Доброе утро, гавнюки!

Всем известно, что самый крепкий и замечательный сон идет где-то часов в шесть утра. Ты лежишь в теплой кровати, наслаждаясь внезапной мягкостью постельного белья, удобностью нагретого местечка и вообще ловишь полнейший кайф от даже не сна, а восхитительной дремоты. Обычно этот прекрасный момент нарушает звон будильника, оповещающего о начале треклятого рабочего дня. Приходится вставать, еле разлепляя глаза, ежиться от неприятного холодка и топать в ванную, чтобы погреть руки в теплой воде и в принципе умыться. Но когда ты осознаешь, что сегодня выходной и никуда не надо - вот оно, истинное счастье. Валяйся в теплой постельке хоть до вечера. Да, все так и бывает, если ты только (совершенно случайно) не Уоллес Уэллс и не живешь в одном блоке общежития при искусствоведческом колледже с двумя абсолютно непрошибаемыми идиотами. Для этого парня, к слову дикого сони, утро воскресения начинается всегда одинаково - на протяжении двух лет его будят ровно в восемь - но он все равно категорически не может к этому привыкнуть. Сегодняшнее утро, а по меркам парня - поздней ночи, не стало исключением, начавшись с оглушительного грохота, отборных матов и заливистого хохота. Уоллес, бубня себе под нос проклятья, перевернулся на другой бок, но бесполезно - сон ушел и не собирался возвращаться под аккомпанемент шума в соседней комнате. Так что пришлось крепко стиснуть зубы и со скрипом спустить ноги на холодный пол. Пара минут, для того чтобы сформулировать логическую цепочку из распоследних ругательств, и паренек встает, с точным пониманием того, что кое-кому сейчас не поздоровится. Уэллс нарочито оттягивает этот момент триумфа и возмездия, сначала зайдя в уборную. Выходит он оттуда уже не такой помятый и уже почти полностью одетый, но по-прежнему с нетипичным для него беспорядком на голове, вместо обычного, такого же небрежного, но уже тщательно уложенного с помощью геля для волос. Когда Уоллес заходит на кухню, сверкая глазами и излучая потоки праведного негодования, он видит такую картину, после которой сон отступает окончательно. Стилински, одетый в серые клетчатые пижамные штаны и красную, чуть выцветшую, футболку с каким-то очередным идиотским принтом, ползает по полу, собирая разбросанные по всему полу столовые приборы. На его лице застыла такая гримаса, будто он в тот момент припоминал все известные ему ругательства, проклиная свою утреннюю неуклюжесть. Неподалеку, сложив руки на груди и посмеиваясь, стоял Коллин, так же одетый в пижаму. Какие-то секунды Уоллис просто смотрел на это действие, а потом громогласно, так, что парни аж подскочили, начал. - Скажите мне, гребанные вы мудаки, где я так согрешил в прошлой жизни, что теперь живу с вами? И ладно, хрен с ними грехами, почему вы не можете просто дать мне доспать до положенного полудня? - получилось не столь грозно, сколько жалобно. Парень, кажется, реально готов быть разреветься от того, что уже как два года не может спокойно выспаться в свой единственный чертов выходной. - Успокойся, Уолли, - хохотнул Грин, проводя рукой по коротким, но от этого не менее лохматым, волосам - Просто у Стайлза руки из жопы растут. После сказанного Коллин снова расхохотался, видимо вспомнив то, как выглядела вся ситуация в самом ее корне. Сам виновник торжества закончил устранять учиненный им же беспорядок, поднялся на ноги и вставил ящик с приборами на положенное ему место в кухонном гарнитуре. Уэллс даже спрашивать не хотел, как ящик мог оказаться на полу - если ты знаешь Стилински достаточно давно, то со временем перестаешь удивляться некоторым вещам. На прошлой неделе, например, он уронил вешалку для одежды, стоящую у двери, просто сняв с нее свою толстовку. Уоллес до сих пор понять не может - нахера, господи, вешать толстовку на крючок для курток?! - Это, по-твоему, приличный повод для того, чтобы будить меня в такую блядскую рань?! - вспылил Уэллс, взмахнув руками. Сейчас его гнев был скорее напускным, потому что глядя на полуобиженного и дико раздосадованного Стилински хочется скорее ему посочувствовать, нежели крепко наорать. Но так просто отступать Уоллес не желал, так что с грозным видом прошествовал к чайнику и слишком громко щелкнул кнопкой запуска - аж сам поморщился от неприятного звука. После этого парень с гордым видом сел на один из дубовых стульев. - Нехер возвращаться черт знает во сколько, - пробубнил Стайлз, дико аккуратно снимая с полки пачку медовых хлопьев и доставая пакет молока. Глядя на его потуги больше ничего не разгромить, Грин снова заржал, плюхаясь на стул рядом с Уоллесом и пододвигая к себе чашку с налитым ранее черным кофе и делая большой глоток, после чего морщась - он все еще оставался горячим - Ты разбудил меня своим топотом. - Заткнулся бы вообще, мистер Кривые Руки, - буркнул Уэллс, поднимаясь и наливая чая с мелиссой. - Не ссорьтесь, девочки, - хихикнул Грин, распечатывая конфету. - ЗАТКНИСЬ! - хором произнесли Уоллес и Стилински. Еще пара секунд и все втроем оглушительно рассмеялись, а ранний инцидент был почти полностью забыт. Уэллс, конечно, поматериться и подуется еще пару часов, но это уже будет так, чтобы неповадно было. Так и проходили утра воскресения в четырнадцатом блоке общежития на протяжении двух взбалмошных и безумных лет. Ссоры, иногда подзатыльники и колкие фразочки только так летали по трехкомнатной "квартирке", каким-то чудом не заставляя проснуться и все остальное здание. Иногда даже к ним забегал Скотт из блока этажом ниже и, распахнув вечно незапертую дверь громко восклицал "Доброе утро, гавнюки!". И какого было его удивление, когда он понимал, что троица парней и так во всю бодрствовала, не смотря на то, что на часах было лишь четверть девятого утра.