Home

The Cinematic Orchestra – To Build A Home

And now, it's time to leave and turn to dust...

- Давай убежим? Парень только криво усмехается и не открывает глаза, запуская пятерню в свои светлые волосы. Девушка чуть кривится, одергивает нелепую юбку в цветочек, которая была привезена «из самой Англии твоей тетей в такое-то время!», и смотрит перед собой, не желая поддаваться чарам этого харизматичного мерзавца. - Тут же наш дом, - произносит наигранно-поучительным тоном Катон, еще раз усмехаясь. Мирта поправляет пряди, которые лезут в глаза, и уже рассматривает рисунок на своей юбке, стараясь не проникаться к нему отвращением с каждой минутой все больше и больше. Да, и блузка была дурацкая, верхнюю пуговицу было нереально застегнуть, поэтому приходилось ходить непонятно как. - Если тебе так хочется, то я собственноручно построю тебе, Браун, деревянную хибару. Он смеется и неосознанно опускается с ее колен ниже. Джонс только закатывает глаза, слегка ударяя его в плечо. И новые туфли ужасно жали, не зря она их сбросила, иначе домой пришлось идти бы очень долго. Катон приоткрывает глаза, протягивает руку и щелкает ее по носу. Девушка только злится и окончательно сталкивает его с себя. - И куда мы пойдем? - Куда-нибудь. - А как мы будем жить? - Как-нибудь. Браун только фыркает и переворачивается быстрым движением на живот, срывая травинку и слегка прикусывая ее губами. В этом месте можно было редко кого увидеть, небольшая поляна за домами в частном секторе посещалась или заблудившимися гостями, или этими двумя, одна из которых не хотела выходить в общество, а второй отдыхал тут от социума. - Когда? Блондин смотрит на Джонс, которая расслабленно откинулась на локти назад и подставила лицо раннему летнему солнцу. А у нее веснушки на лице, на левой стороне, которой она поворачивается к свету, их больше. И глаза какие-то странные, не зеленые и не карие, оливкового, странного цвета. Да, и раздражает она его частенько своими нелепыми и внезапными предложениями или слишком саркастичными замечаниями. - Через неделю ровно. Мирта специально не смотрит в его сторону, зная, что не сдержится и ударит его так сильно, как только сможет, чтобы оставить на его прекрасной скуле огроменный синяк. Чтобы думал о ней постоянно, о своем абсолютно идиотском выборе и про их встречи здесь. Брюнетка ненароком шевелит ногой, и юбка (по длине – ниже колен) задирается чуть выше. Нет, это ни на что не намекает, у него полно девушек для таких забав, целая улица. Она даже конкретно по номерам домов может сказать. Нет, она не ведет статистику, просто очень наблюдательна. - Ты придешь меня провожать? Теперь очередь усмехаться уже девушки. Она наклоняет голову в его сторону, приставляет ладонь в лицу, чтобы защититься от солнечных лучей, пробегается по нему оценивающим взглядом и задумывается на пару минут. - Пожалуй, нет. Не хочу, чтобы мое платье своими слезами залила Диадема. Катон качает головой и смотрит на нее в упор. Долго ли выдержит? Насколько хватит ее терпения? Хотя оно и так было слабым. Вообще, Джонс была крайне неуравновешенной особой, но его это только подстегивало для дальнейших действий, для улучшения и закрепления результата. - Твой брат оборвал все крючки и спрятал стремянку. - Я знаю. - И ты ничего не сделаешь? - Через неделю тебя уже не будет. - Ты говоришь так, будто бы я умру через семь дней. Она только пожимает плечами, мол, а чего ты ожидал? Все закономерно. Мирту раздражает его взгляд, но виду пока не подает, не хватало ему еще и такой радости доставить, обойдется. Скоро надо будет идти домой, письмо от Голдена должно сегодня прийти, а там, наверняка, будет что-то интересное. - У тебя девять веснушек на левой стороне лица, а на правой только семь. - Пошел к черту, Браун.

*

Она совсем не считала дни до его отбытия, просто начищать лезвие любимого ножа до блеска было действительно интереснее. Да, и мать стали настораживать частые пропажи младшей дочери с территории их дома. Могли возникнуть ненужные вопросы, что только бы испортило девушке настроение. А зачем что-то раздувать на пустом месте? Уж лучше сидеть с матерью и очередной соседкой, пить чай по утрам и скептически реагировать на все известия «из-за океана». В таких вопросах она доверяла или письмам старшего брата, или «Таймсу». Обычные сплетни и домыслы ее ни капли не интересовали. Собственно, как и мать, которая сидела и без всяких эмоций выслушивала последние новости и известия. Иногда Мирте хотелось проверить, не сделана «матушка» из железа. Да, и, похоже, не только ей был интересен этот аспект. Отец опять пропадал в столице, оставляя собственность и семью на поручение второго сына, который также готовился отбывать уже через пять дней. С Райаном она проводила довольно много свободного времени, разговаривая о мелочах, конечно, не замечая, как от одежды брата несет сигаретами с гвоздикой, которые продаются на углу сорок восьмой авеню и которые стали дорогим хитом этого года. Девушка не хотела надоедать, поэтому часто просто исчезала из поля зрения, скрываясь в своей комнате. И она больше не ходила на найденную поляну не из принципа или глупой обиды, просто была уверена, что блондин там не появляется, а загорать можно и в собственном дворе.

*

Нет, она его не обманула, провожать пришла не его, а Райана, который уже перекидывался фразами с неким Цепом, с которым он познакомил сестру минуту назад. Но раз она уже здесь, то почему бы и не попрощаться с Брауном, который, к ее неудовольствию, так и не поменял своего решения? Да, и время она выбрала подходящее, надоедливая блондинка уже отошла, а влажные дорожки от слез на форме успели высохнуть. - Я присмотрю за ним, - беззаботно говорит Катон и кивает в сторону брата брюнетки, который заливисто смеялся над шуткой нового знакомого. – Мне по секрету сказали, что нас закидывают в Нормандию. Джонс все так же пожимает плечами, но взгляд не отводит. Она будто бы запоминала все черты, каждую царапину или неровность кожи. А в случае этого парня, тут смотреть особо не было на что, обычное лицо без всяких изъянов. - Платье красивое. Брюнетка сдавленно ухмыляется и кивает головой, не произнося ни слова. Конечно, красивое, ее любимое. А в каком же еще провожать брата? В темно-синем, до колен и с кружевом на воротнике. - Будешь писать мне письма? - Почему я? - Хочу, чтобы ты писала. - У Диадемы почерк лучше. - Хочу твой. Мирта не желает выдавать своего удовольствия, поэтому просто выдыхает и смотрит куда-то над его плечом, надеясь, что наваждение пройдет, и все станет как раньше. Ей понадобились две минуты и пять секунд, чтобы снова взять себя в руки. Детство с двумя братьями не проходит бесследно. - Я все равно буду писать Райану. Если не забуду, то черкану и тебе записку. Катон смеется и вдруг неожиданно притягивает ее к себе, крепко обнимая. Девушке не нравится грубая материя формы, она царапает ей лицо, но в такие моменты нужно думать об ином, верно? Поэтому она неуверенно прикасается к парню в ответ, опять хмурясь. - Зачем? – прозвучало сдавленно и слишком жалко. - У тебя один брат уже полгода на фронте, а второй едет вместе со мной. Мне скучно сидеть в этом городе с одними женщинами, лить слезы по трупам и читать в газете об успехах на Западном фронте. Лучше самому все испытать, получить несколько наград и вернуться домой с успехом, а потом уже устраиваться на работу, после войны, по специальности. Он учился на юриста, а поезд отбыл ровно в назначенный срок. Нет, Мирта не плакала и спокойно вместе с матерью махала рукой Райану, уже представляя, как придет домой и напишет письмо. Не брату.

*

В декабре, через пять месяцев после отъезда Брауна, Голдена серьезно ранили и отправили домой на лечение, в своеобразный отпуск. Джонс сначала равнодушно смотрела на рваную рану от пули в плече, не желая присутствовать при перебинтовках, визитах врача и вечерах рассказов о фронте. Она каждую ночь ставила к себе на подоконник свечку просто так, чтобы можно было смотреть на танцующее пламя, а не потому что пытается отвлечься от навязчивых размышлений. У нее уже около семи писем от Катона, и все они хранятся в первом ящике стола под замком, ключ – в кармане юбки. Девушка любит вечером, когда прислуга растапливает камин, валяться на кровати и разбрасывать по разные стороны от себя его послания ей, написанные на ужасной армейской бумаге.

Джонс, Тут неимоверно холодно, вчера у парня из моей роты ампутировали ногу, крики стояли на весь лагерь. Гуманнее было бы уже пристрелить беднягу, мучился до утра, пока не упал в обморок от болевого шока. Если со мной такое когда-нибудь произойдет, то я лучше сразу пущу пулю в висок. Твой брат ненормальный. Они вместе с Цепом полезли к местным жителям за продуктами, схлопотали оба солью в спину. Получили нагоняй от командира. Зато Райан, наверняка, женится скоро. Не может пропустить мимо хотя бы одну симпатичную юбку. Хотя, не буду скрывать, девки тут отличные: все светловолосы и голубоглазые, мне бы их понимать только. Хотя, в конечном итоге, все стонут на общем языке. Как дела в Америке? Тут ни «Таймса», ни радио. Ко мне относятся, конечно, лучше, чем к остальным, все-таки влияние моего отца сыграло определенную роль, но когда ты идешь по минному полю, то там уже все одинаковые. Пару дней назад на такой вот тропе подорвались человек пятнадцать. До сих пор перед глазами кишки и размозженные мозги по снегу. У тебя все хорошо? Замуж еще не вышла? Тебе не надо, убьешь же бедного парня, лучше меня жди, я найду тебе кого-нибудь с крепкими нервами. Не исключено, что поиски могут не увенчаться успехом. Тогда у меня другой вариант. Не выйдешь за меня, бесчувственная ты сволочь? За перспективного юриста с армейским прошлым? Будешь меня по будням остужать своим безразличием, а на выходных воспламеняться и все кухонные ножи перекидаешь. Посуду можешь бить. Будешь моих любовниц гонять, знаю же, что у тебя нож есть. Райан рассказал, что ты хорошо метаешь его. По-моему, это ты, а не твой брат, должна была идти на фронт. По крайней мере, в этой метели лучше лезвием махать, чем наугад стрелять.

Джонс, Я не знаю, когда мы уже выйдем из этой чертовой мерзлоты, но ты не представляешь, каких усилий мне стоит написать тебе письмо. Спальник жутко неудобный, а фонарик во рту долго не подержишь. В общем, выгляжу как полный придурок, поэтому буду писать тебе меньше, хватит с тебя и одного листа. Отец писал, что фирма твоего родителя недавно приобрела «Райдерс». Удачное вложение средств, я тебе говорю как эксперт: после войны нужда в костылях и протезах резко возрастет. Так что, думаю, ваши дела скоро пойдут в гору. Мой там тоже мутит воду с акциями, но, вроде бы, успешно. Зазнаваться будем вместе. Я скоро вернусь. Надеюсь, по приезду увижу свечку на твоем подоконнике и стремянку к окну. Попроси ты что ли своего старшего брата крючки обратно приделать. Как я буду к тебе приходить, если все пути закрыты?

Джонс, Бумага вся в крови, но ты не кривись слишком, не моя. Парнишку-почтальона сегодня пришибло снарядом, жалко было. Около него стоял Мелларк, его всего мозгами забрызгало. С Райаном все хорошо. Со мной тоже. Я знаю, что ты не спрашивала об этом, поэтому пишу сам.

Джонс, Ты странная, слушай. Точнее, читай. Я тебе в начале предложение сделал, а ты даже не ответила мне на него. Я не шучу, мне уже самому интересно, что из этого выйдет. В любом случае, развод выйдет громким. Я скоро вернусь.

Джонс, У меня уже есть несколько персональных наград и тройка медалей. Что мне это дает? Лучше бы сидел с вами и слушал беседы матери о погоде, чем разговоры моих «товарищей» о мечтах. Тошнит. Будто бы девочек набрали, честное слово. Как Голден?

Джонс, Спасибо за твои письма. Эти три листа греют мне душу и вызывают зависть у солдат. Даже Райан надул губы, его полтора явно проигрывают. Все уверены, что ты моя девушка. Знали бы они тебя, сразу в разряд ведьм определили бы. Кстати, у тебя под подушкой не лежат сушеные крылья летучих мышей? Летом я вернусь окончательно, хватит с меня добровольных начал. Можешь выбирать платье и церковь.

Джонс, Похоже, я крупно ошибался. Война – дрянь. Просто переговоры из груды трупов, построенные влиятельными людьми. На Рождество нам подарили шоколадные батончики. Провалиться в Ад просто. Нас, к слову, стало гораздо меньше. За меня не волнуйся, я на высоте. Отец написал письмо в вышестоящие инстанции, говорит, что можно ждать повышения. В офицерах уже скучно сидеть, тем более, летом иду в отставку. Слушай, а, может, ты без платья пойдешь под венец? Я даже соглашусь привезти тебе плетку с Европы, которую ты так хотела.

*

В феврале письма от него перестали приходить. Райан писал своей сестре, что Брауна вместе с неким Марвелом перевели в другое место, как особо отличившихся. Мирта не стала особо расстраиваться, продолжая писать письма уже только брату. Первый ящик стола больше не открывался, а ключ был позже утерян. Голден собирался вернуться на фронт. Он утверждал, что этой весной, максимум летом, война точно кончится, 45-й год уже как-никак, запасы Германии истощены и могущество подорвано, а американская армия полна сил и готова к решительным действиям. Отец, дела которого, как и прогнозировал Катон, пошли вверх, стал задумываться, что же делать с дочерью, чье обучение в частной Академии для девочек подходит к концу. Вариант один был, но претендентов не хватало. Семьи, чьи мужчины были на фронте, получали множество привилегий, и Джонс впервые задумалась, а по доброй ли воле пошел в это месиво Браун? У старшего брата такого признания брюнетка не могла выпросить, а Райан только туманно говорил, что выбора не было: семья, Америка, долг. Теперь она смотрела на своего отца по-другому, как на карьериста, который прорывал себе дорогу наверх с помощью сыновей, а в будущем и удачной продажи дочери. У блондина была, похоже, такая же ситуация. У него был день рождения, и Мирта хотела отправить ему свой нож, чтобы «он лучше лезвием махал, чем стрелял наугад». Но адреса она не знала, да, и не была уверена, что он все еще в Нормандии, а не был перекинут куда-нибудь в Африку или Египет. А, может, и вовсе сейчас сидит в штабе и планирует наступления. Это же Катон. Такие, как он, не пропадут. Он, несомненно, жив. Голден называл про себя сестру одержимой, сам он уже не верил в успех парня. Он прекрасно знал, что за смерть такого солдата его отец взлетит до небес, а наделать отпрысков всегда сумеют. Жаль было только девушку, которая не хотела признавать очевидного. Хотя и подозревала, что на ее судьбу всем также все равно. Они – потерянное поколение. Старший сын часто видел во всех них убийц. В Брауне сомневаться не стоило, у него была почти идеальная подготовка, несмотря на учебу в университете. Восемнадцать лет – прекрасный возраст, чтобы совершать подвиги и убивать без сожалений. Восемнадцать – идеальный возраст для смерти. В рассудке Мирты он часто сомневался, уж слишком эмоциональной она была. Да, и на маньяка смахивала. Он бы не удивился, если бы брюнетку арестовали за регулярные убийства с особой жестокостью. По крайней мере, в ее глазах можно легко прочитать подобное рвение. Свою младшую сестру он любил до безумия, но лично видел, как она легким движением кисти бросает нож, желая наказать служанку, и пробивает той ладонь. Даже не сморщилась. Они однозначно стоили друг друга. Загвоздка в том, что Голден уверен, что Катон не вернется. Джонс же все еще наивно полагает, что парни с завышенным самомнением, неплохими физическими данными и толпой поклонниц смогут выжить в любых условиях. Дура, что с нее взять.

*

Девятого мая Германия капитулировала. Девушка с удивлением поняла, что прогнозы старшего брата были верны, а письма Райана становились все более оптимистичными. Он писал, что уже в июне вернется домой, пробыв, в конечном счете, в Европе около десяти месяцев, не получив серьезных ранений. Он передавал ей привет от Цепа, говорил, что подружился с неплохим пареньком Мелларком, часто писал ей про их вечера и размышления. Мирте это все не нужно было, она знала об этом гребаном Пите гораздо раньше, из других писем. Теперь же каждое упоминание, связанное с ним и его посланиями, вызывали неконтролируемый гнев. Брюнетка уже совсем не вспоминает про того блондина, который жил неподалеку, который волновал всех девушек, которым хоть раз улыбнулся, который любил показывать свое превосходство, который заставлял ее писать ему, который верил в свой успех, который должен был быть лучшим в своей будущей работе, который обещал вернуться.. Голден как-то упоминал в своем письме, что спрашивал у знакомого генерала про некого Брауна. Ему ответили, что учет мертвым не ведут. Точнее, ведут, но не всех удается найти и опознать. Нет, значит, нет. Мирта пожимает плечами, читая эти строчки, написанные ровным почерком брата. Труп некого Марвела Стайна недавно вернули на родину.

*

Старший брат вернулся в июне, весь в наградах и с множеством предложений от государства. Отец готовился к переезду, выбирал между Нью-Йорком и Вашингтоном. Райан писал, что не попал в списки тех, кто вернется в начале лета, но в августе точно поедет домой, видел свое имя в положенном месте. Говорил, что хочет жениться, и война не выбила из него той дури, что была до. Джонс знала, что папочка уже просчитал детям их судьбу, не самую худшую, к слову. Ей оставалось только подчиняться. А предложение «Давай убежим?» все еще не казалось таким глупым. Лучше быть свободной и без имени, чем вечно злой под началом амбиций собственного отца. Жаль, что Мирта всегда хотела чувствовать его гордость, поэтому так и не решилась что-то менять в одиночку. В июле лично ей пришло письмо. Девушка, когда услышала об этом, волновалась, будто бы была наивной малолеткой, и пыталась спрятать дрожащие руки. Хотелось бы увидеть, конечно, привычное ироничное «Джонс», чем горькое и бездушное «Наше государство приносит свои глубочайшие соболезнования…». Не угадала. В конверте лежало приглашение на свадьбу Диадемы и некого Сенеки.

*

Дым от поезда слепил глаза, а толпа людей, собравшихся на вокзале в рекордно короткие сроки, раздражала брюнетку, которая сходила с ума от жары, шума и тесноты. Хотелось просто достать нож из кармана и облегчить себе жизнь. Все эти глупые лица, нелепые гвоздики, фальшивые слезы на щеках, которые означали радость, что не им выпала участь ехать к черту на рога, чтобы воевать за бессмысленные идеалы, вызывали отвращение. Еще многие курили, поэтому смог стоял жуткий. Мирта обещала себе, что побьет Райана. Просто так, чтобы выпустить собственные накопившиеся эмоции, а повод придумает потом, если брат спросит. Прошел ровно год с того момента, как они попрощались. Семь месяцев после его последнего, седьмого, письма. Двенадцать порезов на ладони с ее последнего пребывания на этом вокзале. Пять разбитых стаканов с первого послания Брауна. Четыре следа на подоконнике от свечки - с третьего. Шесть месяцев с того момента, когда открывался первый ящик стола. Она вглядывается вперед и видит темную макушку брата, а до слуха долетает его смех. Ни капли не изменился. Это заставляет ее немного усмехнуться и заткнуть внутри оглушительное чувство потери. Такое странное, с чего бы оно возникло? На ней все то же самое любимое платье, темно-синее с кружевом на воротнике. Она видит чернокожего Цепа, у которого перебинтовано ухо, и, по всей видимости, «впечатлительного щенка Мелларка». Катон всегда хорошо давал людям определения. Райан слегка улыбается, машет рукой и приветствует старых знакомых и соседей. Почти не изменился, такой же, как и год назад, целый и невредимый. - Я же обещал, что присмотрю за ним.

...Блондин был в чем-то прав: их свадьба вызвала ошеломительный эффект.