Спи, не бойся

      Ночью на долину опускается такая чернота, что без зачарованных фонарей лучше на улицу не выглядывать. Дома стоят редко – места здесь дикие, людей немного, а те, кто есть, предпочитают уединение. Старый массивный дом на южном склоне чуть мерцает окнами второго этажа, готовясь отойти ко сну.       Мать не тушит фонарь, только прикрывает зелёным платком, и свет становится мягким и таинственным. Голос у неё низкий, руки мягкие. – …кто не боится его – дурак. Кто от страха теряет голову – тем более. Некоторых на самом берегу находили, хотя вот же оно, спасение – морская вода.       Наклоняется ниже и спрашивает: – Страшно?       Страшно, но ребёнок мотает головой: – Не, не страшно!       Мать улыбается и продолжает рассказ: – Бывало, и из дома выманивал. Всё больше детей, правда. Уводил из семьи или с ними вместе… Может, прямо сейчас к нему кто-то идёт на поклон, да друзей ведёт. Спешит меченный от уютной гостиной к темнейшему из оврагов или к извилистому ущелью, какому-нибудь заброшенному подвалу, где света нет и не бывает, спешит умереть. А за ним – такие же обречённые в ряд: друзья, соседи. Глаза у них пустые, как у лунатиков или мертвецов. Души-то у меченного уже нет, забрали душу, вот он к ней и тянется, да вернуть не сможет.       Мать поправляет край одеяла, смотрит с ехидцей: ну как, мол, не страшно? Спрашивает другое: – Спать будешь?       Спать хочется, но и дослушать тоже. – И никто никогда души не вернул? – Никогда – это всё-таки очень много… но я думаю, нет. – Почему?       Разве уснёшь сразу после таких рассказов?.. – Потому что души уже нет. Съедена давно. Спи. – А зачем ему есть душу? – Шорох знает! Спи.       Гаснет зелёное сияние, заполняет комнату синеватая бархатная мгла. Женщина улыбается, уже стоя в дверном проёме, но этого не видно: – Спи, не бойся. Он забирает только самых плохих детей, непослушных и глупых.       Скрипят потёртые ступеньки, чуть слышно хлопает дверь внизу. В комнате тишина, в комнате ночь.       То ли наяву, то ли во сне тихий-тихий голос, похожий на шелест падающих листьев, шепчет: «Не страшно? Не страшно…».       Ночи в Краухарде тёмные, утра размытые. Туман стелется по склонам долин, собирается складками на пороге. Окна домов просыпаются, кажется, раньше их хозяев: тут и там в белёсой дымке вспыхивают золотые прямоугольники. И холодным, синеватым отблёскивают защитные знаки на столбах и стелах; почти истёртым голубым – отвращающий символ под порогом старого дома.