в центре, на полу – всюду пламенели розы. Самая постель была усыпана лепестками… Цузуки судорожно вскочил. Стоял, дико озираясь, весь дрожа… Сколько же их… Наверное, сотни. Юноша кое-как пробрался в ванную. Хоть здесь цветов не было. Посидел на бортике, успокоился немного. Плотнее закрыл дверь. Постепенно стал улавливать какой-то другой, странный запах.. Вдруг дошло - это от него пахнет… другим человеком. Духи, пот… и что-то еще. Покраснев, он кинулся под душ. Вконец устав яростно тереть себя, взглянул в зеркало. Немного бледен, легкие круги под глазами. Все бы ничего, но губы… Губы распухли. И на шее - темные следы. Почему-то они не исчезли, как можно было ожидать. Проклятый Мураки. Никому не покажешься… Внезапно он вспомнил, как целовал его Мураки… и пошатнулся - буйно закружилась голова, подкосились ноги. Сел на пол, обхватил голову дрожащими руками. В памяти помимо воли разворачивались картины: как целовал, как нес на руках… как раздевал, как осыпал ласками… как бережно, почти не причинив боли, овладел… какое чудо открыл… Вновь он услышал тихий голос: «Это любовь, любовь, мой мальчик…» Он зажал уши, чтобы не слышать этот шепот. Как он красив, черт его побери. Когда смотришь на него – исчезают мысли, пропадают сомнения… Он застонал, вспомнив, как вел себя ночью. Вот ужас, какие еще доказательства его порочности нужны? Его никто не насиловал – он отдавался сам. Как же это могло произойти? Почему? …Вчера он пережил худшие минуты в своей жизни. Когда шли в номер, ужас и тоска охватили его с такой силой, что он едва держался. Он знал, как жесток и циничен Мураки, и понимал, что уж с ним-то тем более церемониться не будут. Казалось, оправдываются его худшие опасения, когда Мураки молча набросился на него, едва закрыв дверь. Мужество совсем оставило его, он безвольно, как кукла, подчинялся всему. А через минуту весь дрожал… но совсем не от страха… все изменилось. Да, от этой ночи он ожидал лишь унижений и боли. Он был готов стоически перенести их. И так было бы гораздо лучше. А теперь… Теперь он - любовник Мураки. Не жертва… Это – реальность, от нее не уйти. Хуже всего - в глубине души он знал, почему так случилось. И он знает. Удивительно – он обошелся без комментариев, без этих своих ехидных улыбочек, без вечной иронии. Долго юноша сидел, скорчившись, на полу ванной. Наконец он взял себя в руки и вышел, чтобы одеться. Вновь море роз словно ударило его. Он старался не смотреть по сторонам. Проклятый человек… знать бы, что у него на уме. Что он опять задумал? Почему Мураки обошелся с ним так… словно он, Цузуки, что-то значит для него… много значит… Он выглядел таким счастливым, когда я… Восхищение в его глазах… Эти цветы…признание… или… Да какое признание, негодяй явно опять что-то замышляет, а это все – просто насмешка. Благодарность… за ночь. Стиснув зубы, юноша поспешно одевался ( кто-то собрал и аккуратно разложил на стуле его вещи) и вдруг заметил на столе карточку. «Прошу тебя, будь в Токио …числа, в …часов, по адресу… Нам надо поговорить. Твой К.» Юноша покраснел. Вот наглость, он назначает ему свидание… «Твой», «К.»! Будто… будто бы он…. имеет право так писать.(Он совершенно забыл, что называл Мураки по имени). Идиот, долго же тебе придется ждать. Цузуки кое-как пригладил волосы и… исчез. Весь персонал отеля собрался позднее в этом номере. Обсуждали увиденное долго… Розы разобрали все до единой. Дома юноша упал на диван, укрылся с головой, не отвечал на стук и звонки. Много плакал, ничего не ел. Утром все же вышел на работу, был необычно молчалив. На лице уже не было никаких следов, они сошли еще к вечеру, но разве можно скрыть что-либо от юного напарника! Тот, разумеется, все знал и поглядывал с ужасом и недоумением. Сказал ему в полном отчаянии: «Да, да, я провел с ним ночь. Никогда не говори со мной об этом». Лишь неделю спустя юноша обрел некое подобие душевного равновесия. Но каждую ночь во сне розы раскрывали серые глаза и вкрадчиво шелестели: «Иди ко мне. Иди ко мне…» Утром он не помнил ничего, знал только, что видел кошмары. Были и другие сны… такие, что проснувшись среди ночи, он сгорал от стыда. Стыд и страх, страх и стыд – казалось, других чувств просто не существует. В первые дни он с ужасом ждал появления Мураки. Все их прошлые встречи сопровождались кошмарными событиями… Но дни шли, и ничего не происходило. Может быть, он наконец отстал от меня, с надеждой думал Цузуки. Он ведь оставил меня одного тогда… А свидание… не может быть, чтобы он писал это серьезно – он ведь знает, что я не приду. Конечно, не приду… О чем нам говорить… да какие тут могут быть разговоры. Все это странно, не похоже на него – оставить решение за мной. Раньше он просто ставил меня перед фактами. Но адрес юноша не забыл. Назначенный день приближался…. 2 …И, конечно, наступил. Месяц этот не прошел даром и для мужчины. Думать он мог только об одном… Яростное желание, нетерпение сжигали его. Воспоминания сводили с ума… Одно почему-то терзало больше других: Цузуки в то, первое, мгновение, когда оказался под ним на постели. Ах, какой он был – прелестный, покорный, пылающий… ресницы вздрагивают, сердце бешено колотится… Как он волновался… и не меньше Цузуки волновался он сам. Их первый раз… Все прошло гораздо лучше, чем он мог надеяться. Он и не мечтал, что мальчик так откликнется на его страсть. Вначале, правда, он весь так сжался от ужаса, что пришлось силой разомкнуть его нежные губы. А через несколько мгновений эти губы отвечали на поцелуй… все тело отвечало, хотя мальчик вряд ли осознавал это. И потом, когда я нес его в постель, он ведь обнял меня за шею и прижался головой к плечу. И если это не знак согласия, тогда уж и не знаю… Как он хорош в любви… такой естественный, такой сладкий… а какой темперамент... Тем лучше. Начни он сопротивляться – я бы изнасиловал его, не раздумывая. Но я… рад, что не пришлось. А это изумление в его глазах… ни капли обычной ненависти. Его наивный, такой искренний вопрос… и ужас, когда услышал ответ. Еле-еле успокоил. Зато потом… потом… При одном воспоминании об этом «потом» бросало в жар, становилось трудно дышать; мысль о том, что Цузуки может и не стать его мальчиком, приводила в ярость… Неужели глупый мальчишка не понял, не почувствовал – мы одно целое, не ощутил эту редкую гармонию… Нет, не может этого быть. Да, опыта у него нет, и все равно – не может быть. Закончится ли сегодня ожидание? Что победит – чувство долга или… чувство ко мне? Неужто не придет? Опять насилие… неужели нельзя иначе… что бы там Цузуки не воображал на мой счет, я совсем не рад был видеть его в слезах… я предпочел бы, чтобы он улыбался мне – всегда. Дом был тщательно убран с самого утра, всюду расставлены цветы (на этот раз – сирень), прислуга отпущена. Он один в доме. Оставалось только ждать… Он сел за компьютер и попытался работать. Не смог, спустился в кухню, сел на подоконник, закурил. Взял какой-то журнал, не понял – какой… Вот и 8 вечера.(«Точно вовремя глупо было бы его ожидать»). 8-30, 9-00, 9-30… Гнев и отчаяние душили его, больше гнев… В 9-42 в соседней комнате послышался грохот. Мужчина рванулся туда, замер на пороге. Юноша, виновато улыбаясь, поднимал стул. Пришел… Волна восторга захлестнула его – да был ли этот месяц вообще? Будто разжалась наконец тугая пружина… - Добрый вечер, Цузуки-сан,- несколько церемонно поздоровался он, пряча радость. - Здравствуй, Кадзу, - тихо ответил юноша и прошел на кухню. Сели за стол. - Хочешь чаю? - Да. …Лица не попадали в круг света от низко висящей над столом лампы, оставаясь в тени. За окном начался дождь… Цузуки вдруг увидел, какие красивые у Мураки руки – длинные изящные пальцы беспокойно вертели чашку – и почувствовал, что неудержимо краснеет. Эти руки… о боже. Он поскорее отвел взгляд. Они пили чай и почти все время молчали. Юноша, скованный, растерянный, старательно не смотрел в глаза… Казалось, он сам ошеломлен своим появлением здесь. Тихо отвечал на вопросы, только «да» или «нет», сам спросил только: - Что это за место? - Это мой дом. Он достался мне от родителей. Юноша удивился. Родители? У Мураки? После замолчали надолго. Юноша смотрел в свою чашку, Мураки не отрывал жадного взгляда от него, торопясь все увидеть, все понять. Основное ясно. Мальчик здесь, и не знает, что делать, никак не придет в себя - так поразил его собственный поступок. Он ничего еще не решил – это очевидно. Он вообще не собирался сюда. Теперь требуется крайняя осторожность. Ничего не форсировать, ни на чем не настаивать, следить за каждым своим словом. Птичка прилетела… и может упорхнуть в любую секунду. Немного погодя он предложит покататься по ночному городу. Вне дома мальчик успокоится быстрее. Потом они зайдут куда-нибудь… Что угодно, лишь бы видеть его, хотя бы видеть… - Ты голоден? Хочешь, поужинаем в городе? - Нет, спасибо. Налей мне чего-нибудь выпить. («А… вот и хорошо»). Мураки принес запыленную бутылку, разлил по бокалам темно-красное драгоценное вино. Юноша схватил бокал, выпил залпом. Ох, варвар… так обойтись с... Мураки вздохнул и взял его руки в свои. - Цузуки… Юноша вздрогнул, но рук не отнял и наконец-то взглянул ему прямо в лицо. Какое горе, какое смятение в измученных фиалковых невозможных глазах ! Мужчине стало чуть спокойнее. В общем, этого он ожидал. Ненависти и отвращения нет… Хорошо. А юноша вновь был потрясен этим выражением безграничной нежности. Это не Мураки, не тот человек, которого он знал. Серые глаза, сейчас такие ласковые… чуть усталые, смотрят с тревогой… они как омуты, затягивающие неизвестно куда… эта нежность… невыносимая… Юноша резко вскочил, сверкнули слезы… («Все, сейчас исчезнет»). Но он остался стоять, закрыв лицо руками. Мгновенно мужчина оказался рядом. Стер губами слезинки, прижал к себе. Шептал что-то бессмысленное, пытаясь утешить. Что тут скажешь? («Да, я убийца, я садист и чудовище, но я люблю тебя больше всего на свете…»). Решился – поцеловал. И все исчезло, все смешалось – их волосы, руки, дыхание, их жизнь... Он слышал только сумасшедший стук сердца – своего или Цузуки? не понять. Неистово прижимал он мальчика к себе, ничего не видя вокруг, ничего уже не соображая. Только не уходи. Только не уходи… На минуту сознание вернулось к нему, и он понял - мальчик целует его в ответ. И вновь - провал. Окончательно очнулся в спальне. Как они туда попали, он никогда потом не мог вспомнить. На секунду глаза их встретились и… Силе, бросившей их друг к другу, можно было только подчиниться. Некогда и невозможно было о чем-то думать, что-то решать, чего-то опасаться… Смутное чувство облегчения принес обоим такой исход. Глубокой ночью измученный юноша, смирившись с положением вещей, сам положил Мураки голову на плечо, сам обнял его, засыпая. Как он устал… но через час вдруг резко пробудился – будто позвал его кто-то. Сел, обняв колени, посмотрел на спящего рядом человека. Смотрел долго-долго, пытаясь разглядеть в темноте выражение его лица, потом неуверенно протянул руку, робко погладил спутанные светлые волосы и вздохнул. Что же он натворил… Собирался только поговорить, объяснить… вот только что? Уйти? И отчетливо понял – не хочется. Осторожно, стараясь не разбудить, лег обратно, прижался к теплому боку мужчины и через секунду крепко спал. Никакие сны сегодня не тревожили его. Разбудил его чей-то пристальный взгляд. Мужчина смотрел странно… Этот взгляд… он… - Что..? что… - смешался Цузуки и хотел было встать. («Просто в первый раз в жизни я проснулся не один»). - Ничего. Куда ты? - Мне нужно в ванную, - неловко пробормотал Цузуки. - А… ну пойдем. - Нет!!! Я… мне… я одну минуту, - Цузуки отчаянно покраснел. Мужчина, любуясь его смущением, с трудом удерживался от улыбки. Что ты там скрываешь от меня, мальчик? У тебя не осталось и дюйма, не поцелованного мной… Вслух он сказал: -Хорошо, малыш, иди. Я буду внизу, сварю кофе. Сел в постели, накинул юката, бросил другую юноше и ушел. Давно ему не было так хорошо. Как же он стеснителен… Странно – при такой красоте. Ничего, привыкнет. Придется. А впрочем… он так очаровательно краснеет. У нас все впереди… Принимая душ в гостевой ванной, одеваясь, он с удовольствием строил планы на день. Юноша, понежившись еще немного, встал и огляделся. Какая красивая комната… Здесь все серебристое и зеленовато-серое, и на этом фоне так хорошо смотрятся букеты сирени. Сирень для меня, подумал он и обрадовался. В ванной он вдруг понял, что поет… Думать ни о чем не хотелось. Он чувствовал – впереди серьезный разговор, и боялся этого. Что ему делать, если вопрос встанет ребром? Наконец он спустился. Мураки стоял у плиты. Без очков, слегка взъерошенный, босиком, вместо строгого костюма – джинсы и рубашка навыпуск. Он выглядел моложе и красивей – опасно красивым. Что-то невольно потеплело в душе у мальчика… - Пей скорее. Остынет. - Кадзу… а нет ли… чего-нибудь сладкого?- Улыбаясь, тот указал рукой на холодильник. Мальчик открыл и невольно ахнул. Вот это да!! Да здесь все… все, что только можно себе представить. Многое он и не пробовал никогда. Вот так размах… Он впервые улыбнулся: - Я вижу, ты действительно ждал меня, Мураки-сан. - Да,- Мураки на мгновение обнял его сзади. Они сели. Кофе был хорош необыкновенно. Есть что-нибудь, что Мураки делает плохо? Юноша увлеченно занялся пирожными. Он был не так уж и голоден, но за едой можно было молчать, а там придет время уходить… Мужчина наблюдал за ним, слегка улыбаясь. («Кажется, ты начинаешь приручаться, малыш»). Цузуки взглянул на часы. - Так поздно… Через полчаса я должен быть в отделе. («Ч-Т-О?!» ) Мураки молча курил. Теплый свет в его глазах померк. Что же сейчас будет… Наконец бросил сигарету, резко спросил: - Когда ты вернешься? Вопрос, которого так страшился Цузуки, был задан. Он оценил это «когда». Стало быть, за него уже все решили… Что же делать? Напряженное молчание длилось, длилось. Мальчик мучительно подыскивал слова… Руки Мураки сжались в кулаки, в глазах засверкало бешенство. Красивые губы искривились.(«Если сейчас, после такой ночи, он посмеет сказать мне "нет"»)... Юноша взглянул на него, и окончательное решение пришло само собой. Будь что будет – он останется с Кадзу. Прошедшая ночь заставила его понять собственные чувства, и не такой у него был характер, чтобы лгать себе и другим. Притворство всегда было чуждо ему… Он погладил ближайший кулак, накрыл его своей рукой. Теперь он был спокоен, совершенно спокоен. Сказал мягко: - Как только смогу. Кадзу, Кадзу, не делай такое лицо. Ты знаешь, я не могу точно сказать, когда. - Хорошо. По голосу Цузуки он понял - борьба окончена, он победил… как всегда. Кулаки разжались. Вот так, в немногих словах, они договорились. Больше эта тема никогда не обсуждалась. - Вот номер моего мобильного. Я не знаю, где буду, но сразу приеду. Юноша кивнул и ушел одеваться. Вернулся. Постоял, глядя на хмурого Мураки. - Ну, мне пора. Подошел, погладил по щеке (Мураки сердито дернулся) и исчез. Даже движения воздуха не почувствовалось. Мужчина закрыл глаза и вздохнул. Снова ждать… Юноша вернулся через неделю. Все это время Мураки, чистоплотный до брезгливости, не позволял менять белье на постели. Он спал, уткнувшись лицом в подушку, и ему казалось, что он слышит аромат кожи и волос мальчика. Какая у него кожа… чистая, нежная, медового цвета и такого же вкуса… какие волосы… А глаза… А тело… Совершенство, совершенство… Его чистый, горячий мальчик… Любимый… Никогда больше он не скажет этого слова. Даже себе он не признается в том, какое сокровище его Цузуки, что он значит для него теперь… 3 И все же звонок стал внезапным. Услышав голос Цузуки, он почувствовал, как сердце ухнуло вниз, и не сразу смог ответить. - Ты где? - произнес он наконец. – Я еду. Еще издали Мураки узнал изящную фигуру юноши. Сидя на ограде сквера, Цузуки вертел в руках веточку – и довольно нервно. Затормозил, открыл дверцу, окликнул. Слава богам, голос прозвучал вполне твердо. Немного робкая улыбка в ответ… Юноша сел. - Сколько у тебя времени? - Два дня. - Два! - мужчина не смог скрыть радости. Они медленно ехали без определенной цели. Руки юноши слегка дрожали. Первое свидание… Это надо… осознать, что ли. Эх, да пропади все пропадом! Не может он отказаться от этого, не может. Без малого сто лет пустой, одинокой жизни встали перед ним… Юноша задумался и не сразу заметил, что машина остановилась. Тупик. Вокруг ни души. Мужчина обернулся к нему, глухо сказал: «Иди ко мне». Они долго молча обнимали друг друга. - Поедем домой, - наконец прошептал Мураки. Мальчик кивнул. Да, им необходимо домой… Теперь мчались так, что у непривычного юноши дух захватывало. Войдя в дом, сразу поднялись наверх. Знакомая комната… Раздеваясь, юноша покраснел. Все совершалось так просто, так быстро… Но вот Мураки привлек его к себе, и он забыл обо всем. Прошли день, ночь, и снова день… Под вечер Цузуки вдруг проснулся от приступа зверского, невыносимого голода. Неудивительно – все это время они не выходили из спальни.(«Пойду поищу чего-нибудь»). С этой мыслью он потихоньку стал освобождаться из рук спящего Мураки. Он почти совсем встал… и внезапно был опрокинут на спину. - Так-так… Хотел сбежать? Знаешь, как я тебя накажу?- голос только притворялся сердитым. - Кадзу, я просто умираю от голода. Ты собираешься накормить меня чем-нибудь, кроме любви? – улыбнулся мальчик. Как естественно прозвучало у него это слово… - Ах, да. Прости,- никогда бы не подумал Цузуки, что увидит этого человека смутившимся. - Плохой из меня хозяин. Лежи, не вставай. Я сам все принесу. Он ушел. Юноша гибко потянулся, потом свернулся калачиком. Вернулся Мураки, зажег свет, поставил на кровать полный поднос. Цузуки накинулся на еду. - А ты? - Сейчас. Он пристально смотрел на юношу. Понял ли он, что сказал? Он назвал происходящее между ними любовью - вот как… это слово уже не пугает его… а может быть, он имел в виду … - Кадзу, ты же ничего не ешь. И слишком много думаешь. Он почувствовал, что и впрямь очень голоден. Стряхнул с себя все сомнения, усадил мальчика к себе на колени, кормил его и ел сам. Настроение поднялось. Как хорошо… как он этого хотел… побыть с Цузуки вот так, запросто, как будто они близки давным-давно… не заниматься вечным выяснением отношений. Цузуки внимательно оглядел его и внезапно широко улыбнулся. - Чему ты улыбаешься? - Так странно видеть тебя небритым, непричесанным, без… - запнулся Цузуки. - Без плаща, - как мог серьезно подсказал Мураки и впервые услышал смех мальчика. - И даже без рубашки. Надо же, у тебя и синяки остаются, - мальчик осторожно прикоснулся пальцем к его шее. - Ну что за дерзость! Нет, я все-таки тебя накажу… Много, много позже Мураки прошептал: - Я тебя замучил. Но ты сам виноват – заставил так долго ждать… - Всего неделю,- сонно пробормотал мальчик. Не понимает… Мужчина улыбнулся и закрыл глаза. …Старый слуга, зайдя в комнату, чтобы прибрать, резко остановился и попятился к дверям. Хозяин… дома в этот час… не один?! Слуги ничего не знали о личной жизни хозяина; если и было что-то, то не в этом доме. Но вот он спит, обнимая самого прекрасного юношу, какого когда-либо видел старый Наги, и сам так красив, и выглядит спокойным и счастливым; сколько же лет не появлялось подобное выражение на этом лице? Очарованный представшей перед ним картиной, старик помедлил несколько минут перед тем, как уйти, рискуя навлечь на себя гнев Мураки. Так вот кто был здесь на прошлой неделе… Так начался их тайный роман. Они никогда не вспоминали прошлое, никогда не говорили о будущем. И о любви больше не говорили, не требовали друг у друга признаний – незачем. Для Цузуки существовали два совершенно разных человека, один из которых остался в далеком прошлом. Так ему было легче. День, когда он принял окончательное решение… тогда, взглянув на Мураки, он увидел не только гнев, но и страдание, такое страдание… оно заставило его сказать «да». На самом деле все решилось еще раньше. Тогда, на кухне… он хотел уйти и не смог. Мураки обнял его… вот тогда-то он и понял себя, понял вполне, стоя в кольце ласковых рук, слушая страстный шепот, от волнения плохо разбирая слова… Он понял все, принял все и не раскаивался. Того человека звали Мураки, а его Кадзу - бесподобный любовник, интереснейший собеседник, внимательный друг… Человек, открывший ему мир, в том числе и мир чувств… сильный, красивый, уверенный… постепенно он стал для Цузуки всем. Мураки втайне обожал слушать, как мальчик произносит его имя. Кадзу - в его устах это слово звучало, как музыка. Чудесный юный голос, то звонкий, то грудной, чуточку хриплый, ласковый, укоряющий, удивленный, взволнованный, любимый… сколько оттенков он придавал имени, которое прежде не нравилось владельцу. Будь Цузуки склонен к философии, он, возможно, поразмышлял бы об единстве противоположностей, о монадах или о чем-то еще в этом же роде. Но Цузуки достаточно было знать, что Кадзу его любит. О себе он мог сказать только одно: его неодолимо притягивает этот человек… Давно. Всегда. И они были счастливы в их собственном, пусть не совсем реальном, мире. Хорошо было молчать, говорить серьезно, болтать о пустяках, гулять под дождем, заходить в маленькие уютные бары, кататься по ночному городу… Каким чудом было любить друг друга до изнеможения, а потом лежать, обнявшись, и слушать стук собственных сердец; засыпать и просыпаться рядом. Мураки был поистине ненасытен. Однажды Цузуки даже пошутил: - Вы бы оставили себе что-нибудь на потом, сэнсэй, ну хоть маленький кусочек. Мураки только улыбнулся, привлекая его к себе. Потом все же проворчал ласково: - Слишком редко тебя вижу… - Так что же – запасаетесь впрок, сэнсэй? - Именно. Довольно разговоров… Цузуки многое узнал о своем друге: что спорить с ним нельзя, а можно иногда шутить. Что он скорее равнодушен, чем по-настоящему жесток, а за внешней холодностью таится неистовый огонь. Что он ревнив. Что он помешан на чистоте. Что он крайне щепетилен в том, что касается внешних приличий. Что он всерьез увлечен наукой. Что слуги и сотрудники его обожают. Что он добрый и щедрый хозяин. Что и он порой видит кошмары во сне. Что он способен уставать и даже болеть. Что он, как это ни странно, просто… человек.(«Нежный хищник, он так любит меня и… убьет, не задумываясь, если что»). Вечерами они любили сидеть вдвоем в большом кресле – юноша на коленях у мужчины – слушали музыку или просто молчали, глядя в огонь. Теперь Мураки все чаще работал дома. Ему даже думалось лучше при мальчике. Он отрывался от дисплея и с улыбкой смотрел на юношу, грациозно расположившегося на белом ковре, на его прекрасные темные волосы – мальчик обыкновенно читал что-нибудь, а рядом стояла тарелка пирожных… Как часто он потом любил его на этом самом ковре, внезапно теряя голову от брошенного искоса взгляда, случайного жеста… Впрочем, Цузуки нередко помогал ему в работе, снабжая весьма необычной информацией, позволяя исследовать себя самого. Ему это было очень интересно, он поневоле увлекся смелыми идеями друга и был рад принести пользу науке… людям. Ему казалось, что все это как-то оправдывает его существование. Юноша не знал, как много запретов было отменено ради него, а мужчина не собирался говорить ему этого. Никогда его любовники не переступали порога этого дома, никогда и ни с кем не делил он свою постель или свою жизнь. Никого он не спрашивал: «Ну, чего ты хочешь, малыш?» - ласково растрепав при этом волосы. И в голову такое не пришло бы… В любви он только брал – без особых церемоний, порой грубо. А теперь он открыл для себя радость отдавать… и отдаваться. Да, да… и это. Он сам попросил Цузуки… Ему нравилось чувствовать, как сильно мальчик хочет его. Пылкий, нетерпеливый… Он не подозревал, как много может дать ему любящий его человек – не покорная жертва, не кукла. Не бог весть какое удовольствие – вечно одно и то же - слышать крики извивающихся под тобой жертв, ощущая их боль, ненависть, страх… разве что иногда. И какое наслаждение – видеть, как он сходит с ума в твоих руках, забывает ради тебя все, рвется к тебе сквозь все предрассудки… Вот она, подлинная власть. Только ему надо еще больше. Юноша ничего этого не знал. Он старался не думать ни о чем, что могло бы нарушить ненадежное, хрупкое равновесие его души, омрачить его счастье. В их положении начать думать… опаснее этого ничего не было. Один раз ему приоткрылось прошлое Мураки. Листая книгу, он наткнулся на фотографию очень красивого юноши лет восемнадцати. Что-то знакомое в лице… - Кадзу, кто это? Мураки нахмурился, коротко ответил: - Я. Юноша промолчал, но вид имел самый озадаченный. Что же случилось, что так изменило Кадзу? Какие добрые, чистые глаза… Поглядев на притихшего Цузуки, доктор усмехнулся: - Спроси. Тебе я отвечу. Цузуки помотал головой. Нет, нет, он ничего не хочет знать. Он боится что-нибудь узнать… Мужчине нравилось заботиться о Цузуки (скорее баловать). Это развлекало его – так он считал. Он любил кормить его, одевать, делать неожиданные, хорошо обдуманные сюрпризы – так, чтобы засияли эти удивительные глаза, появилась чудесная, чуть смущенная улыбка. Неплохо изучив вкусы Цузуки, он знал, как и чем его порадовать. О, он не упустит ни одной возможности крепче привязать к себе мальчика. Если бы Цузуки позволил, он бы осыпал его подарками. А так… и у себя дома, и в путешествиях он неизменно окружал юношу всем самым лучшим. Для Цузуки был полностью обновлен дом, приведен в порядок запущенный сад, для него всегда стояли цветы… Самую красивую комнату отделали специально для Цузуки, но он там почти не бывал – заходил переодеться иногда, и все. Понемногу он привыкал к роскоши, без которой не мог обойтись Мураки. После долгих споров он накупил юноше одежды на все случаи жизни. Впрочем, Цузуки очень редко соглашался что-нибудь надеть. Прислуга его обожала – не меньше, чем хозяина. Иногда юноша появлялся неожиданно, без звонка. Больше всего мужчина любил такие дни… Возвращаясь домой, слышал еще на пороге: «Хозяин, Цузуки-сан ждет вас в кабинете». Говоривший обычно сиял… Врывался, хватал мальчишку в охапку, начинал целовать… Первый вопрос: «Ты надолго?» Он бывал в восторге, если слышал, что больше, чем на одну ночь. Часто, часто он сразу же увлекал мальчика на ближайший диван, не давая опомниться. А тот и не думал возражать… Бывало и наоборот. Что и говорить, заплаканный растерянный мальчишка из их первой ночи остался где-то далеко… После они чинно обедали в присутствии слуг. Мальчик чуточку улыбался, встречаясь с ним взглядом, и от этой улыбки что-то легко трепетало внутри. Никто из домочадцев не подозревал, кто такой Цузуки. Знали одно- он возлюбленный хозяина, но кто он и откуда, не догадывались. Он приходил и уходил, как самый обычный человек, и это ему нравилось. Ни он, ни Мураки не пользовались магией, словно стремились забыть, кто Цузуки на самом деле. Хозяин в его присутствии становился мягче, веселее, похожим на себя, каким он был… до несчастья. И уж, конечно, не появлялся на рассвете чужой, с диким блеском в глазах, в одежде, которую приходилось немедленно сжигать. За одно это они готовы были молиться на Цузуки. А у него впервые появился дом - дом, где его любят и всегда ждут. Юноша с радостью участвовал в коротких деловых поездках своего друга, заново открывая для себя родную страну. Многое было для него совершенно внове: автомобили, самолеты, поезда. Пока он жил, ничего этого не было, а когда умер, надобности в подобных средствах передвижения не возникало. Он мог летать и мгновенно телепортироваться куда угодно. Мужчина научил его водить машину и мотоцикл, и каким же это было удовольствием – гонять ночью по пустынным дорогам! И за границей они были уже несколько раз – когда была возможность. Мураки заботился обо всем, продумывая все до мелочей. Цузуки беззаботно предоставил решать все вопросы старшему другу. Так заманчиво снять с себя ответственность, хотя бы иногда. И он бывал послушным, спорил очень редко, хотя прекрасно осознавал свою власть. Не пользовался ею – но знал. Мураки считал, что ведет себя достаточно сдержанно, не подозревая того, что ясно видели все - как меняется его лицо при одном взгляде на юношу, как смягчаются черты, наполняются теплым золотистым светом глаза; иным становится голос. Он понимал – все зависит от мальчика. Он с ним, пока любит. Но ты лучше люби меня, Цузуки… Они вечно строили множество планов, хотя разлуки были частыми, а встречи – всегда неожиданными. Юноша сбегал из своего мира, когда только мог, но было это редко. Все знали, что у него серьезный роман, но только напарник знал – с кем. Все заметили, как он изменился - стал еще красивее, если такое вообще возможно, как-то взрослее и печальнее; во всем облике появилась некая изысканность, неуловимый лоск. Множество глаз провожало его, где бы он не появился, и уже трижды он отклонил личное приглашение графа. Любя Цузуки, коллеги как могли прикрывали его перед начальством. Что бы они сказали, если бы узнали имя его возлюбленного… так хорошо им известное? Что сделали бы? Если Цузуки не было особенно долго, мужчина тосковал отчаянно. О, внешне он был совершенно спокоен… и даже улыбался, но при виде этой улыбки подчиненные бледнели и путались, а слуги, знавшие его с детства, старались не попадаться ему на глаза. Работа, впрочем, шла блестяще – как и всегда. И верность Цузуки он не хранил, вымещая на тех, кто подвернулся ему в эту пору, всю накопившуюся злость. Но появлялся юноша… и все менялось, вставало на свои места – мгновенно. Он чувствовал, как возвращается к нему жизнь. Счастье сидело рядом в машине, приклеившись носом к стеклу, не отрывая восторженного взгляда от проносящихся мимо пейзажей; болтало ногами, устроившись на столе в кухне и уничтожая конфеты; счастье фальшиво пело по утрам в ванной, а по ночам неизменно немного смущалось вначале и неистово пылало в его руках потом, забыв обо всем, кроме любви… Счастье озабоченно разглядывало себя в зеркале и, заметив синяк из тех, что отчего-то сходили не сразу, жалобно восклицало: - Кадзу, опять! Надо мной уже все смеются в отделе. - Лучше молчи, а то добавлю. И добавлял… Изменился ли он? Вот уж нет. Он сделал единственное исключение. Давно это была не игра, да и было ли когда-нибудь игрой? Он делал все, и у него получалось, чтобы юноша не знал ничего о другой его жизни. Так минули два года. А сегодня они были в театре, потом мужчина повел мальчика в дорогой ресторан. Юноша удивленно поднял тонкие брови: «Ты отмечаешь что-нибудь?» - и тут же, казалось, забыл об этом, заглядевшись на эстраду. Мужчина промолчал. Он не хотел напоминать: да, сегодня ровно два года с того дня, как ты стал моим, с того дня, как я добился своего с помощью шантажа… Он не был уверен, помнит ли юноша. Что-то он очень задумчив сегодня. Он ведь до сих пор не выносит вида роз. Мураки никогда больше не покупал их. Да… Что ни говори, он взял мальчика силой. Пусть он покорился в ту ночь, позволил себя любить – это было насилие. Он не жалел ни о чем - вот еще. Он сделал бы и не такое ради такой награды. Да и не было другого способа доказать этому упрямцу то, в чем он сам был уверен давным-давно. Мураки завороженно смотрел на тонкий профиль мальчика. Эти дивные глаза… На что они смотрят и что они видят? Он не спрашивал – знал, что ответа не будет, лишь рассеянная улыбка и слова: «Все хорошо, Кадзу». Существующий между ними барьер и злил, и притягивал его, тем более, что он знал – мальчик никогда не играет. Они редко бывали в обществе: слишком большое внимание привлекала их пара. Уж очень хороши были оба, каждый в своем роде. Высокие, стройные, мужчина покрепче и чуть повыше. Их отношения тоже излишне занимали окружающих, их поглощенность друг другом была очевидна, хотя на людях они старались не показывать своих чувств. Удавалось не всегда. Вот и сегодня – в театре одна старая курица заметила, что они украдкой держатся за руки. Не сводя с них глаз, возбужденно зашептала что-то соседке. Мураки только глянул – обе замерли и побелели, слова застряли в горле. Он крепче сжал руку Цузуки. «Кадзу, Кадзу, не обращай внимания», - шепнул тот. Сели. Как всегда, со всех сторон пялились. Скорее бы поднялся занавес! Взглядов, направленных на него самого, мужчина не замечал (давно привык), но что касается юноши…( «Он мой, мой, только мой») Он и гордился безмерно, и с ума сходил от ревности. Мальчика в душе смешила эта ревность. Только однажды, впрочем, она вырвалась наружу. Недавно, в казино. Две прехорошенькие девушки, с восторгом глядя на Цузуки, весь вечер кокетничали с ним, не отходя ни на шаг. То им требовался его совет, на что поставить, то они хотели, чтобы он научил их обращаться с игральными автоматами… Цузуки, улыбаясь, болтал с ними и выглядел таким счастливым... Мураки сидел за соседним столом. Казалось, он полностью сосредоточился на игре. Неожиданно для соседей он бросил карты – на пике удачи. -Пойдем,- приказал он, подойдя к веселой троице. Цузуки внимательно посмотрел на него и тотчас распрощался. Личики девушек разочарованно вытянулись. В молчании вошли в лифт. - Ты проиграл, Кадзу? Что с тобой? Вместо ответа Мураки отшвырнул его к стене. Не поцеловал – укусил… грубо, до крови… Юноша изумленно вырвался. Еще ни разу Мураки не причинял ему боль. - Кадзу… что… Мураки схватил его за плечи, тряхнул что есть силы: - Если. Еще раз. Ты посмеешь. Ты - мой, понял? - хрипло прошипел он. Мальчик тихо вздохнул. Печально глядя в бешеные глаза своего друга, провел тонкими пальцами по его щеке, зарылся в серебристые волосы… Ничуть он его не боялся. - А чей же… Твой, конечно. Ты глупый, Кадзу… Он так сказал это, что у Мураки замерло сердце. В первый раз мальчик вот так, открыто, признал… Он поцеловал еще раз – очень нежно – извиняясь. Прижал к себе надолго. «Горе мое, ну ты и собственник», - проворчал тогда мальчик… …Домой вернулись поздно. Юноша был все так же рассеян, едва ли не печален. Сели в кресло у огня. Мужчина налил им вина. Юноша, обвив руками шею Мураки, задумчиво перебирал его волосы. Забытый бокал его стоял рядом. Вот уже час, как он не сказал ни слова. Вот так всегда. Сел на колени, прижался крепко… а где витает, неизвестно. При всей внешней открытости, чувствительности, а порой – ребячливости, понять его нелегко. Странное, беспечное, могущественное создание… любитель сладостей. И совершенно независим… от него, Мураки. Но до чего хорош, боги, боги мои… Мужчина отшвырнул сигарету. Повернул к себе мальчика, прильнул к его губам. Юноша очнулся от грез, страсть в нем вспыхнула мгновенно. Он с жаром стал отвечать. Стоило им вот так прикоснуться друг к другу, оторваться они уже не могли. Соскользнули вниз, на ковер. Мальчик поспешно неловкими от волнения пальцами начал расстегивать свою рубашку. Мужчина отстранил его руки, покачал головой. Он сам раздел юношу, ласково прижал его руки к ковру. Никогда еще он не был так нежен, как в этот вечер… Юноша тихо стонал, со слезами на глазах шептал умоляюще: «Кадзу… Кадзу…» Перестать? Продолжать? Он и сам не понимал сейчас, о чем просит… Светало. Мальчик только что уснул – внезапно, как всегда. Мужчина смотрел на него, обнаженного, прекрасного, смотрел и не мог наглядеться… Стало холодно – догорели дрова. Устроить постель здесь или отнести его в спальню? Решил – отнести. Легко поднял и пошел вверх по лестнице. Был день, когда мальчик вот так же в беспамятстве лежал у него на руках… Так странно – он похитил его тогда и собирался убить. В то время они были врагами, но насколько же все было проще и понятней. Уложил юношу, укрыл его потеплее. Закурил, подготовил кое-какие материалы на завтра. Побродил бесцельно по комнате, поглядывая на мальчика. Согрелся, разрумянился… Во сне он выглядит совсем юным. Наконец лег, обнял любимого и закрыл глаза. Но сон не шел. Что-то не так. Почему он был так печален? Что он скрывает? Или… узнал что-нибудь? Никогда, никогда ничего не расскажет. Порой на Цузуки находило – он брал машину и уезжал ночью, один, потихоньку выскользнув из постели. Возвращался к утру… Один раз не вернулся вовсе – оставил машину и исчез. Мураки наделал тогда опасных глупостей – даже с его точки зрения опасных. От полиции удалось уйти просто чудом. Мальчика он ни о чем не спросил. Не решился. Вот до чего дошло… А еще – дурные сны. Цузуки видит их так часто, мечется, плачет во сне. О чем они? Впрочем, мужчина умел успокоить его… А вот Мураки отлично спалось вдвоем. В эти ночи отступали все, даже старые, еще детские, кошмары, исчезали все тени. Какие тени, если рядом - его мальчик… Вопреки всему полный жизни, теплый, пахнущий чем-то свежим и сладким, окруженный и во сне мощной аурой силы. Непрошеная, давно забытая нежность властно вторгалась в сердце. Он мог бы сколько угодно лежать так, слушая тихое дыхание, чувствуя, как щекочут длинные ресницы, когда мальчик видит очередной сон. Мог бы – не спал вообще, а по утрам бывал бодрым, энергия переполняла его – всего-то после пары часов сна. Как же он привязался к Цузуки… Называется, устроил ловушку. Кому, спрашивается? И что теперь… теперь он понял: два года обладания ничего не излечили его. Он все так же влюблен в красоту мальчика… болен ею. Нет, не только в этом дело. Рядом с Цузуки, только рядом с ним он впервые за долгие годы ощущает покой. Простую радость жизни. Когда он понял это? …Тот вечер в Испании, на пустынном пляже… Они купались в прибое. Мальчик, звонко смеясь, убегал от волны и звал его… Волна настигла их, оба полетели кувырком, и неожиданно он осознал, что смеется – от всей души, как в детстве. Словно не было всех этих лет, и он снова стал беззаботным мальчишкой. Никогда он не был так счастлив… Почти стемнело, когда он нашел мальчика на террасе. С еще влажными после душа волосами, в пушистом белом халате Цузуки отрешенно наблюдал за тем, как солнце садится в море. Сейчас в нем трудно было узнать того мальчишку, что так радостно резвился недавно в волнах, хохоча, брызгаясь и ныряя, как дельфин. Юное лицо в алых отблесках заката казалось суровее и старше – молодой мужчина стоял, погрузившись в свои мысли, красивый… далекий. Мураки тихо подошел сзади, обнял за плечи. Юноша прижался к нему спиной, потерся щекой о его шею. - Грустишь? - Что ты, Кадзу. Здесь так хорошо… так спокойно… Он ни за что не признался бы, о чем думал – как ему не хочется возвращаться. - Пойдем. Ты замерзнешь. Долгий-долгий, пока хватило дыхания, поцелуй… в дом он унес его на руках. О, эта ночь… во второй раз за тот день он ощутил безмерность своего счастья. И его хрупкость. Тогда же впервые в душу закрался страх, пока неопределенный… постоянный. Откуда, отчего эта тревога? Мечтал добиться Цузуки – и добился, хотел удержать – и удержал. Вот он, весь мой, спит в моих объятиях, доверчиво прижавшись щекой к груди. Почему же сводит с ума неуверенность… откуда это ощущение надвигающейся катастрофы… почему так болит сердце… Впервые не он контролирует ситуацию – вот почему. Мальчик приходит и уходит, когда ему вздумается и никогда ничего не обещает, ничего не объясняет. Он подстраивается под мальчика, он бросает все дела. Нет никакой уверенности, не может Цузуки или не считает нужным прийти. Что у него на уме – неясно. Нет, в чувствах мальчика он не сомневался. Хотя… если подумать, он так ни разу так и не сказал, что любит его. Он мог бы, конечно, добиться этого признания, но не хотел. И это имя… незнакомое имя, которое мальчик произносит во сне. И все же, чего он действительно опасался - так это поступков Цузуки. Эта его совесть… Кто знает, что она ему подскажет, какие глупости заставит совершить. Предать – нет, а вот бросить… Если бы можно было жить вместе… О, как надежно он упрятал бы Цузуки, скрыл его от всего мира, от всех. Вот и еще одна вещь, абсолютно не зависящая от него. Черт возьми, он бессилен… бессилен. - Кадзу, тебя что-то беспокоит? Мураки вздрогнул. Как давно он не спит? Не успев ничего обдумать, как-то подготовиться, ответил: - Да. Ты. - Я? Но почему? - искренне удивился мальчик. - Не знаю, малыш… Мы два года вместе, а ты до сих пор мало что рассказываешь мне. - Но ты и так все обо мне знаешь. - Не все. Вот о чем, например, ты думал весь вечер? - М-м… не помню. Все хорошо, Кадзу. - Да уж… Ты то молчишь и вздыхаешь, то сидишь в темноте, катаешься один по ночам, плачешь во сне - и все хорошо? Не серди меня, Цузуки. Последние слова прозвучали почти резко. Мальчик, краснея все больше и больше по мере этого перечисления, возмущенно воскликнул: - Ты тоже ничего не рассказываешь о себе! - Я уже говорил: спроси, и я отвечу. Но речь не обо мне. Так в чем дело? - Кадзу, мне нечего сказать, - упрямо повторил юноша. - Не играй со мной. Я люблю тебя, но не играй со мной… - Но я твой, Кадзу… ты же знаешь. - Не уверен, Цузуки. Я ни в чем не уверен. Он взял мальчика за подбородок, заставил его посмотреть в глаза : - Говори. Говори все. - Ну хорошо… хорошо! Я… я часто думаю о нас. Что с нами будет… и вообще… - Ты… тоже… - Да. Я боюсь, Кадзу. - Чего? - Не знаю. Всего. - Всего, говоришь… Я знаю одно: тебя я не отдам. Никогда, ни при каких обстоятельствах. - Ты говоришь глупости. Сам знаешь, это невозможно. Ох, Кадзу… - юноша спрятал лицо у него на плече. - Жалеешь? Цузуки помотал головой, крепче прижался к нему… …Успокоившийся мальчик вновь заснул, а он все ходил и ходил по комнате. Давно наступило утро. Стало немного легче. Раньше надо было откровенно поговорить обо всем. Теперь, по крайней мере, он знает – Цузуки с ним. О, как боится он потерять мальчика! Нет, нет, ни за что. Скорее он убьет Цузуки, чем отдаст, уничтожит всех, кто встанет у него на пути. Если бы только это… Ему уже 36. Он молод и красив… сейчас. А юноша и через 200 лет будет таким же. Бессмертный, прекрасный демон…. или ангел? Он все ходил и думал, думал… Ничего, он найдет выход – обязательно. Теперь - тем более. Раз уж угораздило его любить бога смерти. А тихий беспощадный голос разума твердил – мальчик прав, и положение их безнадежно… КОНЕЦ