Не отпускай меня

За двадцать лет Аннабет Чейз успевает пережить два серьезных ранения, дважды побывать замужем, родить двоих детей и превратиться из тонкой и острой девочки-лучины в добродушную располневшую матрону. В свои сорок она свежа, белолика и полнотела, носит светлые платья в горошек, закалывает пышные белокурые волосы перламутровыми гребнями и ее прохладные мягкие руки выступают из-под кружевных рукавчиков, как раздобревшее на дрожжах тесто выступает из-под крышки кастрюльки. Рубцы на теле, полученные во время бесчисленных сражений в Лагере и за его пределами, зажили совершенно - остался только бесцветный шрам на спине между лопаток. От Аннабет-когда-то-Чейз пахнет утренним молоком, ванильной выпечкой и розовой пудрой, но не полукровкой. Ей кажется, что чудовища больше не смогут ее найти. Аннабет всегда была умной девочкой. Она и в этот раз отлично все рассчитала - дом в горах Швейцарии, муж-скептик, альпийское молоко и сочные травы - все это должно было надежно защитить ее от мира, в котором она провела свою молодость. Жизнь, продуманная, спланированная и спроектированная лучшим олимпийским архитектором, не должна давать трещин. Аннабет не учла одного - этот мир жил в ней, как она в нем. Чудовища - воспоминания - находят свои лазейки. * Аннабет мучают кошмары. Зеленые, острые от света, липкие, как кровь: вырезанное верхушками сосен небо, она бежит, страх раздирает ее изнутри, Талия на мгновение оборачивается - худая, изнеможденная походом, злая и колючая - Талия оборачивается - потемневшая, запекшаяся рассеченная губа, обведенные черным глаза страшно глядят прямо из бездны - и рявкает, надрываясь, что-то про «бегите!», и все вдруг вспыхивает белым огнём - Аннабет кричит и просыпается. Рядом, на смятых белых простынях, почему-то лежит Перси - глядит обеспокоенно - Аннабет прижимается к нему и, не выдержав, горько, отчаянно рыдает, захлебываясь сухой солью боли. Перси большой и теплый, у него широкие плечи и крепкие руки, Аннабет чувствует спиной его шершавые ладони и бормочет ему в грудь что-то про «не отпускай меня, слышишь, никогда, никогда, никогда не отпускай меня!». Перси осторожно касается дыханием спутанных волос у нее на макушке. Аннабет могла бы начертить его шрамы и царапины по памяти, как карту звездного неба. Ей очень страшно закрывать глаза, но море шумит за окном и соленый ветер колышет белоснежную занавеску, ракушки в рыболовных сетях под потолком постукивают друг о друга, а Перси улыбается, и Аннабет думает - ничего страшного не случится, если она немного вздремнет. Ничего страшного не случится. Аннабет закрывает глаза... И просыпается. Солнечный свет золотым ножом взрезает веки, вместо Перси - вмятина на фиалковом постельном белье; муж ушел на работу, дети в школе. Аннабет переворачивается на другой бок, зарывается лицом в подушку и кусает пальцы, чтобы не завыть. Аннабет-когда-то-Джексон мучают кошмары. * Однажды входная дверь дома скрипит - медленно, задумчиво, удивленно, - и в дом сорокалетней Аннабет, натаскав на половичок снега грубыми тяжелыми ботинками из черной кожи, входит ее старшая подруга - такая же взъерошенная и расцарпанная, вихрастая, панковская, пятнадцатилетняя Талия, как и двадцать лет назад. Аннабет готовит на кухне. Когда Талия входит, недоуменно оглядываясь и поправляя за плечами лук и колчан со стрелами, Аннабет сначала не замечает ее - а обернувшись, смотрит медленно расширяющимися от ужаса глазами. Стеклянная миска с фруктами выскальзывает из рук. Вдребезги. - ...Артемида захотела поохотиться в этих горах. Мне разрешили отлучиться, - Талия скованно улыбается и по-мальчишески небрежно поправляет серебряный венчик во всклоченных волосах, - Ты... не рада меня видеть, Энн? - Никто не называл меня Энн уже лет тридцать, - отстраненно говорит Аннабет, глядя куда-то в стол. Охотница нервно теребит позолоченную изогнутую ручечку чашки из фарфорового сервиза, в которую названная младшая сестренка налила ей чай - она давно отвыкла от таких сервизов. - Расскажи мне, - охрипшим голосом вдруг просит Аннабет, едва шевеля пересохшими, слипающимися губами, и поднимает на Талию заблестевшие глаза - под ресницами разлито расплавленное сверкающее серебро. И Талия рассказывает. О Персее Джексоне, который после развода похудел, осунулся и подсел на амброзию, но в последней битве против чудовищ возглавил армию героев и погиб от чьей-то клешни, прошившей панцирь и навылет прошедшей сквозь тело. О Гроувере Ундервуде, которого нашли в грязной канаве после очередного несанкционированного митинга защитников природы, и о можжевельнике, растущим на его могиле - никто больше не видел Можжевелку в человеческом облике. О Рэйчел Элизабет Дэр, высохшей и зеленой, но по-прежнему прекрасно держащей кисть. Она стала носить какие-то странные балахоны и хипповские феньки, все больше напоминая прежнюю мумию-Оракула, а те, кто видели ее рисунки, говорят, что они похожи на портреты Перси Джексона, нарисованные под ЛСД. О Нико ди Анжело, которому кто-то сжег половину лица, плеснув из-за угла кровью кентавра - он уже сед, хотя еще молод, и мрачно шутит, что ему как никому другому пристало носить на лице отметины адского пламени Тартара. Он женат на дочери Гефеста, рыжей, как Апокалипсис, недавно она родила ему третьего ребенка. Две луны назад Артемида приняла клятву их старшей дочери Марии. Девочку распределили в отряд Талии. Она очень похожа на Бьянку. ...Аннабет плачет, опустив голову на скрещенные руки, Талия ожесточенно мнет в руках твердое, блестящее красное яблоко. - Не отпускай меня, - просит Аннабет, провожая ее до дверей, и хватается за сухой и теплый кожаный рукав. Серебристые колючки впиваются в мягкую полную ладонь, - Не отпускай меня, Талия, пожалуйста. Только не ты. Талия Грейс смотрит на нее - глаза, обведенные черным, глядят прямо из бездны, страшные в своей проклятой вечной юности, и Аннабет видит себя этими голубыми глазами: расплывшуюся, рыхлую женщину с жалко искривленными губами, дрожащим подбородком. Смотреть сверху вниз на пятнадцатилетнюю Талию - всегда старшую, всегда взрослую «сестру» - больно, как на ослепительно искрящие под солнцем альпийские снега. - Семья, Талия, - говорит Аннабет, - Вы обещали. Лука становится между ними бледным рыжеволосым призраком и улыбается своей славной улыбкой, так хорошо знакомой им обеим. «Семья, Лука. Ты обещал». - Обещали, - бесшумно повторяет она. ...Когда дети возвращаются из школы, Аннабет сидит за столом, спрятав закрытые глаза в ладони, и свободной рукой раскачивает пустую чашку. Ей было очень страшно закрывать глаза, но Перси улыбался, и Аннабет подумала - ничего страшного не случится, если она немного вздремнет. Ничего страшного не случится.