Доля ангелов

Спасибо всем, кто читает) 9. Lacuna Coil – Falling again Сонмин раздраженно выдохнул и перевернулся на другой бок. С самого пробуждения его преследовала мысль о покрытом шрамами животе Кюхена. Об аварии, унесшей почти всю его жизнь восемь лет назад, Кюхен говорил всего один раз. Это было позапрошлой зимой, когда он тяжело заболел и почти месяц провалялся в постели, и на самом пике болезни, после визита врача, сделавшего укол, Кюхен начал разговаривать – скорее с самим собой, чем с дежурившим у его постели Сонмином. Он рассказал о счастливом и безмятежном детстве, о любимых родителях и невероятно красивой старшей сестре, по которым все это время тосковал так дико, что не мог найти в себе силы съездить к тому месту, где они были похоронены. Убеждал себя в том, что они просто уехали – далеко, может даже, на соседнюю планету, и поэтому так долго не звонили. Кюхен рассказывал о своих шрамах, которые возвращали его в реальность каждый раз, когда он их видел или чувствовал, как они ныли. Эти шрамы были единственной причиной, по которой он не доводил отношения до секса. Он не хотел показывать их кому-либо, какой бы сильной ни была его любовь. Сонмин увидел эти шрамы случайно, уже после болезни, когда силой укладывал Кюхена в кровать, пока тот не довел себя до изнеможения, и, случайно задрав футболку, прикоснулся к ним рукой. По какой-то причине после этого Кюхен перестал сопротивляться, замер и затих, позволил накрыть себя одеялом и уснул. Кюхен говорил всю ночь, и пусть его слова были бредом почти наполовину, Сонмину показалось, что он узнал о младшем все. И только через год стало ясно, насколько ошибочным было это предположение. Разбудивший Сонмина стук клавиатуры звучал все реже, а резкие выдохи раздавались чаще. В конце концов, после жалобного скрипа спинки кресла, наступила долгожданная тишина, но к этому моменту беспокойство пересилило желание уснуть. Сонмин открыл глаза и приподнялся на локтях. Кюхен сидел в кресле боком к нему, глядя куда-то в пространство, и бездумно водил пальцами по подлокотнику. В свете монитора его лицо казалось слишком, слишком уставшим. Сонливость отступила совсем. Сонмин потянулся за лежавшим в кармане мобильником и посмотрел на время. Было без двух минут четыре утра. Если Кюхен уже устал к этому времени, значит, он проснулся почти сразу после того как заснул. И сел писать. Обычно это случалось именно так. Наступал пик, и Сонмин просыпался от слишком громкого звука клавиатуры. Это был момент, когда пальцы Кюхена теряли чувствительность, но мучавшее его вдохновение заставляло сильнее нажимать на клавиши, почти долбить по ним, пока сознание обволакивала неприятная дымка усталости, так мешавшая думать. Кюхен боролся с усталостью сейчас, потому что вдохновение все равно не дало бы ему уснуть просто так. Но когда он сможет перебороть усталость, то будет печатать до изнеможения, до дикой рези в глазах, до невероятно спутанных мыслей, и в итоге заснет на полуслове, уткнувшись лицом в стол. Сонмин не раз находил его спящим, не раз видел, каким разбитым Кюхен просыпался, не раз практически собирал его вдохновение по кускам… А потом начал приходить каждый день, чтобы вовремя останавливать это безумие. Сейчас Сонмин понимал, что это уже три месяца как перестало быть его делом. Что Кюхен вполне справится со своими проблемами сам – или утонет в них, как в болоте. И все же, он против воли сел на кровати, придвинувшись к самому краю, чтобы протянуть руку и, ухватившись за подлокотник, подтянуть кресло к себе. К этому моменту Кюхен слишком устал, чтобы сопротивляться. Он позволил перетянуть себя на кровать и покорно лег рядом, что было ново, но света от монитора было достаточно, чтобы рассмотреть, что он не спешил закрывать глаза. Сонмин вздохнул и пообещал себе, что это будет последний раз. Все, что случалось между ними до этого, было наполнено совсем другими эмоциями. Кюхен не пошевелился, когда холодные пальцы прикоснулись к его щеке, не дернулся, когда ладонь легла на грудь, но перехватил ее, когда она сползла ниже. - В последний раз, - зачем-то сказал Сонмин. - Что? – глухо переспросил Кюхен. - У нас должен быть последний раз. Развязка или эпилог. Точка в истории. Сейчас ты можешь делать все, что захочешь, а потом я исчезну из твоей жизни. Мы просто разделим мир пополам и больше никогда не будем пересекаться. Сонмин говорил, стараясь не замечать, насколько отчаянно звучал его голос, под конец снизившийся до шепота на ухо, заставившего Кюхена мелко задрожать и отодвинуться. - Если это – развязка, то кульминация у нас была неудачной, - заметил Кюхен. Сонмин мысленно согласился. У автора их истории было плохо с фантазией. Он наполнил свой мир непонятными чувствами, но напрочь забыл о сюжете, пустив жизнь своих персонажей на самотек. - Я правда могу сделать все? – неожиданно спросил Кюхен. - Правда, - отозвался Сонмин. Какое-то время они лежали молча, проматывая в головах одно и то же, только с разных сторон. Эта кульминация была неудачной. Но не было никакого шанса все исправить. Монитор ноутбука потух. Затих шум кулера. Сонмин подумал о том, что в его голове еще никогда не было так тихо, и эта мысль оказалась единственной четкой среди всех остальных. Кюхен сел на кровати и надавил на его плечо, заставляя перевернуться на спину. Сонмин поддался. Поддался впервые с момента их знакомства. Он никогда не позволял кому-то брать инициативу в свои руки. Но этот раз был последним. Сонмин был здесь. Лежал и смотрел на него в упор. А Кюхен сидел на его бедрах и не знал, что делать. Он был уверен, что в их головах проносятся одни и те же воспоминания. В четкой последовательности, от встречи до расставания. Как кадры киноленты перед смертью. - Ты действительно исчезнешь? – спросил Кюхен, стараясь не замечать появившейся в сердце тяжести. – Как? - Для этого мне достаточно перестать приходить к тебе. Кюхен не сказал ничего в ответ. У него осталось три или четыре часа на то, чтобы сделать все, чего он не мог себе позволить раньше. Он предпочитал не думать о том, что этот раз был последним. Этот раз был просто другим. И даже если Сонмин потом исчезнет, он продолжит жить на этой планете, а не на выдуманной. Не придется тешить себя иллюзиями. Можно будет услышать о нем от Шиндона и от Донхэ. Можно будет читать книги, над которыми он работал, жадно ловить каждое слово, видеть его исправления между строк. - Скажи, - неожиданно начал Сонмин, когда Кюхен наклонился, чтобы поцеловать его. – Ты действительно не был счастлив? Ни разу? Кюхен хотел бы сказать слишком многое, поэтому тратить время на разговоры было бы бессмысленно. - Я этого не говорил, - коротко ответил он. Сонмин был под ним сейчас, неподвижный, но теплый, податливый, мягкий, неожиданно покорный. Можно было сделать столько всего вместо бессмысленных разговоров. Можно было целовать его со всей нежностью, можно было переплетать пальцы, сжимать его руку, обнимать, тереться щекой об щеку, зарываться носом в волосы – и не делать ничего больше. Долгими ночами, утыкаясь носом в его затылок, Кюхен мечтал именно об этом. Хотел показывать свою нежность, которую Сонмин обычно пресекал на корню вместе с инициативой. Хотел вливать в него свою любовь, непомерно большую для больного сердца, отдавать ему все, без остатка, чтобы не разрываться от чувств в своей клетке из тысяч слов. Долгими ночами, мучаясь от бессонницы и отсутствия вдохновения, не в силах сбежать от собственных мыслей, Кюхен мечтал просто развернуть Сонмина к себе и уснуть, уткнувшись лицом в его плечо. Кюхен знал, что среди всех воспоминаний именно эти будут самыми счастливыми. Воспоминания о тех моментах, когда иллюзия взаимности застилала глаза настолько, что можно было почувствовать себя почти счастливым. Сонмин дышал едва слышно, с осторожностью, и Кюхен бы многое отдал за то, чтобы увидеть его лицо. Чтобы прочитать в глазах то, что дало бы понять, что Кюхен был не просто машиной для создания прекрасных сказок. Генератором чудесной боли. Они могли бы стать друзьями, если бы не четкие рамки непонятных отношений, которые установились сами собой с первого дня. Сонмин не впустил Кюхена в свою жизнь, а тот слишком отчаянно затягивал его в свою. Односторонние чувства изматывали. И если бы их не было, все стало бы совершенно по-другому. Но тогда Кюхен бы не смог целовать Сонмина столько, сколько хотел сейчас, не смог бы, наконец, лечь рядом и смотреть на его лицо до тех пор, пока за окном не посветлело, и комната не окрасилась в неприятно серые тона, а в темных глазах не появилось какое-то нечитаемое выражение. Время тянулось медленно, но в то же время утекало безвозвратно. Кюхен знал, что еще немного – и у Сонмина прозвенит будильник. Еще немного – и время уйдет навсегда, без всякого намека на возвращение. В голове больше никогда не будет фейерверка из идей. И все, что Кюхен мог делать – это целовать снова и снова, широко открыв глаза, чтобы не пропустить мимо ни одной секунды. Все, что он мог делать – это смотреть на мир так, будто видел его впервые, потому что этот мир, ограниченный одной комнатой, сейчас был действительно новым. - Скажи, - неожиданно сказал Кюхен в тот момент, когда первые солнечные лучи упали на волосы Сонмина, сделав их приятно золотистыми. – Зачем ты делал все это, если никогда меня не любил? Он знал ответ. Увидел его в глазах, прежде чем Сонмин ушел в первый раз, наговорив ему таких слов, после которых люди обычно не возвращаются. Все это было ради того, чтобы Кюхен не переставал творить чудеса, которыми так упивались другие люди. В том числе и сам Сонмин. У слова «использовать» было много красивых синонимов с благородной окраской. Но суть оставалась та же. - Я этого не говорил, - неожиданно ответил Сонмин. И, закрыв глаза, поцеловал Кюхена сам.