Разговоры

Рауль всегда отличался желанием поговорить, а когда болел — особенно. Я выяснил это недавно, потому что долгое время думал, что Рауль вообще никогда не болеет. Я продолжал так считать ровно до вчерашнего вечера, когда он буквально ворвался ко мне домой, на ходу выпутываясь из совершенно мокрого плаща. Он, должно быть, и не заметил, как попал под дождь, поглощённый своими мыслями, которыми, по всей видимости, торопился поделиться. Я помог ему раздеться, ничем не выказывая раздиравшего меня любопытства, и провёл в свою комнату, почти насильно закутывая в сорванное с кровати одеяло — мой импульсивный друг не обращал внимания на такие мелочи, как собственный хлюпающий нос или дрожащие руки. Всё это время он что-то бормотал про «новый запуск», «отличную идею» и «вдвоём против дураков». Причём делал ещё быстрее, чем обычно, выбрасывая слова непрерывным потоком; однако, прислушавшись, я заметил, что они больше напоминали бред горячечного, чем рассуждения здравого человека, даже несмотря на то, что на звание последнего Разорбак никогда и не претендовал. Наконец, снабдив его кружкой горячего чая, я уселся рядом, едва ли не дрожа от нетерпения; рядом с ним я всегда испытывал смесь восторга и уважения — даже когда он напоминал тощую лохматую птицу, свившую гнездо из моих простыней. Заметив, что я приготовился внимать, Рауль прочистил горло, открыл рот и… оглушительно чихнул. Я понял, что не дождусь от него внятного рассказа и уже поднялся было, чтобы дать ему выспаться как следует, но он удержал меня за рукав. — Вот так всегда, Мишель, мы с тобой изучаем загробный мир, рассуждаем о жизни после смерти, ворошим всякие высокие материи, а тут маленькая простуда, совершенно обычная, приземлённая, я бы даже сказал, унизительная, выбивает меня из колеи. Пожав плечами, я вновь опустился рядом, позволяя ему устроить свою голову у меня на коленях. Странное дело, Рауль, обычно не слишком-то любящий разного рода физические контакты, на меня эту свою черту не распространял, постоянно то хватая за руки, то похлопывая по спине;, а тогда он и вовсе заставил меня положить ладонь ему на лоб. Сам он упорно продолжал в это время что-то рассказывать, хотя я и не очень-то слушал больше, сосредоточенно поглаживая его большим пальцем по брови. Все нормальные люди, когда плохо себя чувствуют, предпочитают помалкивать, но Разорбак, как я уже сказал, к категории нормальных не относился; чуть позже он сообщил, что разговоры помогают ему отвлечься в такие моменты. — …Я думаю, что нам, как Посвящённым, не удастся распределиться ни в рай, ни в ад; впрочем, это не так уж плохо. Что хорошего может быть в раю? Вечное наслаждение и всеобщая любовь? Одно дело — исследовать, а другое — оказаться там навсегда. Увольте. И потом, помнишь, сколько там душ? Целая прорва, и найти среди них чью-то конкретную кажется таким трудным… впрочем, может быть, у них там другие… средства связи?.. Ха-ха… в любом случае: что, если я тебя, Мишель, там не найду так легко, как нашёл сегодня? Уж не знаю, как насчёт всеобщей любви, но наша с тобой, например, может серьёзно от этого пострадать. Наша – что? Любовь? Я подумал сначала, что он шутил, но его лицо и тон выражали абсолютную серьёзность. Он был так спокоен. «А как же Стефания? И Роза?» — хотелось спросить мне, и я, кажется, действительно задал этот вопрос вслух, потому что Рауль вдруг хмыкнул и пожал плечами: — Я ни слова не сказал о том, что вычёркиваю их из наших жизней. Любовь — величайшее чувство, зачем насильно концентрировать его? Люби кого хочешь, Мишель; по крайней мере, не мешай мне любить и тебя тоже, — с этим он повернул голову и потянулся к моей кисти. Сам Рауль Разорбак, мой давний и первый друг, мой кумир, мой катализатор целовал мне руку! В каком-то порыве я наклонился и несколько раз прикоснулся губами к его горячему от жара лицу. — Я тоже… — начал я, а потом покраснел, запнулся и, смутившись, нелепо улыбнулся, а тот усмехнулся в ответ и закрыл глаза. Он быстро заснул, а я ещё долго не мог сомкнуть глаз, расхаживая на цыпочках по кухне. В груди у меня теснило, голова шла кругом. Все наши встречи проходили по одному и тому же закону: Рауль огорошивал меня очередной своей смелой идеей или признанием, оставляя мучиться в смятении и сомненьях. Вполне возможно, на этот раз он был не в себе — ещё больше не в себе, чем обычно. Может быть, он даже не вспомнит о своём откровении на следующее утро. Но я-то, я-то не забуду!.. Всё потому, что он, даже будучи нездоров, никак не мог перестать говорить. Лучше бы он молчал.