Очевидное

Он развратно улыбается, облизывает свои полные губы, так тонко и четко очерченные, стонет, просяще, жалобно – и так низко, так утробно, что под силу только его голосу – переливающемуся бархату, а член Джона наливается силой, тяжестью, и только ему под силу заткнуть этот блядский рот со всеми его гениальными выводами, оседающими где-то на корне языка – так глубоко, как проникает член Джона Хэмиша Ватсона в глотку Шерлока Холмса. Джон просыпается, тяжело дыша, облизывает свои пересохшие губы и приподнимается на локтях, оглядывая еще не сфокусировавшимся взглядом свою спальню. Через тонкую щель занавесок в комнату проникает немного света. За окном еще очень раннее утро, а сна у него уже ни в одном глазу, только все тело гудит от отголосков того морока, что ему только снился. Это преследует его. Эти сновидения, в смысле, те, в которых Шерлок совсем на себя не похож – он не холодный, он обжигающе-горячий, такой, что можно не только порезаться об эти его чертовы скулы, но и обжечься. Джон со сдавленным стоном откидывается на спину на подушки, проводит чуть дрожащими руками по одеялу, сжимает его пальцами и медленно выпускает. Он пытается отрешиться от этой действительности, в которой этого ничего нет, но его член стоит по стойке смирно и настойчиво требует внимания, сосредоточенности. И Джон запускает свою ладонь под одеяло, медленно скользит ею по напрягшемуся животу, проскальзывая под тонкую резинку пижамных штанов, и сжимает себя через хлопок белья. Ткань трусов влажная от выступившей смегмы. Он размазывает большим пальцем предэякулянт по головке, оттягивая чуть крайнюю плоть, и низко стонет, прикусывает губу изнутри, сдерживая стон этот, который в его голове отдается рычанием голодного, очень голодного зверя. И голод этот не заглушить собственной рукой – хоть бы и сожрать ее, обгладывая до кости, но нет – быстрая, блеклая, почти болезненная разрядка не приносит удовлетворения, насыщения. Джон тяжело дышит и смотрит в потолок своей спальни, будто надеется в тонких линиях трещинок штукатурки найти ответ на вопрос «Когда я стал возбуждаться при мысли о своем лучшем друге?» или же, если быть честнее, на вопрос «Когда я влюбился в своего лучшего друга, асексуала и социопата, будучи убежденным не-геем?». Последний вопрос звучал слишком честно, чтобы утро можно было назвать добрым. Хотя по всем остальным пунктам это утро явно выигрывало у остальных: а) Джон проснулся, в общем-то, по приятной причине, а не потому что Шерлок его разбудил; б) Джон не должен сейчас вылезать из кровати, чтобы идти на дежурство в клинику, предоставив Шерлоку возможность снова проигнорировать все виды приема пищи и зависнуть с каким-нибудь очередным опасным экспериментом; в) у него есть шанс на то, чтобы подремать еще час или два, пока Шерлок все-таки не разбудит его. Собственно, если рассмотреть эти пункты более честно, то утро было таким же, как и сотни до него: вся суть пробуждения Джона сводилась к тому, что он думал, чего ожидать от Шерлока. А не о том, чего он хотел бы от него ожидать. Или просто хотел бы от него. Или его. Здесь честность была не самым лучшим советником, потому что Джон отлично, прекрасно, просто превосходно понимал одну простую истину: его сосед – человек, который не способен быть в отношениях, понимать отношения и видеть чужое к себе отношение, если оно не подчеркнуто-наивно-явно показано, как, например, в случае с Молли Хупер – та была так явно и слепо влюблена, что даже Шерлок это видел. И пользовался. Это же очевидно. И, очевидно, в это Джон и влез. Быть использованным Джон Ватсон не хотел ни за какие блага, потому как одно дело – его собственное решение приглядывать за этим ненормальным – и тут доктор ловит себя на странной до боли нежности, с которой его внутренний голос произносит это «ненормальный» - а другое, совершенно другое дело, когда Шерлок будет манипулировать им, используя его чувства, чтобы получить еще больше, чем он и так получает. В том, что Шерлок получает и так достаточно – Джон уверен, не уверен он только в том, где лежит та тонкая грань между «достаточно, чтобы он ничего не заподозрил» и «достаточно, он все понял». Иногда Джон думал, что Майк Стемфорд, подсев тогда к нему на скамейке в парке был просто обязан, как обычно это делают все добрые пухлые крестные феи в сказках, предупредить его о том, что произойдет, например, сказав что-нибудь вроде этого: «Посмотри на него: он у нас иногда работает, он единственный в мире, ты влюбишься в него и он разобьет тебе сердце, но только с ним ты вновь будешь чувствовать себя человеком» - или что-то в этом духе. Джон издал полузадушенный смешок и приложил тыльную сторону ладони к глазам. Внизу раздался какой-то грохот, немного напоминающий взрыв чего-то или кого-то, и Джон, отбросив одеяло, сел на кровати, потянувшись. Он медленно и методично заправил кровать, накинул поверх пижамы халат, оглядел руки на предмет засохшей спермы после своего «пробуждения» и едва слышно рассмеялся, после чего прихватил с комода полотенце, нахмурившись и напустив на себя недовольный вид, открыл дверь и рот одновременно: - Шерлок! О да, утро в доме 221b на Бейкер-стрит всегда было одинаковым. Сам Шерлок, как человек разумный и знающий, с легкостью бы ответил, разнеся это утверждение в пух и прах, что нет, утро в доме 221b на Бейкер-стрит всегда разное. Своих цепочек рассуждений, что привели бы его к такому логическому выводу он бы не высказал, но: а) Шерлок Холмс всегда прав; б) Шерлок Холмс ошибается только в незначительных деталях, незначительная погрешность – не ошибка; в) если Шерлок Холмс ошибся в чем-то значительном – смотри пункт «а» - то он ошибся, потому что был прав, ошибаясь. Что особенно приятно, его последняя ошибка не была такой уж и ошибкой, разве что хотелось недовольно сморщиться и, всплеснув руками, воскликнуть: «Как я мог! Это же так очевидно, так очевидно!» - именно так, с повторением, чтобы подчеркнуть досадность собственной промашки пренебрежением к основному принципу «Я дважды не повторяю». Суть промашки заключалась в том, что первое впечатление о Джоне Ватсоне сложилось в достаточно простую фразу: «Он прост именно так, как кажется». Буквально за первые пару дней с момента знакомства Джон с успехом десантника, высадившегося в точке назначения в полной боевой готовности, перевернул это утверждение с ног на голову, заставив звучать примерно следующим образом: «Именно. Он не так прост, как кажется». К радости, или же, к несчастью, но Шерлок Холмс не был занят раздумыванием и разложением по полочкам фразы «Утро в доме 221b на Бейкер-стрит», а потому и не высказался бы, что утро стало быть каждый раз разным только потому что его сосед делал невозможное: вносил постоянство в странное течение жизни детектива. Некоторые изменения были довольно полезными. Например, всегда рядом был слушатель, благодарный слушатель («Восхитительно, Шерлок!», «Великолепно, Шерлок!», «Гениально, Шерлок!»), всегда рядом был человек, способный подать телефон (блокнот, ручку, любой иной предмет), всегда рядом во время расследования, связанного с убийством находился профессиональный врач, обладающий большим опытом в работе в разных условиях, во время преследования всегда рядом находился бывший военный, который стрелял метко и обладал непревзойденным чутьем на возможные ловушки. По сути, все сводилось к тому, что Джон всегда находился рядом. За исключением тех случаев, когда ни расследования, ни эксперименты, ни работа самого Джона не могли удержать его от похода на эти отвратительные свидания. Совершенно не приспособленному для такого времяпрепровождения Шерлоку порою казалось, что Джон это все специально делает. Специально ходит на свидания. «Разумеется, он ходит на них специально, - раздраженно ответил бы он на любой скептический взгляд, - но разве это так же интересно, как время, проведенное со мной?» - тут же уточнил бы он, и никто бы не смог поспорить с тем, что Шерлок снова оказался прав. Некоторые изменения были довольно полезными, но вот некоторые… Некоторые приводили в замешательство. Они заставляли не просто вспомнить, что детектив – человек из плоти и крови, а что эта самая плоть и кровь способа поднять бунт против разума, заполонив всю голову образами, больше похожими на наркотический дурман. Шерлок знает, что такое наркотический дурман, и он уверен, что влияние Джона спровоцировало в его теле рецидив, отголоски образов и помутнений рассудка, связанных с желаниями тела: такими сочными и яркими, такими полными абсурдного желания подчиниться этому невероятному человеку, сосредоточить его взгляд на себе еще больше, чем уже это было возможно и сделано. Стать сосредоточием внимания Джона – вот, чего хотело тело Шерлока. И оно бунтовало – яростно, ведя ожесточенную битву с гениальным разумом, ломая все баррикады, выстраивая свои, перебираясь через преграды из цепочек логических суждений, что физическая близость – ненужные сантименты и трата сил, времени. И вообще, все это ненужно. И эта борьба стала причина не столь удачного эксперимента, как планировал то Шерлок в очередное утро на Бейкер-стрит. Он смешивал реактивы, и один из них был темно-синим, так, что то самое Желание в Шерлоке задумчиво спросило: «Как думаешь, такого ли цвета будут его глаза, когда он будет смотреть на тебя, касаясь и обладая, подчиняя тебя желаниям твоего тела так, как он прошел войну – покоряя и властвуя, безраздельно, полностью, как думаешь?». Вдоль позвоночника прошла волна дрожи, пронзая от крестца к низу живота, скручиваясь тугим узлом, так, что хотелось поджать пальцы ног, внутренняя сторона бедер стала такой чувствительной, что шелк пижамных штанов дразнил и был невыносимо малым касанием, недостаточной лаской, но тело отказывалось подсказать эту самую «достаточность», концентрируя сознание Шерлока только на одной-единственной мысли – и неясно, то ли кара это, то ли блаженство – не думать ни о чем ином кроме того, что Джон мог бы взять на себя здесь контроль и показать. Научить, применить свой опыт на нем, на Шерлоке и поставить все на свои места касаниями таких уверенных и сильных рук. Сдавленный стон – и из рук Шерлока выпадает инструмент, что-то идет не так. Шум. Взрывоопасная реакция реагентов, а его сгибает от пронзающего всего удовольствия и желания ткнуться носом в живот Джона и просить его решить эту проблему также ловко и аккуратно, уверенно и четко, как Джон обычно решал все вопросы, в которых Шерлок не видел смысла разбираться. С той лишь разницей, что сейчас все в нем желало и видело смысл только в этом Желании. - Шерлок, что происходит на нашей кухне на этот раз? – в дверях появился Джон, и Шерлок вздрогнул от звуков его голоса. - Ничего, ровным счетом ничего не происходит, - удивительно ровным голосом отвечает Шерлок, и понимает, что прокололся. И Джон понимает, что Шерлок прокололся – повторил фразу, хотя не любит повторять, излишне сдержан, хотя всегда несдержан, и излишне бледен, хотя и так до одури бледный. «Как поганка», - мрачно думает Джон, понимая, что это самая очаровательная поганка, и самая любимая к тому же, и самая Его поганка. Просто потому что Джон Ватсон никогда не умел делиться чем-то до чертиков, до мурашек своим. Нет, он с радостью отдавал все, что у него было. Но это у него было - было и прошло. А Шерлока у него не было – и это заставляло снова и снова прокручивать в голове образы его сна, где Шерлок, полный желания и страсти, льнет к нему, покорным и жадным одновременно. У него были эти сны. До чертиков, до мурашек его сны. Но это тоже попадало под категорию «не подлежит дележке». - Шерлок, напомни мне, пожалуйста, почему я все еще твой сосед? – Все же больше риторически спросил Джон, проходя на задымленную кухню, открывая форточку, чтобы проветрить, и повернулся уже было к холодильнику, чтобы достать продукты для завтрака, как услышал ответ. И этот ответ был удивительно простым. И, наверное, настолько очевидным, как и то, что Джон только что высказал, совершенно того не желая еще полчаса назад, но высказал. Ва-банк. - Потому что ты меня любишь, Джон. - Очевидно, - добавляет Ватсон, закрыв холодильник, поворачивается лицом к детективу и улыбается, чуть насмешливо вздернув бровь на это «непринужденное выражение очередной озвученной очевидной истины на лице Шерлока, которое его ничуть не волнует», говорит: - Как и ты меня. Но я повторяю свой вопрос: почему я все еще твой сосед? Шерлок на мгновение задумывается, вздергивает брови в немом изумлении – секунда, не больше – кривит свои невозможно роскошные пухлые губы в чувственном беззвучном «О!» и улыбается: - Мы оба знаем, что я не извиняюсь, но я могу искупить вину. - Месяц убираешь за собой со стола сам, - говорит Джон и подходит, стирая со щеки Шерлока пятно от чего-то, облизывает чуть свои губы и чувствует, как колотится его сердце, которое вопреки воображаемому предупреждению воображаемого крестного фея Майка Стемфорда не разбито, а вполне себе захлебывается от счастья, и продолжает: - и да, немедленно в душ, Шерлок. И потом в спальню. - Очевидно, - говорит детектив, но подчиняется. Потому что это самый логичный ответ на вопросы о чувствах утром на Бейкер-стрит. И, очевидно, стоило спросить еще раньше.