Военная добыча

Нянькой числился одноногий Гофард, солдат республиканской армии, демобилизованный из-за увечья. - За родину! За Ландис! – его звучный голос разносился по рву, заросшему бурьяном. И восьмилетние мальчишки, чьи вихры торчали из высокой травы, подхватывали вопль своего командира. Бежали вперед, обгоняя его, и срубая деревянными мечами головки репейников. Незадачливый противник, будучи в панике, не мог оказать достойного сопротивления. -Умри, несчастный! - Баш лихо размахнулся, чтобы покончить с напрасно молившим о пощаде врагом, и - со всей силы вмазал брату, бежавшему следом. Удар пришелся на лицо. Из носа и разбитой губы сразу брызнула кровь. Ноа оглушающее заорал. Сначала от боли, потом от возмущения. Когда Гофард, сильно прихрамывая, приковылял, близнецы, в пыли и крови, снова были почти неотличимы. - Цыц! – рявкнул суровый инвалид, выдирая колючки из белобрысых макушек. Свою должность няньки он понимал правильно: никаких соплей при воспитании маленьких фон Ронсенбургов. - Жуб выбил, - невнятно прошипел один из близнецов, пытаясь рукавом вытереть непрерывно идущую из носа кровь. - Башку запрокинь… вот так, и стой, - приказал Гофард, - а ты… Он внимательно присмотрелся ко второму, но решил не рисковать и обойтись без имени: - А ты поищи выбитый зуб. - Зачем? - недоверчивый взгляд исподлобья. - Мышке его отдадим, - последовало уверенное объяснение. – Неужто не знаете, как полагается? Ноа сразу успокоился, с завистью глядя, как Баш ползает в траве. - Ловушка, - произнес он проникновенно, сглотнув последний соленый сгусток. За вечер близнецы отбили себе молотком все пальцы, из-за чего даже подраться толком не удалось. А Гофард притащил живого мыша, которого Ноа тут же запустил за шиворот брату. Потом серый комочек шуршал под кроватью, мешая уснуть, и Ноа свесил вниз руку, надеясь схватить его. Баш, раскинув руки и ноги, вскоре безмятежно засопел. Сдвинуть его к стенке было невозможно, и Ноа, неудобно скрючившись с краю, ждал, ждал… А утро начиналось с лая охотничьей своры, носившейся по двору. Щенки, повизгивая, скреблись в дверь комнаты. И мальчишки, босиком прошлепав по каменному полу, тащили их к себе в постель. В надежное укрытие - под одеяло, в полной уверенности, что Гофард не заметит визга, писка и хохота. Он был еще нестарый, вспоминал потом Ноа, немного за тридцать, бывший солдат и бывший наемник. Мальчишками они с братом страшно завидовали своей «няньке»: на войне Гофард издали видел Лорда-Протектора и у него был настоящий протез. «Лучшие солдаты и наемники – ландисийцы, весь Ивалис это знает», с гордостью приговаривал Гофард, затягивая ремни на своей деревяшке. А младшие фон Ронсенбурги ничуть не сомневались, что этот калека – лучший наставник для будущих рыцарей Ландиса. Он учил их, как сберечь ноги в долгом марш-броске, как без мучений добить раненого и бранным словам. «С бабами надо нежнее. Хоть и военная добыча, а у каждой есть и муж, и дети или еще кто… Связать, и поласковее-поласковее. Сама все сделает, если пообещаешь никого не трогать из ее родни». Мальчишки свято внимали каждому слову. - А мама тоже военная добыча? - деловито спросил Баш у отца после бесплодного спора с братом. Жену Соан фон Ронсенбург привез с юга, - изнеженную, хрупкую. Мама не выносила зимних холодов и даже летом зябла без теплого плаща. Отец тогда выпорол их обоих. После чего Баш и Ноа, лежа на животах, рассудили брать военную добычу котятами. Война была то, к чему Ландис всегда готовился, ради чего жил. «Жду - не дождусь, когда после первого боя посвящу вас в рыцари», повторял дядя. Они с отцом Баша и Ноа тоже были близнецами. И мама все время улыбалась, глядя на старших и младших фон Ронсенбургов. Ландис ждал войны с империей, но разговоры год от года становились все мрачнее. Как оруженосцы, Баш и Ноа сопровождали дядю, армейского интенданта, в инспекциях по стране. После медвежьего угла, каким был родной Шато-Ронсенбург, четырнадцатилетние подростки, раскрыв рты, глазели на столичные чудеса. И только нехорошие пересуды портили настроение. «Империя слишком сильна, пожрет Ландис и не подавится», говорили одни. «Аркадия? Да это колосс на глиняных ногах,- возражали другие,- армия Ландиса не ведает поражений». От таких слов становилось страшно и сладко. Между фехтованием, стиркой и игрой в кости на шелбаны Баш и Ноа придумали десятки способов спасти республику и Лорда-Протектора. - А потом мы умрем от предательской стрелы, - мечтательно шептал Баш, засыпая, - и все назовут нас героями. Но благоразумный Ноа не очень хотел умирать. - Давай ты один… от предательской стрелы? - предложил он свой вариант, пихнув брата локтем в бок, чтобы тот все-таки отодвинулся к стене. - А я позабочусь о твоей вдове. - Какой вдове?! – Баш заразительно захохотал, задрыгал ногами, и Ноа все-таки свалился на пол. Он вспоминал срубленный чертополох и несуществующую вдову Баша поздним вечером, когда ехал во главе маленького отряда. Они пробирались по лесной дороге, ведущей из Шато-Ронсенбург в Люблин-Холм. Там собирались остатки армии республики для последнего, бессмысленного сопротивления. Ноа получил приказ привести резерв в подмогу. И он вел – три десятка крестьян мужского пола. Моросил дождь. Ноа мерз и засыпал от мерного покачивания в седле. Он так и не стал рыцарем, хотя ему уже исполнилось семнадцать. Не было вестей ни от отца, ни от дяди. Лорд-Протектор погиб, Баш и Ноа не успели спасти его. Баш… Ноа стиснул зубы. На вопрос матери он ответил, что Баш умер. Пусть лучше оплакивает его смерть, чем предательство. Еще Ноа вспомнил, как они с Башем бегали на кладбище смотреть на могилу младшей сестры. Им нравилось бродить между могил. Они не боялись смерти и не знали, что это такое. - Я еду умирать во имя Ландиса, - через силу улыбнулся Ноа, когда «нянька» Гофард, одноногий инвалид, вышел вместе со всей челядью проводить отряд. - Дурья башка, - скривился бывший наемник. - Побеждает тот, кто выжил. И отвернулся. Семнадцатилетний Ноа фон Ронсенбург, несостоявшийся рыцарь и неумелый солдат, поздно сообразил, что путь прегражден. В темноте в нескольких метрах от него выстроилась линия имперских солдат, готовых к бою. Уже здесь, так близко к дому? Но почему? Что с армией в Люблине? Он осадил коня, отряд затоптался на месте, волнуясь. - Война закончена. Предлагаю сдаться! Ноа не видел, кто говорит. Голос глашатая звучал глухо, искаженный закрытым шлемом. Говорили, что имперские Судьи носят маски чудовищ. «Отдам тебя Судье!», пугали непослушных близнецов в детстве. Что ему делать? Ноа чувствовал себя хуже, чем напуганный ребенок. Но он не ребенок – у него в руках оружие. Он без пяти минут рыцарь Ландиса. Последний солдат республики. «Обещай мне, что останешься в живых, - глаза у матери безумные, она поседела, когда поняла, что отец не вернется. – Обещай, что не... Ради меня». Ноа страшно сделать неверное движение. Умереть было бы проще. Умереть раньше, чем понять, что произошло. Но такого шанса ему не дали. Ноа говорит: - У меня есть условия. Он дергает поводья, мысленно моля, чтобы его люди не сделали какой-нибудь глупости. Расстрелять маленький отряд имперским солдатам труда не составит. Ноа подъезжает ближе и, срываясь на хрип, говорит: - Мои люди – простые крестьяне. Вы должны обещать, что немедленно отпустите их живыми и не будете преследовать в дальнейшем. Вы должны обещать, что не тронете замок Шато-Ронсенбург и его обитателей. Кто из рыцарей даст клятву? Так полагается. Таков ритуал на поединках: рыцарь-противник называет свое имя, и честь не позволит ему не сдержать клятву. Но здесь не турнир. Кто знает этих имперских? Ноа кажется, что он слышит смешок. Вот что значит - сдаваться на милость. Он требует немного, но имперцам нет нужды выполнять его просьбы. Им проще уничтожить отряд. - Вам лучше спешиться, - произносит тот же голос. Ном медлит, но выполняет приказ. Ряды расступаются. Выезжают трое в доспехах и шлемах. Ноа кажется, что дождь усилился. - Назови ты свое имя, рыцарь, – приказывает неизвестный, глядя сверху вниз. - Я должен знать, кому даю обещание. - Я не рыцарь, - Ноа смущен и не может скрыть этого. – Меня не успели посвятить. Снова смешок, уже более отчетливый. - Слово дает император Грамис, если тебя это устраивает, мальчик. Ноа – не рыцарь, но знаком с правилами этикета. Пусть и чужого правителя, он приветствует по всем правилам. Опускается на одно колено в грязь, снимает капюшон, обнажая голову. Дождь льет за шиворот. Но он не сделал главного. Ноа не может разжать зубы, чтобы выговорить это. Он умрет от позора, как только скажет. Ноа закрывает глаза, и сталь ломается. - Я прошу… сохранить мне жизнь, - ему не хватает дыхания. Фон Ронсенбург-младший дышит дождем и грязью. Агония продлится, пока раненого не добьют. Хорошо, что Баш не видит. Баш в далекой, спокойной Рабанастре. Оставил Ноа в одиночку умирать за Ландис. Голос спокоен и великодушен, насколько можно быть великодушным в отношении военной добычи: - Как тебя зовут, мой мальчик?