Ты мне нужен

Джесси валится животом на холодный скользкий бортик, больно проезжаясь по нему ребрами; безвольно перевесившись через край, повиснув на нем, как мокрая простыня на бельевой веревке – он обмякает. От воды исходит сильный запах хлорки, так еще пахнет в обосанных общественных бассейнах, в которых не слишком часто меняют воду, этот чертов запах не дает ему окончательно потерять связь с реальностью. Джесси интересно, сколько на этот раз продлится его домашняя экзекуция – если только мистер Уайт совсем не поехал крышей и не решил наконец-то прикончить своего нерадивого напарника. Время под водой тянется, как замерзшая на холоде резина, звуки с трудом проникают сквозь воду, преломляются, искажаясь до неузнаваемости. Вечность назад мистер Уайт заламывал ему руки, а затем тащил за шкирку через весь коридор, как, сука, какого-нибудь нагадившего кота. Джесси даже не успел ничего сделать, как-то ответить – дать в морду исподтишка и смыться, наконец. Каждый раз, когда мистер Уайт начинал выходить из себя, он превращался в сраного Халка, проглотившего бочку чистого мета в один присест, разве что не зеленел, но и это, поверьте, было охренеть как зрелищно. Минуту спустя Джесси уже стоял раком, со скрученными за спиной руками, скуля от боли и матерясь без остановки. Над ним возвышалась непреклонная фигура мистера Уайта - раз за разом, спокойно и методично, он окунал его лицом в воду. В какой-то момент Джесси просто перестает сопротивляться, паника отступает, и рука в последний раз хлопает по воде, как крыло подбитой птицы, которая никак не может взлететь. Он бьется ребрами о жесткий край ванны, тот, за который еще секунду назад он так отчаянно цеплялся, пытаясь оттолкнуться, скинуть беспощадно сильные руки со своей шеи, вынырнуть, вывернуться, жадно вдохнуть и тут же подавиться слишком резким залпом воздуха. И Пинкман не понимает, откуда в этом сраном подобии Лекса Лютора сейчас столько сил. Может, все дело в том, что мистер Уайт всегда был чист от наркоты: святое правило мистера Ди – вари, но не потребляй. А что еще остается? Не в качалку же он ходит, ну. Он бьется лбом о стенку ванны, связь между головой и остальными частями тела незаметно стирается. У Джесси возникает странное фантомное ощущение, будто ему отрезали голову и выбросили ее в реку; он долго плавал, пока вместе с другим мусором, бревнами и мертвой рыбиной, не прибился течением к заслонке. Сейчас его найдут какие-нибудь дети, с ямочками на толстых белых пальцах, в застиранных футболках, со скучными глазами, смотрящими на все из-под лениво прикрытых век – типичные выродки одноэтажной Америки, такие вечно ошиваются в подобных местах в поисках приключений на свои отсиженные перед теликом жопы; они по очереди потыкают в него палкой – потом надоест, и они побегут звать взрослых и помощь. Джесси ощущает себя головой, безвольно плывущей по течению, путешествующей отдельно от всего тела, которая все чувствует и понимает, но никак не может повлиять на происходящее. Еще несколько вечностей спустя – рука, являющаяся средоточием личности мистера Уайта, смилуется над бедолагой и в последнюю минуту крепко возьмет его за волосы, выдернет из воды, как сорную траву из клумбы. Уолтер перехватывает Джесси поперек груди и аккуратно наклоняет, чтобы вода сама смогла вытечь из горла и легких. Джесси начинает кашлять и хрипеть, он чувствует, как руки Уолтера то с силой смыкаются вокруг его грудной клетки, то вновь размыкаются, пытаясь, таким образом, искусственно восстановить нормальный ритм дыхания. Как же он ненавидит его сейчас, он бы разбил ему лицо, если бы не был так слаб. – Дыши, Джесс, дыши, вот так. Ну, надо же, он разрешает ему дышать, вот, блядь, спасибо большое. С первым вдохом весь мир будто вздрагивает – беспокойно, как встревоженный резким выстрелом зверь в уснувшем зимнем лесу, точно как поезд трогается с места. Джесси кашляет, и мир снова обретает четкие формы, стрелка часов переваливается на положенное ей место, а белый цвет кафеля неприятно, слишком резко бьет по глазам. Пинкман откидывает голову назад, прислоняясь мокрым затылком к жесткому плечу мистера Уайта. – Ты чуть не прикончил меня, в натуре, чертов ты псих! Йоу, Знакомьтесь, дети, мистер Уайт, учитель химии, блядь, законопослушный гражданин, главный повар на нашей нарко-кухне! – Это ты нас чуть не угробил, те головорезы чуть не порешили нас на месте, и все из-за тебя. – Да, я слажал, но, блядь, это же не повод меня убивать, будто я знал, что так получится, так какого, вообще, ну?! – Ты все время лажаешь, и такая херня, это не в первый раз. – Бля, ну если я такой лажовый, так вперед, найди себе напарника получше. Джесси хочет подняться, показав тем самым, что все – этот разговор окончен, но Уолтер крепко перехватывает его запястье и тянет обратно. Он обнимает его так сильно, что Джесси кажется, будто у него сейчас затрещат и сломаются ребра. И в этот раз, ему уже не хочется сопротивляться и куда-то бежать, потому что мистер Уайт говорит: – Мне не нужен другой напарник, - мистер Уайт говорит ему. - Мне нужен ты, Джесси. Его рука осторожно касается виска, заботливым, почти родительским жестом, мистер Уайт целует его в выстриженную макушку, проводит сухими губами по шее. В воздухе виснет запах мокрых волос и дешевых сигарет, в пустой тишине отчетливо слышно частое и мелкое дыхание Джесси. Джесси – дурацкое имя, он возненавидел его еще со школы, так называют послушных сытых собак: "Джесси, ко мне, кто у нас здесь хороший песик, Джеее-есси". И сейчас это имя подходит ему как никогда лучше; в его поведении действительно есть что-то собачье – эта слепая преданность, которая заставляет его без лишних слов и вопросов выполнять любое, даже самое безрассудное, поручение Хайзенберга, куда-то бежать, мчаться, с пеной у рта рычать на каждого встречного - чужого, но только не на мистера Уайта, у которого каким-то образом получилось приручить его. Как верный пес, он с радостью будет есть с его рук и подставлять свою большую бестолковую голову под его ладони, напрашиваясь на ласку и одобрение – и если бы у Пинкмана был хвост, он, черт возьми, вилял бы им без остановки. Поэтому, когда мистер Уайт встает и выходит из ванной, ему даже не приходится звать Джесси с собой, тот уже послушно плетется следом по направлению к его комнате. Зайдя в спальню, Уолтер задергивает плотные шторы, и в комнате сразу же становится так темно, что Джесси едва может разглядеть хоть что-то. Мистер Уайт подходит к нему совсем близко, он кладет руку ему на живот и медленно ведет ее ниже, Джесси беспомощно вздыхает и подается бедрами навстречу, – он хочет попросить о большем, но не осмеливается даже подать голос. Тогда мистер Уайт целует его – резко, глубоко, без предупреждения - и от этого у Пинкмана захватывает дух, он хватает его за ремень и тянет в сторону кровати. Джесси падает на матрас, второпях помогает мистеру Уайту стянуть с себя футболку, подставляя голый торс под горячие сухие ладони. Они катаются по широкой кровати, как двое огромных, обезумевших детей. Нетерпеливые поцелуи, соленый привкус чужого пота оседает на губах – окончательно и бесповоротно сводя их обоих с ума. Ноги путаются в джинсах, пуговицы на рубашке мистера Уайта не выдерживают – рвутся и летят во все стороны, только сейчас на это абсолютно насрать, Джесси задыхается от того, с какой силой Уолт вжимает его в матрас, кусает за худое плечо, настойчиво лезет рукой под резинку трусов. На удивление, Джесси оказывается весьма отзывчивым на ласки – он изгибается, сводит руки за спиной Уолта, обнимает его за шею, шепчет что-то несвязное, нежное, вперемешку с матом, зовет мистера Уайта по имени. Уолт подмечает, что без всего этого громадного, нелепо висящего на нем тряпья, которое с трудом можно назвать нормальной одеждой, Джесси все еще выглядит как подросток - острые плечи, по-детски торчащие позвонки и лопатки, прямые светлые ресницы и эти огромные голубые глаза. И Уолт хочет защитить его ото всех, спрятать у себя за спиной, чтобы больше никаких пинков под ребра, крови из носа, никаких больше разборок и гнилого кидалова, запереть его в этой комнате и никуда больше не выпускать. И когда мистер Уайт просит Джесси перевернуться на живот, тот смотрит на него - долго, неподвижно, намертво впивается в него глазами. – Только усеките себе, мистер Уайт, я не пидор какой-нибудь, ясно! – Да, конечно, Джесси, я тоже. Он говорит это, но все равно переворачивается, прячет покрасневшее лицо в успокаивающую прохладу подушек, и вся его поза, все из чего состоит Джесси – эти лопатки и ключицы, косточка на шее, острые коленки, мягкие светлые волосы, дурацкие, уже выцветшие татуировки, старые шрамы, лиловые ожоги от сигарет и их неудачных химических опытов – все это сейчас доверху наполнено какой-то болезненной, но решительной покорностью, нежностью, трепетом, чем-то невозможно болезненным и отчаянным. От этого у мистера Уайта что-то щемит внутри, он обнимает Джесси, и, уткнувшись ему в шею, тихо шепчет. - Я всегда буду рядом, что бы ни случилось, я с тобой. Джесси понимает, что это не просто какие-то левые слова, он верит мистеру Уайту, всегда ему верил. Уолт не оставит его одного, и в какое бы еще дерьмо тот ни вляпался, что бы ни случилось – он с ним, он за него, возможно, даже больше чем кто-либо во всем этом сраном мире. И Джесси знает, что пока они вместе, все будет хорошо.