По ту сторону

Шорох. Шаг. Еще один. По ту сторону раздаются вопли радости и наигранного ужаса. Раз в году люди позволяют себе чуток выползти из-под защиты своих святых, подпуская низших из нас к себе. Жалкие создания не ведают, что есть действительно праздник мрака. - Мама, мама, смотри, клоун! – чистый звон детского восторженного голоса перекрывает ярморочную суматоху. Разукрашенный парень с нарисованной улыбкой протягивает леденец крохе в костюме ангела. Леденящего душу скрипа старой дубовой двери не слышно за всеобщим весельем. Стоит лишь переступить порог, и пестрая тьма моментально увлекает за собой. Первое, что выхватывает глаз – яркие пятна, что предпочли сегодня веселиться здесь редчайшей возможности сцапать пару-тройку детских душ. Отчего самые нежные и искренние создания того мира так тяготеют к едва ли не самым гнилым существам этого? Мерзкое взвизгивание вперемешку с хрюканьем, гордо именуемое у этих «праздников жизни» смехом, составляет основу праздничной какофонии. На подхвате сей чудной мелодии старушечье хихиканье, неспособное, впрочем, добраться даже до поверхности несуществующей души, в отличие от ловимых его источниками режущих спертый воздух презрением взглядов тех, для кого оставленные позади века – достоинство. Чем ничтожнее создание, тем больше внимания оно отнимает. - Арр, - на девушку накинулся худощавый зомбак с нарисованными тронутыми разложением внутренними органами. Она притворно вскрикнула и, заливаясь смехом, отбежала на пару шагов. Не сдерживая милой улыбки и продолжая издавать гортанные звуки, ходячий мертвец медленно двинулся в сторону подруги. В ткани легких все навязчивее забирается запах гнили, стараясь отравить то, что ему недоступно. Поверх мощно отражаемых мрачными стенами басов накладывается прерывистый утробный гул, идущий из самых глубин этого мира. Непонятная субстанция с шипением льется из гнили, бывшей когда-то организмом, попутно прихватывая с собой ошметки некогда органов. Бутылка выхватывается из чудом не разваливающихся рук в небрежно прикрытые коричневыми от времени и грязи бинтами косточки, что когда-то держали на себе сухожилия и мышцы, покрытые кожей и увенчанные ногтем на конце. Опрокидывается стол, пострадавший в порыве клоунского одобрения. - А ты кто? – чтобы получше разглядеть приятеля, мальчуган с интересом повыше поднимает непременный атрибут праздника – фонарик, вставленный в настоящую тыкву с вырезанным лицом. - Неужели не видно? – гордо отвечает тот. – Я оборотень! Ууу! Среди веселящихся тенью скользит огромная фигура, выискивая своих. Даже в настолько густой темноте под шкурой с длинной жесткой шерстью отчетливо видны перекатывающиеся бугры мышц. Выглядящие людскими лица перекашивает приветственными оскалами, моментально стирающими с них всю человечность. Подошедший улыбается в ответ, роняет с пасти теплую, тягучую слюну. Яркие отблески желтизны нетерпеливо пляшут в семи парах глаз. Гвалт моментально затухает, когда появляется главная фигура сегодняшней ночи. Распространяя вокруг себя тыквенное свечение, старина Джек проходит в центр круглой комнаты, где выдерживает театральную паузу и лишь после этого дает знак к началу. Море мертвечины тут же зашевелилось, предвкушая сладостный пир. Сегменты стен разворачиваются, обнажая двенадцать развешанных по кругу живых пока еще людей. От гримас неподдельного ужаса расплываются в улыбках даже самые пафосные высшие маги. Взвизгивание становится громче и пронзительней, сплетается с глухим рычанием, сверкают глаза вперемешку с обнаженными клыками. Громом разносится тихий плач. В середину комнаты торжественно выносится каменный стол с тринадцатой жертвой. Вокруг прикованной к алтарю неестественно спокойной девушки в белом платье собираются блещущие молодостью и красотой ведьмы, между ними чуть сзади – маги. Человек с достойнейшей душой приготовлен для высших, отребью остается лишь ждать своей очереди и держать дистанцию. Свет тыквы переместился во главу алтаря. Мрак вокруг шевелится, разбуженный растворяющим строем прекрасных голосов, пробирается все глубже. Круша оковы, поднимает излучающее тонкое сияние тело, по молекулам с хирургической искусностью отделяет от него душу, что тонкими струйками медленно растекается по потусторонним силам. Таинство мягко освещает застывшие в благолепии лица старушек, в ухмылке – вампиров, в ужасе – тех, чья очередь только придет и чья участь будет не столь величественна. Вмиг потеряв способность парить, пустое тело мягко падает на жертвенный стол и рассыпается в светящуюся доли секунды пыль, вызывая единый выдох восхищения. Сопровождаемые Джеком, высшие, разбившись на пары, уходят. Хлопок двери в гробовой тишине встречен одобрительным ревом – теперь пир начинается для остальных. Теперь уже не слышен едва уловимый шепот с просьбой о помощи. Теперь уже не слышны тихие всхлипы, молитвы в полный голос. Оперевшись могучими передними лапами о стенку, перекидыш впивается желтыми глазищами в лицо молодой женщины, по которому безостановочно текут слезы. Сорвавшийся пронзительный крик режет спертый воздух и обрывается, долго напоминая о себе то в дальнем, то в ближнем углу. Ему не раствориться здесь, как не улететь погасшей мгновение назад жизни. Отсюда никого не выпускают. Образовавшееся на полу кровавое месиво издает тихие бульканья, принимая потоки свежей крови. С возмущенным взвизгиванием клоун тянется к жертве, предпринимая неуклюжие попытки подвинуть оборотня. Мощные челюсти мгновенно переламывают цветастую руку, заставляя никчемное создание слишком поздно задуматься о своей участи. Вмешательство остальных приводит лишь к бойне не только приготовленных жертв. - Конфеты или жизнь? – демонстрируя вставные клыки, нагловато поинтересовался вампиренок, протягивая заполненную наполовину корзинку. Добродушная женщина в возрасте добавила к этим богатствам сто граммов ирисок. Бросив на ходу благодарность, юный кровосос отправился выискивать следующую потенциальную жертву. Занимался рассвет. Гремела музыка. Ряженые подростки высыпали из домов, помещений парочками, поодиночке, группами, толпой. Разговоры не стихали, несмотря на заплетающиеся от усталости, а в кое-каких компаниях и от выпивки языки. Со всех сторон на разные лады звучали поздравления с наступившим праздником и отлично проведенной ночью. Спустя какое-то время голоса стали затухать, люди расходились. Самая страшная и веселая ночь в году закончена. Одна за другой вылетали души, теряясь среди мучителей и растворяясь в них. Перед молодым парнем, прикованным в западной части стены цвета венозной крови, возник мертвенно-бледный человек, на вид его ровесник. Обнажая в улыбке непременный атрибут известнейших кровопийц, он припал к покрытой испариной коже на дрожащей шее, прежде чем вонзить через грудную клетку в сердце деревянный нож и рвануть со сверхчеловеческой силой вниз, к самому паху. На вывалившиеся с противным чавканьем органы, словно, стервятники, слетались пока еще способные передвигаться самостоятельно клоуны. Кто-то просто подползал, поплатившись за излишнюю жадность вырванными конечностями и выгрызенными дырами в телах. Сверкали когти, клыки, мельтешили яркие краски и дряблые морщины. На девственно-чистых стенах ничто уже не напоминало о некогда томившихся здесь в ожидании неизбежного. Невыносимое давящее чувство возвестило о конце празднества, прижимая к полу как нечисть, так и издаваемые ею звуки. Серый свет в шепчущей тишине заполнял помещение, неизвестно как проникая сюда. Вслед за ним поднималось и все существо, переполнявшее комнату. Глубокой волной вернулось звучание. Жуткий смех разрывал барабанные перепонки, и от этого ужасного вопля все искажалось и рушилось. Безумный смех и шепот, сломленные маски-лица клоунов украшали пол и стены. Дом, милый дом.