Вей же, вьюга...

      Стук лошадиных копыт по мерзлой земле напоминал стук сердца. И так же, как сердце гонит кровь по жилам, стук копыт вливал в разум и душу поток новой жизни. Сейчас это сердце билось размеренно и ровно, но всего несколько дней назад оно разрывалось от страха. Беда мчалась по пятам, следовала неотрывно на быстроногих вороных конях. Только чудо помогло. В этот неспокойный год должно было произойти немало чудес. Дива и небыль витали в воздухе с первых дней зимы. Этот год, год тысячу четыреста двадцать седьмой от Рождества Христова, войдет в историю старушки Европы. Будет собран очередной поход против проклятых еретиков-гуситов, будет вновь разбит и посрамлен, но и дьявольская удача чешских таборитов даст трещину, и алчность начнет пожирать их самих. Дело, за которое положили жизни многие достойные христиане, будет, наконец, завершено.       Но это случится гораздо позже, а сейчас перед глазами проплывает заснеженная земля Мейсенской Марки, а память все еще рисует поверх зимних пейзажей картины недавних событий. Яркая роскошь рыцарского турнира в Мейсене, ослепительно-белый снег, режущий глаза красный цвет флажков, тараном разбивающий редкие снежинки силуэт закованного в латы соперника. А еще раньше − тяжкий хрип отца, дрожащие, горячие от лихорадки, руки и горячий шепот: «Прости… прости, что подвел…» Отец хотел выиграть этот проклятый турнир, выиграть не ради славы, которая обедневшему саксонскому фрайхерру и даром была не нужна. Он всего лишь хотел, чтобы его ребенок перестал голодать.       Тяжесть отцовских лат, слишком тяжелых, слишком грубых и старых, но украшенных гордым пусть и потускневшим гербом. Суматошное биение сердца, готового вот-вот проломить нагрудник, белые струи пара вырывающиеся из-за ринграфа. Упругий морозный воздух, врывающийся в щели забрала. Треск сломанного копья. Торжественные слова маршала: «Перед вами победитель!». Изумленный вздох толпы. И безумная скачка по замершим улицам, в надежде избежать жестокого правосудия возмущенной толпы.       Но оно все равно шло по пятам. Ведь кроме правосудия юридического и божьего, есть и иное, зародившееся в германских землях несколько сотен лет назад. Вольное, не связанное никакими законами, кроме одного: закона возмездия. За исполнение приговора взялся знаменитый Вестфальский Трибунал, давным-давно распространивший свою власть далеко за пределы одной провинции. Его исполнители шли по следу, неотрывно, неумолимо. Слуги грозного, вездесущего и неподкупного Суда Фемы.       Спасением оказалось вступление в Орден Немецкого Дома Пресвятой Девы Марии. С тевтонами, хоть и потерпевшим семь лет назад сокрушительное поражение под Таненбергом, все еще считались. Даже судьи Фемы трижды думали прежде чем наступить на сапог братьям-рыцарям. Братья-рыцари не сопротивлялись, в Орден мог вступить любой человек знатного рода, а уж этот герб в Мейсенской Марке знали многие. Казалось, теперь можно успокоиться, переждать и подумать о том, как начать свою жизнь с начала, но нет. Грянул крестовый поход. Фридрих, курфюрст Бранденбурга, сзывал под свои знамена всех, кто истово веровал. Тевтонский Орден, конечно же, не мог остаться в стороне.       − Фридрих? − глухо прозвучал голос комтура. − Не спи в седле, брат-рыцарь.       Фридрих моргнул, возвращаясь из воспоминаний на грешную землю. Смущенно улыбнулся, хотя комтур Генрих Даллен видеть этого не мог − лицо Фридриха закрывало забрало армета. Небольшой отряд тевтонцев передвигался в полном защитном облачении, они уже пересекли границу Силезии, и разведотряды гуситов запросто могли появиться из ближайшего заснеженного лесочка. В прошлом году еретики уже пустили дымом эту землю, и теперь ни один человек в Силезии не мог чувствовать себя в безопасности, даже ярый враг гуситов, непримиримый и безжалостный епископ Конрад из Бреслау. Так что ничего удивительного нет в том, что конники, хоть их было полтора десятка, четверо рыцарей и одиннадцать братьев-сариантов, вздрогнули, заслышав приближающийся стук копыт.       Но преследователи, пятеро на породистых вороных конях, оказались вовсе не чехами. Во всяком случае, на вамсах (под которыми наверняка скрывались кирасы или хотя бы бригандины) и плащах не красовалась алая чаша на фоне облатки. А завидев вооруженный до зубов и изрядно разнервничавшийся отряд тевтонцев, незнакомцы и вовсе придержали коней и приблизились уже шагом.       − Именем закона остановитесь! − хорошо поставленным голосом изрек один из всадников, крупный мужчина с пышными усами и жестким обветренным лицом. Он не носил никаких знаков различия, но голос выдавал в усаче человека, привыкшего повелевать.       − Мы и так стоим, − хмуро отозвался Генрих Даллен, не поднимая забрала. − А теперь хотелось бы узнать, кто и именем какого закона приказывает братьям Немецкого Дома?       − Мы слуги истинного правосудия, − заносчиво бросил усач. − Нас послал фрайграф мейсенского фемдинга с указанием свершить приговор преступнику!       − Ну так вершите, − фыркнул комтур. − Или вам требуется помощь Ордена? Может быть, вы больны или вам нужна защита?       Предводитель вершителей покраснел от злости и заерзал в седле. Опущенное, в пику всем нормам приличий, забрало шлема тевтонского командора действовало на усача, как красная тряпка на быка, но поделать он ничего не мог. Негласный договор (или вернее пакт о ненападении) между Орденом и институтом Трибуналов Фемы предполагал взаимное сотрудничество, но не учтивость.       − Нам требуется содействие! − почти рявкнул шоффен. − Вы должны выдать нам преступника. Того, что скрывается в ваших рядах!       Над заснеженным полем, разделенным надвое подмерзшей грязью дороги, раздался громкий лязг. Это воины Немецкого Дома дружно сомкнули ряды и подали коней вперед. Комтур тут же вскинул руку, призывая к спокойствию, но когда заговорил, голос рыцаря был холоднее окрестного пейзажа:       − Вы, господин шоффен, намекаете на то, что Орден Пресвятой Девы Марии состоит из преступников и подонков?       − Нет, − усач, хоть и был зол, мгновенно понял, на сколь тонкий лед ступил. − Но мы гнались за этой девкой до самого комтурства, а когда она вошла в замок…       − Довольно, − взмахнул рукой Генрих. − Вы переохладились, шоффен не знаю вашего имечка. Женщина среди рыцарей или сариантов Дома? Здесь, в моем отряде? Вздор!       − Нет, не вздор, − неожиданно спокойно возразил усатый. − Она обманывает вас, выдает себя за парня. Ей не привыкать, клянусь честью. Она уже обманула жителей Мейсена и распорядителей недавнего турнира. Разве вы не слышали эту историю, комтур?       − Слышал. Предпочитаю не верить бабьим сплетням, а верить Уставу Дома. Поэтому присутствие этой девушки в моем отряде исключаю. Хотите опротестовать?       Так и не назвавший своего имени представитель фемдинга сначала покраснел, потом побледнел.       − Вы не имеете права, − прошипел он наконец. − Не смеете укрывать преступника и юлить. Я олицетворяю Правосудие! У меня есть полномочия…       − Здесь тебе не Вестфалия, − отбросив последние крохи такта, процедил Даллен. − Здесь Силезия. Территория военных действий, если ты не заметил. А на войне правосудие вершат воины. Поэтому сейчас ты развернешь коня и поскачешь отсюда прочь, а я, если мне вдруг встретится твоя беглянка, поступлю с ней так, как того требуют законы военного времени.       Тевтонцы, не дожидаясь команды, сделали еще шаг. Шоффены остались на месте, но трое из них нервно покосились на своего предводителя.       − Ну? − возвысил голос комтур.       − Что б вас… − начал усач.       − Ну, давай, − ласково проговорил Генрих, − скажи это, и следующий с кем ты заговоришь, будет Святой Петр.       Усатый не договорил. Натянул поводья, разворачивая коня, а миг спустя остальные шоффены последовали примеру командира. Тевтонские братья проводили их хмурыми взглядами и двинулись своей дорогой. Несмотря на погожий денек, дурацкое происшествие испортило всем настроение. Вскоре следом за ним испортилась и погода, с севера натянуло серые косматые тучи, поднялся ветер, впиваясь в лицо редкими пока еще снежинками.       − Ответь мне, − тихо сказал Даллен, поравнявшись с Фридрихом. − Мне не нужны объяснения. Просто скажи: то, что он сказал, правда?       Рыцарь опустил голову. Сейчас он по-настоящему радовался военному положению Силезии, вменяющему воинам Немецкого Дома передвигаться по дорогам только в полном вооружении.       − Отвечай своему комтуру… Фридрих.       − Да, − глухо раздалось из-под забрала. − Шоффен сказал правду. Мое настоящее имя Фрида фон Вайсс, дочь фрайхерра Конрада фон Вайсса.       − И ты опорочила честь рода, солгав на капитуле, − покачал головой Генрих.       − Я не лгала! − почти выкрикнула девушка. − Среди вопросов, которые задавали мне братья, не было: «Являешься ли ты мужчиной?».       − Не осталось ли у тебя долгов? − повторил комтур вопрос, который сам задал на памятной церемонии посвящения.       Она опустила голову и снег, постепенно усиливающийся, запорошил иссеченную сталь армета.       − Брат Генрих, похоже, надвигается метель, − обратился к комтуру один из рыцарей. − Что делать будем, повернем назад?       − Надеюсь, Господь простит тебе этот грех, − прошептал Даллен и добавил громко, обращаясь ко всем: − Нет, с божьей помощью, мы продолжим путь. Вскоре будет деревня Клесь, там и переждем непогоду.       Тевтонцы подогнали коней, но вскоре вновь пришлось перейти на шаг. Резко и внезапно, будто обожженная огнем лошадь, вьюга набрала силу, взъярилась, понеслась навстречу. Снег летел сплошной белой стеной, и на расстоянии вытянутой руки уже ничего не было видно. Ветер выл как сумасшедший, срывал с плеч плащи. Лошади храпели и рвали удила.       − Что-то не так с этой метелью! − прокричал фрисландец Густав, тот самый, что первым заметил надвигающееся ненастье. − Она не движется вперед, а будто вьется вокруг нас!       Комтур Даллен вздрогнул, будто от холода, а потом схватил едущую рядом Фриду за край наплечника и с силой тряхнул.       − Это ведь за тобой? − рявкнул он, перекрывая вой бури. − Ты уже видела подобную вьюгу, не так ли?       Она не ответила, да рыцарь и не ждал. Он уже знал ответ.       − В прошлый раз, − прошипел он, почти дыша в смотровую щель, − что ты сделала? Что произнесла, прокричала, подумала?! Отвечай!       − Ничего, − сбивчиво проговорила Фрида. − Я ничего такого не говорила! Только молилась!       − Кроме молитв! Что еще ты говорила?!       − Просила… хотела, чтобы буря успокоилась…       Комтур выругался, долго и витиевато. И в этот миг все застыло, будто мир вдруг залило прозрачным как слеза клеем, вроде того, каким клеят плечи луков. Лошади и люди превратились в одну большую скульптурную композицию и замершие под незримым ветром снежинки только добавляли сходства с детской игрушкой, которую Фрида когда-то видела на ярмарке в Мейсене, стеклянный шар, в котором был маленький домик и деревца, припорошенные снегом.       Недоумевая, почему она не превратилась в статую вместе со всеми, Фрида вылезла из седла. Сделала несколько шагов вперед, не зная, что делать дальше. Застывшие снежинки ударились о латы, закружились, облетая препятствие, и вновь замерли. А ватную тишину вдруг пронзил тихий звон. Так позвякивают звенья кольчуги, или бубенцы, которыми иногда расшивают дамские платья. Вскоре к звону добавился тихий шорох, теперь Фрида уже не сомневалась, что навстречу ей идет женщина. Так шуршат юбки шелкового платья, задевая сухую землю. Фрида сама носила такое, и ее неимоверно раздражало, что подол постоянно цепляется за любую торчащую из земли щепку.       Снежинки отхлынули в сторону, не лениво отодвинулись, а почтительно и быстро расступились, как слуги, которые замирают в поклоне перед уважаемым, но строгим господином. Или госпожой. Она была прекрасна, прекрасна настолько, что не хватало слов. Разве что сравнить, вышедшую из снежной пелены, женщину со статуей, выточенной из цельного куска алмаза. Изящная, хрупкая и несокрушимая красота. Потрясенная увиденным, Фрида невольно опустилась на одно колено. Как-никак она была рыцарем, пусть и не совсем честно заслужив это звание.       − Мне нравится твоя покаянная поза, − холодно и насмешливо произнесла незнакомка. − Ведь тебе и правда есть в чем каяться. Ты знаешь, кто я?       Фон Вайсс склонила голову. Если раньше она еще сомневалась, то теперь, услышав голос, все поняла. Легенда описывала ее визави в точности.       − Хорошо, − продолжила Снежная Королева. − Стало быть, ты понимаешь, что пришел час расплаты.       − С-сейчас? − как ни старалась Фрида, голос дал позорного петуха.       − А ты чего ожидала? − губы Королевы растянулись в улыбке, такой же холодной, как и воздух вокруг. − Вечной жизни? Это не ко мне, дитя. Я не одна из ваших христианских святых, я древний и злобный дух. Языческий, прошу заметить. Так что «жили они долго и счастливо» не в моих традициях. Ты просила спасти тебя, и я спасла. Теперь плати.       − Как?       Снежная Королева подошла вплотную, подцепила изящным пальчиком забрало шлема, подняла его, открывая лицо собеседницы.       − Службой, − одними глазами усмехнулась она. − И может быть когда-нибудь, если твоя служба будет достойной, я отпущу тебя с миром. Встань, девушка. Мне нужен воин, а не раб.       Фрида поднялась, обвела взглядом застывших братьев-рыцарей. Казалось еще немного и Генрих опустит руку, заслоняющую лицо от ветра, обернется в седле и крикнет воинам что-нибудь ободряющее, Франц из Силезии как всегда сострит, что-нибудь по поводу дипломатических талантов командира, а фрисландец Густав помянет вьюгу одним из малопонятных морских ругательств. Они выглядели так, словно вот-вот оживут. Но девушка знала, что этого не будет.       − А как же они?       Королева удостоила воинов Тевтонского Ордена мимолетным взглядом.       − А они будут служить тебе. В том числе вечным напоминанием, наказанием за гордыню и символом греха, который тебе предстоит искупить.       Фрида стиснула зубы, но промолчала. Тонкие пальцы коснулись ее щеки, и мир вспыхнул ослепительным светом. Вновь взвыла вьюга, но ветер уже сменил направление, и грозная буря утихла, уронив на девственно белую землю последние снежинки. Отряд Генриха Даллена так и не добрался к месту сбора крестоносного воинства, и этот Крестовый Поход, закончившийся неудачей, позором и тысячами смертей, прошел без их участия.