Много ли они понимали?

      Много ли они понимали? – этот вопрос я задаю себе наиболее часто сейчас, сидя в пещере у огня, как какой-то маггл из первобытных времен. За границами этого моего пристанища лил ливень, да такой, какого я ни разу за свою жизнь не видел. Невозможно было что-нибудь разглядеть, одни лишь косые мутно-белые струи дождя.       Много ли они понимали, когда, услышав лишь одну, вырванную из контекста фразу моей теории, оброненную вслух, тут же заклеймили меня магглоненавистником и черным магом? И в дальнейшем все мои доказательства, все аргументы разбивались о воздвигнутую ими стену отчуждения: «Он темный маг, что с него взять». Стену, воздвигнутую легко и быстро, как будто не было нескольких десятков лет дружбы, не было отстроенного вместе отчасти даже собственными руками замка, не было дурачеств и пряток в подземельях, в которых я неизменно выигрывал, потому что знал их планировку. Как будто не было проводимого обряда благодарения магии, не было спасения жизни нашей «мудрой дамы», едва не ушедшей в небытие после одного из своих экспериментов. Когда я спасал, магия крови и смерти отнюдь не казалась им такой уж отталкивающей, страшной и ненавистной. Тогда они еще понимали, что она – лишь инструмент, а как он будет использоваться – вопрос другой.       Много ли они понимали, когда силой троих изгоняли меня из своего дома – дома, на который я положил едва ли не больше сил, чем они все вместе взятые? Я уступил, уступил с кровоточащим сердцем, зная, что уже никогда не вернусь. А заодно зная, что они заплатят. И мне уже ничего не сделать, не предотвратить этого – магия сама отомстит тем, кто посмел отправить кровного брата(а ведь после обряда побратимства я стал им именно что братом), которому одна из них должна чуть ли не самый важный долг – долг жизни – восвояси. Даже после всего мне все еще хочется защитить этих глупых детей от последствий их же выходок, и плевать, что эти выходки направлены на меня.       Нарглы и все их родичи, никогда не думал, что скажу это, но сейчас я, один из величайших магов своего времени, как-то по-детски обижен на бывших коллег. Словно ребенок, у которого отобрали любимую игрушку и отправили спать. Смешно и горько. Горько от предательства. Смешно – от комичности ситуации в целом. Но кто бы знал, как я хочу вернуться к тем, кого воспринимаю как младших родичей. Почти как собственных детей, которых у меня, скорее всего, не будет.       Да, все эти годы я испытывал какие-то отеческие чувства к своим коллегам. Чувства, которые испытывать не должен был. Теперь, лишь в эти дни я понял, почему отец всегда меня подозревал. Я в полной мере осознал смысл фразы «предают все, но близкие делают это особенно изощренно». Действительно. Близкие люди, те, кому я позволил чуть ли не срастись с моей душой, точно знали, куда бить.       Много ли они понимали, когда все вместе, в моем присутствии, кровью и магией отреклись от меня?       Иногда мне казалось, что это не «мудрая дама», а я – голос разума в этой четверке. Иногда мне становится страшно: что же они натворят без меня? Во что они превратят молодой, но уже почти под завязку напитанный силой замок? Смогут ли удержать его? Или то, во что мы все вложили душу, отойдет властителям бумажек, уже гордо именующим себя «министерством»? Я волнуюсь, как мальчишка перед первым свиданием. Волнуюсь…       …а потом вспоминаю, что волноваться уже не должен. Как мне заявил мой бывший побратим, теперь дела замка – это не мои дела. Но вопрос, которым я не должен задаваться, на который, по мнению общественности, я не должен быть способен, бил набатом в ушах, бесконечно повторяясь, заглушая даже шум дождя, а ведь снаружи, повторюсь, был ливень.       Много ли они понимали?

Личные записи Салазара Слизерина, 1053 год