Первый снег. Оттепель

      Утро. Солнечный луч подло пробирается по подушке, переползает на нос. Сгинь, зараза!       Олесь чихнул и сел. Мрачно поёжился. Голова звенит, мысли путаются, под веками точно песок сыпанули.       Скинул с себя прохладную ладонь, по-хозяйски облапившую плечи. Убрал ногу. Эту — бережно, в очередной раз вспомнив раздробленные когда-то кости.       Каждый раз одно и то же — он просыпается, облепленный не только одеялом, но и одним бессовестным типом, который даже во сне боится разжать руки и выпустить его хотя бы на край кровати. И так в угол зажал, непременно желая проснуться, если через него перебираться будут.       Коварная улыбка — он уже давно наловчился делать это тихо и незаметно. Подло подсунул вместо себя подушку, сполз вниз, к ногам, и, не перебираясь через спящего, коснулся пола. Ха-ха!       Ванна — почистить зубы. Кухня — поставить кофе. Хм… набрать стакан холодной воды. Ммм… поставить минут на десять в морозилку. Вернуться в спальню. Полминуты полюбоваться на спящего.       Протягиваем руку со стаканом… Плюх!..       Никита подорвался в мгновение ока. Волосы всклокочены, глаза спросонок синие-синие, как небо за окном.       — Ты чего?!       Последний штрих — наклоняем стакан и медленно, со вкусом, выливаем остатки воды на макушку.       — Наказание, — Олесь опять исчезает на кухне.       — За что?!       Вопль — бальзам на душу. Маленькое чудовище, бережно взлелеянное Олесем внутри, самодовольно улыбается.       — За то, что не слышал, когда я вчера орал, что мне сегодня рано вставать. Так что, с добрым тебя утро… пхе! Ты окосел совсем?! — Олесь зашипел, стирая с груди пролитый горячий кофе.       Никита зашёл на кухню, в чём спал… Голый. Взлохматил и без того отказывающиеся лежать в любой стрижке волосы. Полюбовался на попеременно бледнеющего и заливающегося краской Олеся.       — Тебе же всё равно понравилось, чего пыхтеть-то? Тебе всегда нравится, — бессовестно заявил он.       — Придурок! Трусы хоть нацепи! Пожал плечами.       — Мне жарко.       — Включи кондиционер!       Олесь не выдерживает и капитулирует обратно в спальню. Гремит выворачиваемыми ящиками комода. Никита с плохо сдерживаемой улыбкой слушает недовольное бурчание за стеной, бессовестно допивает оставленный кофе. Возвращается в спальню.       — Живо надел на себя! — ему в лицо бросают штаны и рубашку.       — Зачем? Мы живём сами. Квартира высоко — никакую бабуську больше удар не хватит. Олесь вздрогнул — в прошлом году они снимали квартиру на первом этаже. Хорошая была квартира — и к университету близко, и до работы недалеко, гаражи рядом. Но завелась у них в кустах сирени под окном одна шустрая бабка, однажды подглядевшая марширующего в чём мать родила из спальни в ванную (а потом обратно) Никиту. Если бы он просто маршировал — ну выперся голышом, мало ли? Но Никита волок такого же не сильно одетого Олеся; туда — упирающегося, обратно — обессиленного! И что она должна была подумать? Ну, и подумала! Правда, вместо того, чтобы орать на всю округу: «Караул, извращенцы!», она стала попадаться в кустах регулярно и часто. Её можно было обнаружить там утром, в обед, вечером, а иногда ещё и по ночам (видимо, когда совсем уж бессонница доставала). Не вымывали её оттуда ни дожди, ни ветер. Однажды Никита вообще распахнул окно и вежливо поздоровался, предложив чашечку чая, чтоб женщина не замёрзла. За что получил заковыристое проклятие и пожелание дальнейшего извилистого пути.       С тех пор бабка называла его кривоногой похабенью и выразительно плевалась.       Ничего и не кривоногий! Просто после аварии хромота так и не прошла до конца, особенно заметна, если весь день на ногах.       — Что ты меня так рассматриваешь? Хочешь сам одеть?       — Облезешь! Просто наслаждаюсь мыслью, что теперь я бегаю быстрее тебя.       — Хм… мы можем прямо сейчас устроить короткий забег. Если я тебя догоню — ты выполняешь любое моё желание.       Спасибо, не надо; однажды Олесь уже повёлся — следующей же ночью он узнал много нового о своём теле. А уж сколько новых точек нашёл Никита…       И так почти каждое утро. За последние пять лет Никита стал ещё выше, ещё раздался в плечах… и остался прежним в привычках и пристрастиях. То, что раньше можно было списать на юношеский максимализм или переходной возраст, теперь ни на что не списывалось и вызывало у окружающих не только улыбки, но ещё и вот такие вот вопли, как у бабки под окном. Никита так и остался чокнутым собственником, напрямую желающим заявить миру, что Олесь принадлежит ему, и вообще, мнение окружающих — мнение тех, кого не спрашивали. Хорошо, хоть перестал лезть на людях целоваться и обнимать. Хотя уступил только потому, что Олесь нервничал и злился всерьёз, однажды даже удрать по старой привычке попытался. И удрал — в лифт. Доехал до первого этажа, а там уже запыхавшийся, едва живой, Никита по стенке сползает. Потом ещё месяц с ногой мучился — примочки, уколы, мази. Олесь зарёкся от него удирать, окончательно уверившись, что Никитина крыша уехала далеко и надолго.       В конце концов, он смирился и даже привык к заскокам своего парня, научился не взрываться всякий раз, когда тот по старой привычке выискивал в скудном Олесином окружении возможных воздыхателей. Поначалу это вообще был тихий ужас — учёба на разных факультетах выводила Никиту из равновесия, он постоянно удирал от своих программистов и бегал на физмат — проверить наличие Олеся, потом немножко притих. Оказалось, этот негодяй науськал местных девиц, не постеснявшись рассказать слезливую историю о том, как по уши влюбился в парня и что он вынес, пока объект воздыханий смирился со своей участью. И эти дурочки, визжа от восторга и обкапывая коридоры слюной, по доброй воле стали помогать мерзавцу следить за его «половиной». Всё-таки Никита остался Никитой — он крутил людьми как только хотел. И самим Олесем в том числе.       — Может, без меня съездишь? — помялся Олесь.       Никита непонимающе посмотрел на него, подошёл, обнял со спины, переплетая пальцы с его, уткнулся носом в шею, где виднелся горбик позвонков.       — Могу и я никуда не ехать.       Поцеловал в затылок, нежно скользнув руками по плечам.       Ну нет!       — Ты обязан ехать, так что собирайся давай…       — Лесь…       — Я уже двадцать два года Лесь. Дуй давай, не выедешь сейчас — опоздаешь.       Любимые прохладные руки крепче прижали к себе.       — Без тебя не поеду.       — У меня диплом горит…       — Тебе его через неделю только сдавать — можно подумать, я не уточнял, — гадко ухмыльнулся Никита. Олесь заскрипел зубами — милая привычка Никиты контролировать его жизнь иногда просто выбивала из-под ног почву.       — Ммм… Никит?       — Ась?       — Мне кажется, или ты до сих пор не одет?..       Негодяй ещё плотнее прижался к Олесю и муркнул в ухо:       — Не кажется…       Короткий тычок локтем под рёбра.       — Живо нацепил одежду и вымелся из квартиры!       …Из квартиры они всё же вымелись оба, как Олесь ни сопротивлялся. Его привычно взвалили на плечо и поволокли к лифту.       — Привет, мальчики, — хихикнула заходящая следом соседка — красивая и яркая, несмотря на недавний развод (а, может, и благодаря ему) молодая женщина. Её поведение всегда ставило Олеся в тупик — вроде и в курсе их отношений, а вроде как это не мешает ей строить Никите глазки. Ха, в курсе!!! Да она их в лоб спросила, как только они пришли присмотреть квартиру для съёма. Никита тогда нагло подтвердил кто они друг другу, а для наглядности ещё и притянул сопротивляющегося Олеся, и при ней прилип к нему губами. А Марина только присвистнула и поволокла их к себе знакомить с маленькой дочкой, как будущих соседей.       Сейчас она опять улыбнулась Олесю, бдительно прихваченному в талии Никитиной рукой, и тут же хлопнула ресницами в сторону уже самого Никиты.       — Дивная погодка, верно? — похихикивая над попытками Олеся выбраться из навязчивых объятий, заметила Марина.       — Хм… Снег тает, лужи кругом, — тоже наблюдая за пыхтением Олеся, ответил Никита.       — Нет, мальчики, вы как хотите, но весна — это здорово, — прощебетала соседка. — Это словно начало новой жизни. Уже даже моей мелкой снег надоел — слепила вчера во дворе снежную бабу, а в «руку» подснежник вставила — уже откуда-то выковыряла.       Марина на секунду замолчала, тихонько улыбаясь своим каким-то мыслям. Полина, дочка соседки, была маленькой и болезненной — Марина постоянно брала больничные и сидела с малышкой дома, пока не повадилась припрягать к сидению засевшего за написание дипломной Олеся. Девчонка быстро обжилась в чужой квартире, а «дядю Лясю» вообще считала частью собственной семьи, ведя за его внимание постоянную холодную войну с ревнивым дураком Никитой. Последний раз эти двое вообще умудрились друг друга покусать, за что лично Олесю было жутко стыдно перед Мариной, но она только привычно похихикала, обнаружив у своего ребёнка чуть прикушенную ладошку, тем более Полинка в это время сосала леденец и недовольства увечьем не выказывала.       Уже выруливая из двора, Олесь краем глаза заметил, как смотрит Никита на подтаявшую снежную бабу с увядшим подснежником в «руке», и отвернулся…       Остановившая машину девушка была хороша всем, кроме полосатого жезла и яркой безрукавки полицейского инспектора дорожного регулирования. Молодая. Глазастая. Наверняка только со скамьи, потому ещё и на улице — практику отбывает. Обычно девушек по кабинетам рассаживают — бумажки разбирать. Эта же неуверенно поправила козырёк чуть великоватой фуражки и подступилась к нарушителям. Запинаясь, представилась, косясь на старшего, от патрульной машины наблюдающего за мытарствами студентки с грацией сытого удава.       Заметила Олеся, отчаянно покраснела. И тут же столкнулась взглядом с Никитой. Давно Олесь не видал у того такой солнечной улыбки, давно Никита никому, кроме него, так не улыбался. Сердце предательски сжалось.       — В-ваши документы, — промямлила девушка.       — Ммм… только в обмен на ваш телефончик, — услышал Олесь бархатистый голос Никиты.       — Эм… я на службе, — тихо пробормотала гаишница, и ещё явственнее покосилась на начальство. Никита чуть высунулся из окна, обдав неподготовленную девчонку шквалом феромонов.       — А вы тихонько, на ушко…       …Ехали молча. Олесь смотрел в окно, рассматривая сугробы снега, неряшливо наваленные по обочине шоссе. Может, где-то весна действительно прекрасная пора года, но только не в городе. Да и вообще не сильно красоту замечаешь, когда на душе кошки скребут.       — Лесь, приехали, — Никита потянулся к нему, отщёлкнул ремни безопасности, привычно скользнул губами по голове, поцеловав старый ожог. — Эй, ну чего ты?       Олесь оттолкнул Никиту, открыл дверцу, выскочил наружу и побрёл к знакомому до боли подъезду. С тех пор, как Никита открыто представил его родителям, как своего парня, Олесь старался бывать здесь как можно реже. Вроде, и Прохоровы смирились с выбором сына, вроде, и к нему отношение не особо изменилось, разве что теперь глупо было отбрыкиваться от «родства», и даже Лена после сцены в спальне не стала его сторониться. Он сам старался попадаться новым «родственникам» как можно реже, остро чувствуя свою вину за Никиту — за то, что влюбил его в себя, что сделал едва ли не психом, что тоже заставил порезать вены, потому что одуревший от потери Олеся Никита решил хотя бы так приблизиться к своей потерявшейся в мире половинке. И вообще Олесю было просто стыдно. Да, ему повезло — на него редко когда показывали пальцем, а вокруг крутились смешливые стайки из вот таких вот Марин или сокурсниц, но даже в сумасшедшем современном мире любить человека одного с тобой пола не так уж просто. В мире, где из любви сделали шоу и давно забыли значение первых поцелуев, ему вообще было неуютно.       Дверь открыла Лена. И тут же с визгом повисла на Олесе, вызвав недовольную мину сразу у двоих — подошедшего сзади Никиты и вышедшего в коридор светловолосого зеленоглазого мужчины. Этот никогда не питал к Олесю симпатии, прекрасно разглядев ещё при знакомстве общие черты во внешности. С другой стороны, он был человеком достаточно умным, чтобы не устраивать выяснение отношений, тем более ему почти сразу наглядно продемонстрировали (чёртов Никита с его поцелуями!!!), что Олесь никаких притязаний на Лену не имеет и вообще он немного не по этой части.       — Привет, Виталь, — сконфуженно пропыхтел Олесь, избавляясь от Лены.       Сегодня Виталя был весел и улыбчив, начхав даже на сумрачного Никиту. Он поприветствовал гостей и пошёл вглубь квартиры — туда, где слышались шуршание и тихое хныканье. В бывшую спальню Олеся.       Два года назад Олесь из шкуры вон лез, но оформил все документы и на свадьбу «младшей сестрёнки» подарил собственную квартиру. Сам он предпочёл уехать на другой край города — ближе к университету, подальше от Прохоровых… хм… почти от всех. Самый прилипчивый сейчас как раз пожимал руку уже вышедшему на шум Стасу, тоже каким-то удивительным образом вписавшемуся в это семейство. С Никитой они так и не поладили, но хотя бы смирились друг с другом и в присутствии Олеся предпочитали не задираться.       В спальне обнаружились тётя Маша с дядей Пашей. Она счастливо помахала рукой, он кивнул. Здесь шум автоматически прекращался из-за маленькой, увенчанной розовым балдахином, кроватки.       «Спит?» — на пальцах спросил Олесь. Тётя Маша кивнула, умилённо вглядываясь в маленького человечка под балдахином. Олесь потоптался и вышел. И тут же столкнулся с ещё одной гостьей — высокой, стройной и почти не накрашенной, что позволило разглядеть и чистую кожу, и яркие глаза. Хм… и неплохой такой довесок спереди, почти неприкрытый глубоким вырезом.       — Извиняюсь, — пробормотал заливающийся краской Олесь, и убрался с пути Лениной подруги на кухню.       …Семейные посиделки Олесь так и не полюбил. Он честно улыбался окружающим и даже самолично произнёс тост в честь крестницы, заезженно пожелав её родителям ещё нескольких таких же карапузов. Потом привычно улучил момент и удрал из-за стола, и вообще из гостиной — в свою бывшую спальню.       Комната изменилась до неузнаваемости — исчезли атласы с космосом, люстра над головой стала настоящей люстрой, а не пластиковым жёлтым шаром, призванным напоминать солнце. Только звёзды остались — сияют в колыбельку по ночам. Олесь подошёл к кроватке, осторожно заглянул внутрь. Лена оказалась далеко не такой уступчивой, как можно было подумать — свою дочку она назвала, как ей хотелось, начхав на мнение не только окружающих, но и собственного мужа. Олесь тоже протестовал, но его, как и прочих, проигнорировали. Маленькая тёзка завозилась под одеяльцем. Олесь качнул кроватку — раз, второй. И принялся мурлыкать под нос старую колыбельную.       — Любишь детей?       Олесь вздрогнул, обернулся. В дверях стояла Ленина подружка со стаканом в руке.       — Я подумала, у тебя голова разболелась, вот и пошла следом.       Девушка обезоруживающе улыбнулась и протянула стакан. Олесь честно поблагодарил. Как её звали, он не мог запомнить с самой их первой встречи, да и не особенно пытался. Она постоянно крутилась рядом с Никитой, постоянно строила глазки и постоянно была милой и сдержанной, словно и не она только что «как бы случайно» грудью зацепила, потянувшись через весь стол за салатницей. Она красиво одевалась, умело красилась, могла быть внимательной и улыбчивой — она была настоящей женщиной. Такую всегда взгляд из толпы цепляет, такой всегда улыбнуться хочется.       — Не был бы ты геем, любая бы тебе хоть десяток подобных карапузов подкинула…       — О, а вот и моя пропажа. Кристин, спасибо за помощь в поиске, — в спальню просовывается лохматая голова Никиты. Обнаруживает побледневшего, забывшего, как дышать, Олеся, спящую племянницу и эту самую Кристину. Ну да, он её имя с ходу запомнил…       — Да я ничего, — пожимает Кристина хрупкими плечиками, стреляет взглядом в Никиту, мило улыбается разбитому Олесю. — Твоего Олеся и искать не надо, где дети — там и он.       И уходит. Никита проводит её взглядом. Потом смотрит на Олеся. Долго смотрит. Он в последнее время на него так часто смотрит. Смотрит и молчит. А у Олеся будто змея в желудке сворачивается от таких взглядов.       — Пойду я, — мямлит он. И тоже выходит, оставляя Никиту одного в комнате с маленьким ребёнком.       Олесь задержался всего на секунду, скосил глаза в спальню — Никита подошёл к колыбельке и тоже принялся намурлыкивать колыбельную…       Стасик уже завёл машину, но Олесь всё-таки успел выскочить из подъезда, призывно замахал руками, Стас послушно заглушил мотор.       — Ты чего?       — Вот, — Олесь втиснул в окошко перетянутую подарочной бумагой коробку. — Ты же не думаешь, что за кутерьмой с мелкой я забыл про твой собственный день рождения? С прошедшим.       Стас покрутил коробку в руках, фыркнул на обёртку, но рвать не стал — положил подарок на соседнее сидение.       — И что там?       — Твой любимый кофе.       — Мгм?       — Две банки.       Стас удивлённо вздёрнул брови.       — Никита долго пыхтел, но потом пошёл и тоже купил тебе подарок — чтобы не заморачиваться, тот же самый.       — Или же он окончательно на тебе свихнулся и теперь дублирует во всём, даже в подобных мелочах.       — Он не…       — Да ладно, не напрягайся, — отмахнулся Стасик. — Передашь своему Тарзану «спасибо», и пускай не надеется, что я его подарочком подавлюсь.       Кончики Олесиных ушей стали пунцовыми. Дурная привычка Никиты шататься голышом по квартире не всегда вызывала восторги у тёток-извращенок — когда-то очень не вовремя нелёгкая принесла Стасика, и уж он не стал восторгаться молодым подтянутым телом начинающего извращенца. Тогда они с Никитой много душевного друг другу сказали.       — Да что ты нашёл в этом самовлюблённом павиане?! — орал тогда Стасик. А Олесь так и не нашёлся, что ответить. Никита смолчал. Олесь знал — он на него обиделся, просто проглотил обиду и сделал вид, что ничего не было, но Олесю до сих пор было стыдно — и за глупого бесстыжего Никиту, и за свою пустую голову.       Потом они переехали в свою нынешнюю квартиру, а Стас вообще уехал — на год в Америку, набираться врачебной практики у заграничных коллег.       — Слушай, Стась… а когда уже ты женишься? — неожиданно спросил Олесь. Стасик удивлённо хмыкнул.       — Ммм… а что, — осторожно начал он, — у тебя есть кто-то для меня на примете?       — Да нет, — сам себе удивился Олесь, — просто… просто ты носишься по миру, как гончая. Дядя Паша тебя не намного старше, а уже внучка есть.       Стасик протянул в окно руку, провёл пальцами по светлым Олесиным локонам, шутливо встрепав чёлку.       — Ну, а у меня ты есть, договорились?       — Только я никогда тебе внуков не подарю, — неожиданно сболтнул Олесь.       Шшух! Сзади натужно скрипнула дверь подъезда, в проёме нарисовался Никита. За ним следом вышла та самая Ленина подружка, чьё имя никак не желало закрепиться в Олесиной памяти. Она что-то прошептала Никите на ухо, заметила Олеся и соизволила застесняться и отлипнуть наконец от чужой собственности.       — Ну, пока, Лесь, — махнула эта ведьма наманикюренной лапой и поплыла по своим ведьминским делам.       Никита задумчиво смотрел ей вслед, потом перевёл взгляд на Олеся, улыбнулся и пошёл к нему. В любом случае, здесь и сейчас Никита выбирал его…       Той ночью они так и не дали друг другу уснуть. Олесь сам ластился, обнимал своего сумасшедшего Никиту, прижимался к пахнущей ванилью коже, будто стараясь пропитаться этим запахом насквозь, и целовал, целовал, целовал. А Никита до одури шептал его имя, зарываясь носом во влажные волосы, мурлыкал бессвязные фразы, чертил холодными пальцами спину и грудь. Обессиленные, они пытались отстраниться друг от друга… и прижимались ещё сильнее.       Уже утром Никита подтянул к себе Олеся, обняв его со спины, привычно переплёл свои пальцы с его, уткнулся носом в плечо.       — Если ты… если тебе так хочется ребёнка…       Олесь напрягся, а Никита ещё секунду подбирал слова, а потом выдохнул одной фразой, чтобы не успеть передумать:       — …я не буду против.       — Ты о чём?       Олесь повернул голову. Никита натянуто улыбнулся, провёл свободной рукой по его профилю, коснулся пальцем хмурой складки между бровями.       — Я говорю, что отпущу тебя… На время! Никому я тебя отдавать не намерен!       — Я всё равно тебя не понимаю. С чего ты решил, что я хочу с кем-то, кроме тебя…       — Ты ведь с детей глаз не сводишь, — с какими-то незнакомыми надтреснутыми нотками выдавил Никита.       Олесь беспокойно завозился — может, он и не сводил с детей глаз, но только потому, что они окружали Никиту, его Никиту. Да ещё и эти женщины! Если бы все они были лохматыми неряхами, ему жилось бы гораздо легче. Марина, молодая мама в разводе с вечно болеющим ребёнком на руках. Почему у неё всегда цветущий счастливый вид? Почему волосы всегда аккуратно уложены, одежда чистая, ухоженные руки? Или эта, практикантка сегодняшняя? Молодая, красивая, глазища голубые, как весеннее небо сейчас — под стать Никитиным океанам. Наивная, неискушённая — мужчины таких любят, мужчины на таких ведутся. А уж про эту… Карину или Камиллу, или как-её-там, подружку Лены, вообще нужно молчать и не вспоминать — идеал женственности и вообще женщины, с ней даже по уши влюблённый в жену дядя Паша заигрывает. Красивая, подлая, маски меняет, как дорогую одежду…       — А разве это не ты…       — Что — я?       — Ну… — Олесь помялся, но выдавил, — женщины.       — И что — женщины? — угрюмо насупился Никита. Затрещали сжимаемые под руками рёбра. — Ни одной из этих стерв я тебя отдавать не намерен, чтоб ты знал.       — Меня? Да они же стаями вокруг тебя носятся!.. Пусти меня, дубина, задаааааааавишь…       Никита прижался губами к Олесиной шее, что-то одобрительно промычал. Прохладные пальцы мягко скользнули по позвоночнику вниз, к ягодицам.       — Ну уж нет! Я едва живой! Я сегодня не спал! Мне на работу надоооо…       — Ага, ага, — соглашался Никита, прижимая к себе дёргающегося Олеся, а пальцы продолжали скользить вниз. Прошлись по бёдрам, щекотнув тонкую чувствительную кожу паха, коснулись уже там.       — Ммм… кто это мне тут пел, что едва живой? Вот я едва живой, чувствуешь?       Схватил Олесину руку и силой прижал к себе. Олесь вспыхнул, чувствуя под ладонью горячую плоть.       — Брехло паршивое! Да ты вообще человек?! Эй, ты чего?.. Никит… ну мне же правда на работу… и тебе на работу… и вообще… ммм… ну только если разок… эй, не надо так!.. и не там!!! И только рукой!.. РУКОЙ!!! И не скалься так гнусно!..       Олесь уже давно нашёл ответ на тот вопрос Стаса. Никита просто был Никитой. И Никита ошибался — Олесь не хотел детей. Вернее, у него уже был ребёнок — бессовестный, самовлюблённый, упрямый и любящий. Маленький эгоистичный ребёнок, запертый в теле взрослого мужчины. Вряд ли бы в мире нашёлся другой такой человек, способный оттопить его замкнутое сердце.       За окном таял последний снег. Оттепель пришла…       P.S. Олесь скинул Никитину руку, осторожно убрал с себя его ногу, выбрался из постели и тихонько чертыхаясь пошёл звонить начальнику, каясь за пропущенный рабочий день. Никита молча улыбался в подушку. Каждое утро одно и то же: Олесь тихонько сползает с кровати, искренне веря, что Никита спит, уходит на кухню, ставит кофе. Всегда на двоих, но принципиально не делая вторую порцию. Действительно, а зачем? Сейчас он вернётся обратно — обязательно со стаканом воды и придумает, за что он выльет его сегодня на Никиту. Хм, сегодня, пожалуй, за то, что так и не попал на работу, а проснулся вообще ближе к вечеру. Потом Никита обязательно поползёт на кухню и обязательно голый. А иначе как отобрать у Олеся единственную приготовленную порцию кофе?       Никита обнял заботливо подсунутую под руки подушку, ещё хранящую запах Олеся. Он готов был стерпеть куда больше, чем холодный душ в постель. Олесь никогда этого не понимал и вряд ли даже замечал, но вокруг него всегда вилась куча женщин, так и мечтающих отнять его у Никиты. Марина, упрямо давящая на больные точки и подсовывающая свою маленькую дочурку, Кристина, с таким же упрямством подкладывающая в карман Олесиной ветровки свой телефончик… даже та молодая гаишница сегодня едва его взглядом не сожрала. И Никита без всякого зазрения совести будет улыбаться и флиртовать с ними, отвлекая от своего Олеся. Никому он его не отдаст! Он будет подлым, циничным, бессовестным. Уж пускай лучше Олесь приревнует лишний раз. Не только у этой зеленоглазой бестии есть внутри маленькое самовлюблённое чудовище — Никита тоже хочет чувствовать себя любимым и нужным.       Из кухни слышатся лёгкие шаги. Олесь замирает над постелью. Несколько секунд просто смотрит. Никита ни за что не расскажет ему, что знает эту маленькую Олесину слабость — любоваться спящим Никитой. Над головой замирает рука со стаканом. Тихое подлое хихиканье.       Ещё миг и потечёт-польётся тонкая холодная струйка.       Ничего, он это заслужил. Он много чего заслужил. Но он обязательно искупит. Он уже нашёл, как оттопить это замкнутое ранимое сердце…